одному из моих друзей [с которым мы работаем более 15 лет, к одному из самых честных и чистых людей из] Л. Чернецкому.

Вот все, что касается меня. [Он мне ничего не говорил] Ни слова об особе, на которую вы намекаете, — речь шла лишь о том, чтоб убедиться, добрались ли вы до места назначения.

Я не получал никакого письма.

Считайте же, сударыня, это дело законченным и нисколько не беспокойтесь — и примите мои наипочтительнейшие поклоны.

Предполагаю, что все остальное является не чем иным, как мерой предосторожности, взятой этими господами.

107

86. А. А. ГЕРЦЕНУ

11 мая (29 апреля) 1869 г. Женева.

11 мая. Женева.

Любезный Саша,

лекцию Шиффа я прочел. Хотя местами есть длинные вещи — но она превосходна по энергии. Скажи русскому, который хочет тебя переводить, чтоб он уж и эту лекцию перевел.

Claude Бернар — сенатором.

Ты все же мало читаешь французов, тебе как популяризатору это необходимо, audiatur et altera pars195[195]. В «Revue des D M» за 15 апр<еля> и 1 мая статья Вашро (Коровкин прямой) о libre arbitre196[196]. Я ее так просмотрел в 2 книжке — что это за милейшие скоты — а таковы, за исключением Жирардена, все французы. Зато Жирарден — плут. Вот если б я так защищал libre arbitre — ты был бы прав. — Мне хочется Коровкина отделать.

195[195] должна быть выслушана и другая сторона (лат.); 196[196] свободе воли (франц.);

Жду непременно и очень скоро 2-го совета Шиффа о Vichy — вот еще вопрос: не годятся ли алкалинные воды Aix-les-Bains — это была бы большая экономия и денег и времени. Иначе придется сделать две дороги. Для ревматизмов Meys, я воображаю, Aix — чудо.

Еще слово о здоровье. У меня возвращаются мои прежние головные боли (татинские, твои).

О рождении Туца II извести телеграммой — если мы еще будем в Aix’e (до 22 там — да могу и подождать).

Терезину целую.

Туц мил и резов — но глаза совсем разные.

Прощай.

87. Н. А. ГЕРЦЕН

11 мая (29 апреля) 1869 г. Женева.

11 мая. Genève. Hôtel de la Couronne.

Da bin ich!197[197]

Твое письмо я получил в Aix-les-Bains — где осталась N и Лиза. От Aix до Женевы 4 часа езды, в Aix’e очень мило и хорошо. Огарева я застал так себе. Ходит он лучше, и если не ходит по улице, то это по капризу (т. е. по нервному капризу).

108

Важнейшее в твоем письме, разумеется, то, что ты писала о Шиффе jun. Конечно, шутить тут нечего и надобно с самого начала отрезать, как ножом. Я его считаю очень хорошим и очень дельным человеком — но неспособным на светлое счастье и, сверх того, чудаком; чудаки с сильными страстями могут подыматься до неимоверной тирании (от которой сами страдают еще больше) — все это заставляет отстраниться, — я вполне верю в твой разум и очень рад, что ты получаешь и в этом больше доверенности ко мне. Меня всегда щемило твое абсолютное молчание о Мещерск<ом> и о сущности твоего отношения. Сколько раз я ни давал тебе повода — ты ускользала.

Насчет зеркала Саше — фонды tout trouvés198[198], скажи ему, что я дарю эти 500 фр. на улучшение мебели — и именно на покупку зеркала в 250 фр. almeno. А потом я еще пришлю на содеяние новых рамок для Каффи.

197[197] Вот и я! (нем.). — Ред.

Об Ольге жду второй рапорт.

Иду теперь на почту, если что есть от вас, отвечать буду послезавтра. Тхоржевский повесится — он опоздал, и его еще нет.

Маршрут и календарь.

Еду из Женевы — 16 мая.

Наверное останусь в Aix’e до 22<-го>…

Писать в Женеву, стало, можно раз (на Огарева) — и то вряд дойдет ли.

В Aix (все письма на мое имя) — France. A. H. Aix-les-Bains en Savoie. Hôtel Guillard (3 maison).

P. S. Пиши к Nat, она очень огорчается, и к Лизе — можешь вкладывать в мое письмо — и прощай.

Мейз<енбуг>х[10], как всегда, сильный поклон.

Скажи Meysenbug, что Aix-les-Bains выдуманы богом от ревматизма, — если б она вздумала туда ехать, может, я во многом изменил бы план. Спросите Шиффа.

88. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

11 мая (29 апреля) 1869 г. Женева.

11 мая. Genève. Hôtel de la Couronne.

Ch № 24.

Вот опять Леман перед глазами. — Я взял крошечную комнату с превосходным видом. Можете прямо писать сюда по адресу. Ну что вы, мои сердобольные… то есть, собственно, что ты? Лиза — совсем светлое существо, а у тебя все по душе идут облака и chair de роиГи199[199]. — Мне было так удушливо тяжело и так жаль тебя, что ты ломаешь и коверкаешь без нужды жизнь,

109

что я и сказать не могу. В этом расположении я и приехал в 4 в Женеву — дождь лил все время. В Женеве он превратился в проливной — но сегодня посветлей — и я опять (живуч, как кошка) поправился.

Огарева я не нашел так здоровым, как прошлый раз, он что-то был красен и fatiguë200[200] — но это, может, от сильной простуды. Ходит он гораздо лучше — и это решительно вздор, чтоб он не мог ходить по улице. Все недоразумения окончились в полчаса. С Бак<униным> будет труднее. — Он совсем закусил удила, и я привезу его новую статью — которая наделает страшных бед. Я буду протестовать и снимаю всякую солидарность.

Негрезко наделал неприятных сплетней насчет этой дамы, которую он отыскивал. — Она, перепуганная, написала мне из Парижа письмо — но он человек верный. Он женат (как же это Труб<никова> и Черк<есов> не знали, что он женат на дочери знаменитого Лаврова?).

Тхоржевского еще нет.

Огар<ев> страстно желает видеть Лизу до Брюсселя — если б только можно было как-нибудь покойно провесть хоть две недели здесь — я бы за вами съездил. Подумаю. Он даже готов ехать в Бельгард — но до Aix боится (а как же в Брюссель??).

Видел вчера Чернецкого. Ничего. Утинский клоповник весь в ссоре, и Щербаков в ссоре — но уж не знаю с кем.

Нельзя себе представить, как я привык видеть постоянно Лизу, — мне словно недостает ее крику. — Это уж не старчество ли?

Огар<ев> думает, что журнал Гёк прекратили. А потому извести Теплякова.

Пока всё… Сведи же на душу покой разума и ту ширь, скрозь которую — мелочи должны просеяться. Если б меня не сердило это — я, право, и теперь бы хохотал над английским заговором, в котором участвуют поляки, тайные каверзы… и бедный Тхоржевский, чистый, как его череп внутри и снаружи… Да это болезнь.

Ну — дай руку — и не поминай лихом — а хорошим.

Лизу целую от себя и Ага. Жду вашей рапортички.

89. Н. П. ОГАРЕВУ (?)

11 мая (29 апреля) 1869 г. Женева.

Бакунин, как старые нянюшки и попы всех возрастов, любит пугать букой — сам очень хорошо зная, что бука не придет. 

Для чего все это делается — non lo so201[201]; думаю, что на том основании, на котором купец, строивший на свой счет Симоновскую колокольню, поставил одно условие — быть выше Ивана Великого хоть вершком. Баку<нину> хотелось за пояс заткнуть утячий клоповник и пустить такую дрожь на всю Россию, что там за университетами закроют типографии… — «Этого-то и надобно… зачем слова… дела»… И Бакунин-то не понимает того, что понимал Иоанн Богослов и Иоанн Бирон, — что «слово и дело» — одно или, лучше, два вида одного. — Вещь эта произведет бездну беды. Но, разумеется, Бакунин имеет полное право поступать по своему убеждению, я только в одном не сомневаюсь — что он подпишет этот фактум.

О сущности — я и не говорю. Разумеется, я совершенно несогласен.

Вообще этими орудиями я не бьюсь — и думаю, что каждый должен идти сам по себе. Чтоб потом не слыхать таких упреков, как уже Бакун<ин> делал по пол<ьскому> вопросу.

11 мая.

90. А. А. ГЕРЦЕНУ

12 мая (30 апреля) 1869 г. Женева.

12 мая.

Вот пошла переписка — квотидианная.

Я не писал, что невозможно ехать в Виши — а только о том, все ли равно — теперь или позже. В Карлсбад далеко. Я думаю сделать так. — В Prangins я одной диетой уменьшил сахар на 3 %, попробую теперь иное — велю сделать квантитативное разложение — стану пить Vichy и брать ванны, — через 3 недели опять разложение, и, если разница будет незначительна, — поеду, а значительна — буду продолжать.

Поеду ли через Париж, теперь не знаю, но omni casu202[202] — в Париже буду.

Здесь делаются чудеса. Бак<унин> — это локомотив, слишком натопленный и вне рельсов — несется без удержу и несет с собой все на свете. Он поздоровел — и очень, спустил 50 швейц<арских> фун<тов> жира — на диете, но мяса и вина поглощает запасы.

91. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

201 [201] неизвестно (итал.);

Прощай. Желаю много хорошего финала и жду извещенья.

14 мая. Пятница.

Вот я опять в моем старом положении с той глухой болью в груди — с смесью печали и негодованья — от которых люди стареют. А тут заботы — не ешь картофеля, не пей пива… Мне ни в одну сторону до мира и гармонии не добраться. Я писал во вторник, что жду ответа, писал вопрос в середу. Почта не может ходить больше 10 часов, — что же это — наказанье…

Я завтра, в субб<оту>, не еду, потому что иду к Бакун<ину> на лекцию. Вообще я подожду письма, — если не будет, постараюсь получить ответ телеграфом — и буду ждать, чем окончится эта игра.

Мы смотрели разные пансионы и отели, места много, цены те же — 7 и 8 в панс<ионе>, в от<еле> выйдет дороже, но удобнее.

Что я скажу Чернецкой?

Дум. еще нет. Видеть его мне бы очень хотелось — может, подожду.

Ящик перегружен.

Если до 4 часов не получу письма, пошлю на твое имя poste restante.

Меня все это — как и следует — кладет в лоск.

Час.

Писем нет — это безобразно — случайности никакой не может быть. Я остаюсь здесь ждать письма — к тому же и головная боль, и очень нехорошо… За все это благодарю.

Hôtel de la Couronne,

№ 24. Genève.

92. H. A. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ

15 (3) мая 1869 г. Женева.

Письмо 5.

15 мая. Суббота.

Ну, все объяснилось — я получил два письма разом (как это случилось, не понимаю). — Дай руку и не будем об этом толковать.

Я непременно приеду сам, и для того, чтоб все уладить здесь, останусь до понедельника — вероятно, приеду ровно в 7.

Да, Огар<ев> очень хочет видеть и не одну Лизу, а и тебя. У него осталось при всем какое-то место в сердце