(45 фунт.), это до 1 марта: Чернец<кому> — 10, Шарл<ю> — 5, Тхор<жевскому> на «Кол<окол>» — 5 и 25 тебе. О получении немедленно напиши в Париж — Левицкому.

Еще важный вопрос. Спроси Тхор<жевского>, получил ли он вырезку (в письме) из журнала «Жиронда», посланную или 20 или 21. Мне это нужно. Шишка продолжает еще выдавливаться —

26

вдвое, втрое меньше. Утром доктор Кост выдавливает и кладет пластырь, думает, что завтра ехать можно, а нельзя — останусь до понедельника.

Лиза продолжает себя вести довольно хорошо, хотя у нее (и у Н<атали>) иногда есть дикие взрывы. Сегодня на небе тучи — это всегда располагает к пакостям.

Затем кланяюсь.

Говорят, что Катков хочет запереть лавочку. Здесь есть один таможенный чиновник из Польши — услаждает меня анекдотами. О Русь!

Если не будет ничего особенного, то отсюда писать не буду.

18. ЛИЗЕ ГЕРЦЕН и Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

31 (19) января 1865 г. Париж.

Милая Лиза, мне так было жаль, что ты не могла меня проводить, и жаль, что ты меня жалела, когда я ехал, что я все думал об этом и теперь — только что взошел в комнату — пишу тебе эти строки. Маме буду писать завтра.

Адольфу скажи, что я ошибкой увез ключ и пришлю его.

Вот мой адрес:

Paris, Grand Hôtel, Boul des Capucines, № 170.

Иду есть, устал, ехал 17 часов — это и мне много. Париж мне всяким камнем напоминает декабрь и похороны. .Завтра принимаюсь за дело и буду писать.

19. О. А. ГЕРЦЕН и М. МЕЙЗЕНБУГ

1 февраля (20 января) 1865 г. Париж.

1865. Grand Hôtel, Boul des Capucines. Paris.

Это летит к тебе, Ольга, чтоб сказать, что твое писемцо я получил. Жаль, что Herr Сремер не учит тебя по-русски — да, видно, и Тата тоже. Ты теперь хуже прежнего пишешь. Вот поэтому-то и надобно нам жить поближе. Ну, а что касается до Ерсилии — ее мы оставим в Риме, довольно с тебя и Линды, и к тому же ты будешь писать тогда послания. Здесь очень скучно, и я поеду через неделю в Лондон — а вас всех целую.

Oui, oui — très chère Romaine — la langue russe fait des progrès rétrogrades — et pourtant il fut un temps, où vous-même vous étiez convaincue de la nécessité qu’Olga parle le russe. Tata ne fait donc rien (je suis très content qu’elle n’a pas corrigé

27

le billet — il ne s’agit pas de cela)? Je vous avoue franchement que je ne suis pas de l’opinion qu’il faudrait rester plus longtemps que le 6 mai à Rome — à Genève on a de très bons précepteurs. Je pars d’ici dans une semaine. Vous pouvez adresser la lettre suivante à Ogareff ou à Tkhorzevsky. La santé d’Ogareff va mal — j’ai reçu une lettre de Neftel. Il ne désespère pas — mais il lui trouve une grande faiblesse, un sang mal composé — il a miné des forces immenses par le trop de concentration de la pensée — et le trop d’expansion des passions. Et d’un autre côté — n’est-ce pas la véritable vie — un peu plus un peu moins — la même chose. Lévitzky est à Nice. L’héritier est très malade. — Nélaton et Rayer sont allés le remettre35[35].

20. H. A. ГЕРЦЕН

1 февраля (20 января) 1865 г. Париж.

Милая Тата, с тем же упреком обращаюсь я к тебе — ну как же это Ольга все хуже и хуже пишет по-русски. Я уж Natalie говорил, что это смешно, что она ей написала оба ответа по- французски. Постарайся сколько-нибудь — это вовсе не мешает живописи. Итак, я опять в

35[35] Да, да — дражайшая римлянка — русский язык идет вспять — а между тем было время, когда вы сами были убеждены в необходимости, чтобы Ольга говорила по-русски. Итак, Тата ничего не делает (я очень доволен, что она не исправила записку — ведь не в этом существо вопроса)? Признаюсь вам откровенно, я вовсе не придерживаюсь мнения, что следует оставаться в Риме позже 6 мая — в Женеве отличные учителя. Через неделю я уезжаю отсюда. Следующее письмо можете адресовать Огареву или Тхоржевскому. Здоровье Огарева плохо — я получил письмо от Нефтеля. Он не отчаивается, но находит у него сильную слабость, скверный состав крови — он подорвал свои необъятные силы чрезмерным сосредоточением мысли — и излишней экспансивностью страстей. А с другой стороны — не это ли настоящая жизнь — немного больше, немного меньше— все равно. Левицкий в Ницце. Наследник очень болен. — Нелатон и Райе поехали, чтобы поставить его на ноги (франц.).— Ред.

Париже. Лизу я оставил в очень хорошем состоянии, она и поздоровела и стала снова приходить в свою прежнюю колею в теддингтонскую. Она ходит в азиль, у ней много знакомых детей. (Вообще в Монпелье нас носили на руках — очень доброе население.) Но не могу того же сказать о Nat. Та струя — беспокойная и мучившая ее самое прежде несчастия — превратилась в отчаяние и недоверие к жизни, к себе. Ей хотелось бы сдать Лизу — и умереть. Бывали минуты, в которые она была на волос от самых страшных решений. Теперь немного получше, но бывают рецидивы. Ночи она почти не спит, почти ничего не ест (никакого мяса) и иногда совершенно падает духом. Мне жаль, что ты и мало и не вовсе в тон пишешь к ней. Чувство возврата к тебе и Ольге было

28

сильно. Ты не поддерживаешь — a Nat это было бы всего полезнее.

На этом мне помешали — иду к Ротшильду, и, если можно, пошлю от него 1500 фр. и прибавлю на письма.

Дом Ротшильда.

Посылаю 1500 фр., вам не следует платить ни одной копейки и получить 285 за 72 барона.

21. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

1 февраля (20 января) 1865 г. Париж.

1 февраля.

Grand Hôtel. Boul des Capucines, № 170.

Дождь льется, ветер воет как в приморском городе. Теперь 9 часов, и я пишу со свечой. Что же будет в Лондоне? Получил много писем, и от Нефтеля одно. Он надеется облегчить болезнь, но говорит, что скука одиночества так сильно действует на Огар<ева>, что депримирует его и делает мрачным. Сам Огар<ев> пишет, что очень хочет видеться с Ал<ексеем> Ал<ексеевичем>, но что о скором пути при теперичном ослаблении и думать нечего. На Женеву он, кажется, решается. — Левицкий в Ницце принят был очень хорошо, к мраморщику пойдет. Имп<ератрица> очень недовольна номинацией Конст<антина> Ник<олаевича>. Она здорова — но наследник плох. Лев<ицкий> нашел в этом кругу дам, яростно почитающих меня и «Колок<ол>», a «Nord», объявляя сегодня о падении Каткова, прибавляет: «Его великий подвиг состоит в том, что он на смерть поразил Герц<ена> и „Кол<окол>«».

Теперь обращаюсь к нашим внутренним делам и, во-первых, жду твоего письма. Можешь просто адресовать в отель. Вчера я писал Лизе несколько строк. В письме твоего отца, начало которого доходит до величия псалма, есть слово, носившееся на дороге над моей душой. Испуганный тобой, твоим отчаянием, он говорит: «Помилуй нас!» И тут мне представляется

он, по портрету с седой бородой, на коленях, и с ним Лиза. Да, Natalie, «помилуй их»! Задуть жизнь старика и задуть жизнь ребенка или исказить — дело не трудное, — но тогда нет спасения, нет покоя — тогда и мы все отжили. Ты проживешь месяц или пять недель — одна. Я начинаю думать, что отсутствие женевки и всех — для тебя теперь на месте. Ты не стала на высоту, на которую тебя поставил удар судьбы. Успокой мятежное отчаяние, смири себя и помилуй их и нас! Те вещи, которые ты считаешь ничтожными, мелочами (как выговор мне за то и передразнивание Лизы), — страшно важны. Это небольшая сыпь,

29

показывающая, что кровь не исцелилась. Я здесь нашел письма из Рима (посылать не стоит, главное от Мейзенб<уг>), — Мейзенб<уг> вовсе не прочь ехать в Женеву с Ольгой, жить в одном доме — сделать effort suprême36[36]. Из каждой строки я вижу, что она любила сильно детей, и даже есть что-то трогательное в том, что она и теперь поминает бедного Сандрилиона-боя. Тата очень занята и очень погружена в свое занятие — не сердись за это.

Ольга предлагает взять Epsilm, но я полагаю, что Линды довольно. Письма эти и Париж снова раскрыли и все раны и все надежды… Ты жаждала примиренья, отпущенья и слез вместе. Ты и теперь хочешь — но всё с нетерпением и строптивостью. Помни же, Natalie, если мы сойдемся снова под одной крышей, ты должна взойти под нее как новый Адам, считающий свой искус жизни от декабря. Одно строптивое слово разрушит все — и тогда все разойдется навеки. Помилуй же всех. В последнее время я снова сильно полюбил Лизу — меня еще больше связывает с ней ее любовь к Огар<еву>. Я писал ему сегодня об этом и обо всем. Я предложил ему обдумать — 1-е, не хочет ли он ехать со мной в марте, 2, не хочет ли он ехать вслед за мной в Женеву; 3, собраться всем в мае в Женеве. Он будет мне сюда писать — письмами иногда лучше делается все, особенно перед свиданьем. Я пробуду здесь не меньше недели. Тишина полнейшая, комната моя на двор отеля во втор<ом> этаже (7 фр.). Опять могу я по-старому до 2-х заниматься — попробую написать небольшую статью для «Кол<окола>», в 2 завтракать — и тут все дела до 7, в 7 обедать и рано ложиться. Я боюсь Champs Elysées и ту улицу — все подробности воскресли тех страшных ночей.

И прощай.

В «Ind<épendance> Belge» напечатано, что я поселился навсегда в Montpellier. Правда ли это?

Лизу обнимаю, что делает Шарик?

Писать я буду на каждое письмо от вас.

22. Н. П. ОГАРЕВУ

2— 3 февраля (21—22 января) 1865 г. Париж.

2 фев<раля>.

des Capucines.

Нелатон и Райе поехали чинить наследника. Вот уж и судьба начинает гнать наших Меровингов. Если ты не читал «Indép Belge» от 31 янв<аря>, то сейчас пошли за ней к

30

Долг<орукову>. Жаль, что все это поздно для феврал<ьского> листа. Катков надул Офросимова, тот заврался в своей речи, и безобразовская партия потребовала конституцию. Это все клад. № «Ind<épendance>» оставь до меня. Карты мешаются — пойдет новая талия. Вчера я долго писал письма, сегодня иду на работу и начинаю с Геру. Я поправил два-три слова да анекдот о барышне, который у тебя вышел без смысла, dis