Саши, две моих, жилет и пр. Ты говоришь, что как не найти — а я говорю, как найти? — Люди практические выписывают из дальних кантонов. Пока согласились из отеля носить обед за 7 фр. 50 сан. Да Woog на время рекомендовала какую-то старуху. Не знаю, могу ли я

212

успеть к пятнице — со всеми этими дрязгами, нельзя оставить дом не устроивши — или и можно — но тогда приехать на три, на четыре дня. Бедный Тхорж<евский> бьется из всех сил — и ничего не умеет сделать. Без женщины — дом не может идти. Тата ничего не понимает в хозяйстве. — В этой дряни, с глубокой раной в груди, с всевозможными помехами да еще и общими делами — я ничего не работаю и верчусь, как паровое колесо, когда пароход стоит, — тратя силу, жизнь… а ее не много впереди. — Пожалей просто — дружески — об этом — и дай твою руку.

Вчера я встретил больного ребенка Ченсновича (маленький умер — это ребенок 3-х лет) — он лежит неподвижно на подушечке, и у него выходят кости… и тоже есть нечего. Фу какая гадость это милое существование.

Вот частная, индивидуальная жизнь.

А что делают пруссаки — они à la lettre съели бедную Моравию и разорят Франкфурт. Они после перемирья уничтожили Баварский отряд. Вот политическая жизнь.

Что же осталось?

Наука.

Посылаю «Nord», в котором величайший факт. Телеграф между New York/oм и Лондоном кончен.

Кухарка временная, для опыта, немка — лет 30 — по имени Sophie. Пробуем сегодня.

Все говорит о занятии Женевы французами. — Я не верю.

Если не могу в пятницу, приеду в субботу — мешает писать новый русский.

197. М. МЕЙЗЕНБУГ

7 августа (26 июля) 1866 г. Лозанна.

7 août 1866.

Chère philosophe et amie,

Primo — Monod m’a déjà répondu il y a cinq jours — et vous me demandez encore. Je vous ai écrit — il y a une semaine ou plus. Votre philosophie est bonne parce qu’elle est douce et humaine. La mienne est aussi humaine — mais amère, j’aime l’absinthe…

Toutes ces considérations — demi-«réflectives», demi-sentimentales n’amènent à rien. Vous êtes à mille lieux du sens que j’ai donné au mot «moralité nouvelle». Il m’est impossible de doctriner pour élucider cela — laissons ces choses à un autre temps. Vous n’avez pas saisi que ce qui m’a profondément

213

offensé et chagriné. — C’est le ton d’Alex, c’est la facilité avec laquelle il entreprend le rôle de censeur, de juge et même de bourreau envers moi — qui m’a fâché. Quant au fond — cherchez un peu plus profondément les causes et les effets.

Je suis coupable en beaucoup et horriblement puni et avili. La famille, la vie de famille — était pour moi au second plan — deux fois elle se venge sur moi, elle se venge même en soulevant mes enfants — en me donnant un reproche et un remords — par la dureté des uns et l’éducation difficile des autres. (Vos quelques paroles sur Olga m’ont fait presque verser des larmes — à 15 ans les mêmes complaintes.) Par assurance dans mes forces, j’ai voulu sauver une femme très malheureuse — quoique injustifiable dans beaucoup, j’ai voulu sauver un enfant — doué de talents éminents… je n’avais pas l’égoïsme de me détourner des larmes. Voilà le résultat. Au lieu d’un rapprochement de tous — tout se désagrège de plus en plus.

Tata seule a agi comme elle le devait — mais pourquoi parlez-vous de la nécessité de se victimer en vivant avec moi… Suis-je réellement si faible. — Ce que je voudrais — ma parole — c’est de vivre tout seul quelques mois, même sans Og… Oh, les couvents, les couvents! (Rappelez-vous à Naples.)

Nouveau projet. ? <Знак вопроса перевернут - ред.> N part pour Lugano et ensuite pour Nice. Je connais ici une très bonne pension pour de grandes filles — donnez-moi Olga pour l’hiver.

Tata restera chez vous — Olga à la pension — le printemps vous viendrez la chercher — c’est-à- dire — vivre à Lausanne. C’est une simple question et non une décision. Votre pensée?

P. S. On dit que Tchernychevsky — le célèbre publiciste — cité dans la dernière affaire d’Irkoutsk à Pétersb — s’était suicidé!..

Перевод 7 августа 1866.

Дорогой философ и друг,

primo, Моно мне ответил уже пять дней назад — а вы меня опять спрашиваете. Я вам писал — с неделю или больше тому назад. Ваша философия хороша, потому что она кротка и человечна. Моя — также человечна, но горька, я люблю полынь…

Все эти соображения — полу-«рассудочные», полусентиментальные — ни к чему не ведут. Вы совершенно не поняли смысл, который я придал слову «новая мораль». У меня нет возможности пускаться в обоснования, чтобы осветить этот вопрос, — оставим это до другого раза. Вы не уловили того, что меня глубоко обидело и опечалило. — Это тон Александра, это легкость, с которой он принимает на себя роль критика, судьи и даже палача в отношении меня, — вот что меня огорчило. А что касается

214

существа вопроса — ищите причины и следствия поглубже.

Я виноват во многом и жестоко наказан и унижен. Семья, семейная жизнь были у меня на втором плане — и дважды это отомстилось мне; отомстилось до того, что даже собственные дети восстают против меня — укор и угрызения совести гложут меня — жестокость одних и трудность воспитания других. (Несколько ваших слов об Ольге довели меня почти до слез — в 15 лет те же самые жалобы.) Веря в свои силы, я захотел спасти глубоко несчастную женщину, хотя во многом и не заслуживающую оправдания, я хотел спасти ребенка, одаренного блестящими способностями… я не был столь эгоистичен, чтобы отвернуться от слез. И вот результат. Вместо сближения всех — все разлаживается более и более.

Одна Тата поступала так, как ей следовало, — но почему же вы говорите о необходимости, живя со мною, приносить себя в жертву?.. Неужели я в самом деле так слаб? — Все, что я хотел бы, — даю вам честное слово — это прожить несколько месяцев в полном одиночестве, даже без Огарева. О монастыри, монастыри! (Вспомните Неаполь.)

Новый план. ? <Знак вопроса перевернут - ред.> Натали уезжает в Лугано и затем в Ниццу. Я знаю здесь отличный пансион для девиц — дайте мне Ольгу на зиму. Тата останется у вас — Ольга в пансионе — весною вы приедете за нею — т. е. поселитесь в Лозанне. Это только вопрос, а не решение. Что вы скажете?

P. S. Говорят, что Чернышевский — известный публицист, имя которого упоминалось в Петербурге в связи с последними событиями в Иркутске — покончил с собою!..

198. ЛИЗЕ ГЕРЦЕН и Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

20 (8) августа 1866 г. Женева.

Милейшая Лиза,

посылаю тебе змеиную шкуру, которую Ольга сушила. Она очень мила — стоит ее беречь. Ну что же ты поделываешь — мила ли с Сесиль, учишь ли Нелли (кланяйся ей), и сама учишься ли? Напиши мне. Мама мне совсем не пишет — она ленится, а ты напомни.

Целую тебя.

20 августа.

В самом деле за что же это ты не черкнешь строки? Ведь я не верю, чтоб не хотелось, — неужели все это меры, усмирения, mesur/bi328[328]… Кажется, не может быть.

215

Я писал Долгор<укову> пространное письмо — жду ответ.

Прощай.

Вчера был Стадлер — всё одни ужасы.

P. S. Как ваша хозяйка? Я сейчас слышал, что в Richemont превосходно содержат.

Что с Лугинин<ым>?

199. ЛИЗЕ ГЕРЦЕН

Август (до 22-го) 1866 г. Женева.

Лиза, мой друг,

Тата и Саша приедут в середу, т. е. завтра, к тебе. А потом и Папа-Ага и Дядя-старичок, а теперь он целует тебя.

200. П. В. ДОЛГОРУКОВУ

21 (9) августа 1866 г. Женева.

7, Q M B. G.

Почтеннейший кн<язь> П<етр> Вл<адимирович>,

письмо ваше сильно огорчило меня. Я верил, что наш голос заслуживал иного внимания, в чистоте наших намерений вы не сомневаетесь. В моей совести я не могу оправдать образ действия, принятый вами. Я должен был это высказать, иначе ввел бы вас в заблуждение. Писавши к вам, я думал, что вы поступили сгоряча и что вам самим досадно. Ответ ваш показывает, что я ошибся. Писать разбор на ваше письмо и взвешивать слова я не стану, замечу только одно. Как же вы не заметили, что я телом и душой не только принадлежу к нигилистам, но принадлежу к тем, которые вызвали их на свет. Не теперь же я стану отрекаться от всего прошедшего своего, когда правительство обращает на нигилизм всю свирепость свою. Ни в нигилистов, ни в Каракозова я, конечно, не пущу камнем. До того времени, почт<еннейший> кн<язь> П<етр> Вл<адимирович>, в которое вы иначе взглянете на дело, позвольте мне замолчать и совершенно устраниться. Вы оцените сами, что при этих обстоятельствах мы не можем завтра у вас обедать — искренно благодаря за приглашение и искренно сожалея о том. Не забудьте, что тут для меня нет ничего личного, тут замешана моя религия, и не вы, князь, будете меня упрекать за то, что я ей верен.

С истинной преданностью.

А. Г.

216

201. А. А. ГЕРЦЕНУ

26 —27 (14—15) августа 1866 г. Лозанна.

26. Воскресенье.

Hôtel Belvédère.

Скажи Тхорж<евскому>, что Лугинин очень хвалит его племянника, говорит, что он славно знает свою часть (инженерную) — ему хочется на железную дорогу. Нельзя ли в Италии похлопотать?

Не забудьте о посещении Шнейдера — ты бы с ним повидался в Hôtel de Bergues.

От Падерс. жду ответа. Лугин<ин> не верит в конф<ирмацию>.

A propos, он в крайнем озлоблении против России, хочет поселиться в Париже, и, «если можно», постарается забыть по-русски. От женев<ских> дел у него волос становится дыбом.

Труб<ецкой> уже уехал в Италию, проигравши 1000 фр. в каком-то игорном доме (о Русь!). Лугинин весь в химии — он едет дня через три в Лугано и Комо.

Nat решается приехать на неделю в Женеву. Мне кажется, что квартера, где не плюют на лестнице, в 5 фр. (стало, 35 в неделю) лучше, но пусть Тата посмотрит с Паном и нашу нижнюю и спросит о цене. Та мне нравится, понеже кухарка есть и обед. Об этом рапортуй.

А Тату и тебя прошу, чтоб эта поездка была окружена всевозможным вниманием. Прошу. Для этого — шагать через мелочи, не делать замечаний и пр., и пр. Что затем, N сама не знает, я предлагаю