enfant prodigieux — elle corrige par sa capacité — l’éducation fiévreuse à bâtons rompus, elle a une intelligence si forte et une mémoire si facile que c’est étonnant. Si on pouvait avoir une influence salutaire — on pourrait beaucoup faire. Au mois d’avril arrivent les Sat à Berlin. N y va. Ensuite rien de positif. Nous — c’est à dire vous et moi — nous nous verrons dans tous les cas à Como ou ailleurs. La grande cause qui met encore un obstacle dans les roues c’est Ogareff. Décidément l’organisme est trop cassé. Depuis votre dernier départ (et il était bien mauvais) il a fait un progrès désolant dans le mal. Parfois — tout son génie spontané, profond, toute sa poésie — sont là. Mais il travaille peu, le sent et se désole. C’est un spectacle si navrant… si noir. Le laisser longtemps seul serait pour moi impossible.

Maintenant un mot concernant Alex. Moi, je suis tout à fait pour la spécialisation — mais pour être spécialiste il faut deux choses — la science en général, et des questions sérieuses — qu’on cherche à résoudre par la spécialité. Diese Anfragen — Schiff les a.

160

Sans cela la science devient ou un jeu, ou une occupation pour gagner la vie — c’est à dire un métier. Eh bien — qu’Alex n’a pas de place je le trouve aussi mauvais, car il faut sortir de l’état intéressant d’un fils de maison, d’un jeune homme — mais c’est extérieur. Il me semble qu’il pourrait trouver assez de temps (le temps employé par ex par Julius Althaus — à jouer en «Express» Beethoven — à livre ouvert et à cœur fermé) pour reconquérir ou conquérir une certaine généralité. Comte (et Littré) est bon pour le naturaliste — et on peut bien commencer par lui et finir par Kant. Le reste c’est intéressant — comme la Bible, comme Shakespeare et enfin comme le philosophe cordonnier Jacob Bœhme.

— Tout cela est passé — je ne plaisante pas.

Il y a une semaine, j’ai relu avec Tata la première partie de Faust — la conception colossale, les morceaux de Carrare et d’or restent. Mais comme il a vieilli — mon Dieu comme il a vieilli!

Sur cela je vous serre la main. Montrez cette lettre à Alex, si vous n’avez rien contre257[257].

257[257] Дорогая Мальвида,

ваше письмо очень печально, письмо Огарева очень печально, и все, что я вижу, все, о чем думаю, очень печально. Mut des Lebens <мужество жизни> — и плыви лодка, пока не утонет. Я всегда твердил — нужно выбрать два-три основных пункта и относиться к остальному с известной росо curanza <беззаботностью>.

Смерть — это вмешательство случая, это нечто непредвиденное и нечто неоспоримое.

Об Ольге — я по-прежнему придерживаюсь мнения, что ее полуобщественное воспитание началось слишком поздно. Постарайтесь по крайней мере направить ее на что-то серьезное. В этом отношении я ничего не могу сказать против Таты — из нее не выйдет Роза Бонер, но она пожнет «радости и розы» человеческого развития. Что же касается Лизы, то она изумительный ребенок — ее способности исправляют беспорядочное и лихорадочное воспитание, у нее столь сильный интеллект и она все так легко запоминает, что просто поразительно. Если бы здравое влияние — можно было бы многого достичь. В апреле Сатины приедут в Берлин. Натали едет туда. Дальше ничего определенного. Мы — т. е. вы и я — во всяком случае увидимся в Комо или в другом месте. Серьезная причина, которая еще препятствует, — это Огарев. Безусловно организм слишком потрепан. После вашего последнего отъезда (и тогда он был плох) произошло значительное ухудшение. Иногда весь его непосредственный и глубокий ум, вся его поэзия — налицо. Но работает он мало, сознает это и приходит в отчаяние. Это зрелище столь душераздирающее… столь мрачное. Оставлять его на долгое время в одиночестве я не могу.

Теперь несколько слов об Александре. Я вполне за специализацию — но чтоб быть специалистом, необходимы две вещи — наука вообще и серьезные проблемы, которые пытаются разрешить методами данной специальности. Diese Anfragen <эти проблемы> — Шифф их имеет.

Без этого наука превращается в игру или в занятие, чтобы заработать на жизнь, т. е. в ремесло. Так вот — то, что у Александра нет должности, это я нахожу столь же скверным, ибо нужно выйти из завидного состояния — сына благородного семейства, молодого человека, — но это внешняя сторона вопроса. Мне кажется, он мог бы найти достаточно времени (например, время, затрачиваемое Юлиусом Альтгаузом на игру Бетховена «экспрессом» — с листа, но без чувства), чтобы достигнуть некоторой общей осведомленности. Изучать Конта (и Литтре) отлично для натуралиста и вполне можно начать с него, а кончить Кантом. Все остальное очень интересно, как, например, библия, Шекспир или, наконец, философ-сапожник Яков Беме. Все это прошло, я не

шучу.

Неделю тому назад я перечитывал с Татой первую часть «Фауста» — колоссальный замысел, куски каррарского мрамора и золота. Но как он устарел — мой бог как устарел!

Итак, жму вам руку. Покажите это письмо Александру, если не имеете ничего против (франц., нем., итал.). — Ред.

Милая Ольга,

слышу с радостью, что твое здоровье совсем поправилось — но, кажется, ученье не идет тем же шагом. Ты родилась в 50 году — стало, сама можешь судить об этом. Шольца я не видал — потому что уехал в Монтре. Прощай. Я очень прошу тебя, Ольга, подумать о том, что я пишу, и поговорить и с Мальвидой и с Сашей.

151. H. П. ОГАРЕВУ

1 марта (17 февраля) 1866 г. Монтре.

Четверг.

Задача, заданная тобой, не легка. Рассужденьями не поможешь — что ты сделал большой грех над собой и вызвал за это горькое наказание на себя и на всех тебе близких — не думая того — ты знаешь. Мысль эта меня столько же преследует, как безумие N. Сим финал и к леченью.

Вот что я предлагаю. 1) Труднейшее — добраться до конца марта. До того времени удалиться на месяц без огромного эскландра трудно, особенно при твоей неподвижности. После проезда Бакста — скажи, что идешь в горы, что никого не хочешь видеть и нашел средство лечиться на Салеве, отправляйся дней на десять (напр<имер>, от 10 до 20), тогда, т. е. после, я поеду тоже дней на 10 в Montreux — а ты пробудешь в Буассьере. Если в марте Тата будет полмесяца у Ольги Ив<ановны> (которая после ее умного и превосходного поступка с письмом З. поднялась в моем уважении), ты прибавишь их к отлучке. Пока я и Тхорж<евский> сыщем дачу и перевезем туда вещи. 2) После 1 апреля тебе необходимо иметь комнату в Женеве — чистую, большую, возможную, — такую комнату, чтоб в ней можно было и заниматься и в случае крайности принять кого-нибудь. Такая комната ех<ешрН> gr258[258]

162

у Сверцякевича. Цена вряд может ли быть дороже 60 фр. в месяц. Но такую вещь надобно сделать открыто. 3) На даче твоя комната будет постоянно готова.

До апреля — ты постоянно можешь говорить, что уехал в Монтре. Ты можешь всегда очень легко взять чемодан и сказать Жюлю и Касатк<ину>, что едешь. Ты как-то с роскошью

неловкости делаешь эти вещи. А может, раз съездить до Сат<иных> в Монтре и недурно, да просто съездить — без Mondschein’а259[259], без ноктурн. Пароход ходит до Вевея.

В заключение — оставь всякую работу, дописавши эту статью, кроме чтения, — я полагаю, что это необходимо. «Кол<окол>» выйдет двойной — и месяц его не будет.

Думал я ввести Тату еще больше в закулисную жизнь — трудно и знаешь ли отчего? Для молодого существа — надобно vernis260[260], надобна mise en scène261[261]. И эта mise en scène emporte le fond262[262]. Простая сырая реальность (в подобных делах) не по зубам. Она покажется или слишком старческим или слишком прозаическим. Сумасшествие N скорее impos’ирует263[263]. Не знаю, понимаешь ли ты, — а для меня это ясно.

Теперь стоит исполнять.

А вот и календарь:

Апрель }

Май } на даче — с короткими отлучками моими

и, вероятно, короткими приездами твоими

Июнь }

Июль }

Август }

Сентябрь — провожу N в Милан Октябрь }

Ноябрь } Милан и Флоренция Декабрь }

В продолжение 3-х месяцев, вероятно, возвращусь недели на две для тебя и «Колок<ола>» в Женеву.

259[259] лунного света (нем.)<. - Ред.>

260[260] внешний лоск (франц.)<. - Ред.>

261[261] форма (франц.)<. - Ред.>

262[262] форма преобладает над содержанием (франц.)<. - Ред.> 263[263] импонирует (франц.) — Ред.

Если дача будет стоить до 3000, то переезды становятся возможными. — Насчет льда на даче, я полагаю, затруднения не будет.

Коли что переменить, скажи — а записку эту брось в печь.

Прощай.

Зачем посылать к Сат<ину>? Он сам если б был налицо, дело другое — а с ней хорошо бы видеться.

Вот письмо Фогта.

163

152. Н. П. ОГАРЕВУ

28 февраля или 1 марта (16 или 17 февраля) 1866 г. Монтре.

Секретно.

Саго mio264[264], Долгоруков мне написал таинственную записку (не говори никому), в ней зовет переговорить о важнейшем деле — what’s the matter?265[265] Терпеть не могу загадок.

Что такое?

Баха нет — а паспорт и бумаги всё еще тут. Нет, это не Себастиан — а просто фуга.

Писем не было.

Довольно тихо — но не хорошо, я остаюсь для Лизы — может, до середы.

Жуковский вчера надоел. Сегодня придет с Ауэрбахом — он хотел тебе послать бумаги Веденяпиной и адрес Голубева.

На первое время — план такой. Сат<ина> приедет, вероятно, не ближе 1 мая — она пробудет два месяца, ergo до 1 июля. Я желал бы, чтоб около 20—25 марта Тата со мной съездила бы сюда и в Берн — в Берне я ее оставил бы недели на две. И в это время Тхор<жевский> устроил бы дом — а ты исполнил бы желание свое месяц употребить на леченье?

Засим прощай.

Тату целую, писать некогда, да и не о чем.

На обороте: Огареву.

264[264] Дорогой мой (итал.)<. - Ред.> 265[265] в чем дело? (англ.). — Ред.

1 марта 1866. H<ôtel> des Alp.

Я хочу с тобой много и серьезно поговорить — время решений настает. Сколько я пережил в эту неделю, удивляет меня самого, — кажется всё ничего — обед да чай, а я мужественно сладил с собой во многом. Приезжая, я ждал по письмам — по вечному озлоб<лению> против всего мне дорогого — что ты встретишь меня дурно — но не ждал, что на