для тебя (то, чего я так тщетно искал для него в твоем).
Если б решиться провести здесь дольше, можно бы теперь найти chambres garnies в rez-de- chaussée203[203]. Но на неделю ничего не сделаешь — и надобно идти в отель. Близко Огар<ева> нет ничего. Его беда в том, что он посадил себе в голову, что он не может ходить, даже трудно ездить. Коляска от него до всякого отеля стоит 1 ф<ранк> 25 или 1 ф<ранк> 50. Столько же назад — стало, за 25 фр. он мог бы ездить всякий день целую неделю.
Что он стал слабее — и поопустился — это очевидно. Надолго его покидать трудно. Сегодня М<ери> ждет припадка.
В ста шагах от главной школы стоит теперь пустой дом — Устинова — в саду, его отдали бы. Подальше — «Délices» — Фази; если б можно было надеяться на общую жизнь — там можно бы устроить для Огар<ева> совсем отдельно — наконец, в доме Жеребцова отдают весь rez-de- chaussée204[204].
Гораздо лучше, чтоб ты просто взяла мое имя, — возвращаться к прежнему так же неловко — и до того натянуто, что и я не привыкну. Лизе надобно называться Herzen-Ogareff — это, как памятник — на это я согласен. В делах это не помеха. Как ты думаешь?
Все писанное о делах — пишется в предположении прожить в Женеве хоть год. Тогда Брюссель побоку — а Виши?.. Шифф сказал Тхорж<евскому>, что сахару очень много. Здесь есть бани Vichy, в том же доме, где школа, — можно попробовать. Майора я не застал. Пойду еще. Серных ванн не советую брать, а легко-алюминных — и не слишком горячих — советую и уверен, что ничего.
Чеки не нужны.
Теплякова поступила, как безумная. Мне надобно просить прощения у Lescouvé.
Чернецкая (я был у нее) фервентно желает тебя видеть. Черная конспирация, которую ты открыла, до того неверна, что обе англичанки — друг друга терпеть не могут.
Беды нет, что ты читала Толстого… Алекс<андр> письмо принял и отвечал на него — Толстой не читал, стало, ни «Был<ое> и думы», ни барона Fain.
Итак, сегодня на проповедь Бакун<ина>.
203[203] меблированные комнаты на нижнем этаже (франц.); 204[204] нижний этаж (франц.). — Ред.
А ты, пока на досуге, думай и думай о усмирении, умирении души — истинно пора; если теперь ты не дойдешь до покоя
113
совершеннолетия, то так и умрешь, хоть через двадцать лет, в ребячьих tiraillements205[205]. Шаги-то сделаны, но как до дела дойдет — старый Адам или Ева налицо.
Дум. приедет только в четверг — но останется дней десять.
Прощай.
Обнимаю Лизу.
Писать буду только в том случае, если не поеду в понедельник.
Тхорж<евский> (не имеющий тени чего-нибудь против тебя) — давал мне обед. Вот каково!
Я Lescouvé написал такое уморительное письмо, что он все простит и всю жизнь будет читать своим клиентам письмо de l’illustre exilé206[206].
205[205] тревогах (франц.).
93. M. МЕЙЗЕНБУГ
17 (5) мая 1869 г. Женева.
17 mai. Lundi. Genève. Hôtel de la Couronne.
J’ai reçu — chère Malvida — votre lettre du 12 — hier à Genève. Je pars dans quelques heures pour Aix-les-Bains — je
114
reviens à Genève et de là je pense que j’irai à Vichy et Bruxelles. Ecrivez encore ici à l’adresse de Tkhorzevsky. Je me porte bien — je me suis remis à la diète de Prangins, et il me semble que les bains de Vichy — seraient suffisants. Je n’ai pas de furoncles.
Tkhorzevsky ne finit pas dans ses récits de Florence, del vino santo, des mérites d’Olga etc.
II n’y a pas de doute que les livres imprimés à Genève (comme en Italie) ne vont pas — ce ne sont que les éditions de Bruxelles et de Paris. Je parlerai à Lacroix. Je suis vraiment tout content du succès de vos mémoires. — J’ai été sévère pour votre livre — et je vous dirai la raison. Ce n’est pas l’idéalisme — qui m’a un peu brouillé, c’est le familisme, l’apothéose et la transfiguration de tous les membres de la famille, c’est le soleil sans taches — le public a, comme vous voyez, un autre diapason, le public est moins réaliste — mais il est meilleur juge. Les hommes qui s’habituent aux rochers et aux épines — s’étonnent quelquefois en voyant des fleurs. II faut les plaindre.
Un temps de lutte recommence partout — les dernières soudures, les dernières poutres — s’ébranlent. J’ai longtemps pensé que la famille — résistera comme Naturgewalt — elle résistera aussi plus que l’Etat — mais elle aussi sera absorbée comme une forme historique dépassée — comme
Nous avons porté le deuil du bon Dieu, de l’âme, du libre arbitre, préparons-nous de porter le deuil — de la famille.
Quant au monde extérieur il n’y a qu’un seul intérêt, c’est le combat électif à Paris. Vous me saurez peut-être gré de ce que je vous prépare un nid bien chaud là. — Mais je laisse cela à l’avenir.
Faites votre cure — Schiff — et pensons aux grandes villes — savez-vous que j’ai de la nostalgie pour Londres. — Oh inconstance humaine — il n’y a qu’une excertion — elle est faite pour l’amitié —
ainsi tout à vous.
Перевод 17 мая. Понедельник. Женева.
Hôtel de la Couronne.
Я получил, любезная Мальвида, ваше письмо от 12-го — вчера в Женеве. Я уезжаю через несколько часов в Экс-ле-Бен — возвращаюсь в Женеву и оттуда полагаю отправиться в Виши и в Брюссель. Пишите еще сюда на адрес Тхоржевского. Я чувствую себя хорошо — вновь перешел на пранженскую
115
диету, и мне кажется, что достаточно будет одних ванн Виши. Чирьев у меня нет.
Тхоржевский не прекращает своих рассказов о Флоренции, del vino santo, о достоинствах Ольги и пр.
Нет сомнения в том, что книги, напечатанные в Женеве (так же, как и в Италии), не расходятся, — ведь это не брюссельские и не парижские издания. Поговорю с Лакруа. Я в самом деле очень рад успеху ваших мемуаров. — Я был суров по отношению к вашей книге — и скажу вам почему. Не идеализм несколько смутил меня — а фамилизм, апофеоз и преображение всех членов семьи, — это солнце без пятен: публика, как видите, обладает другим диапазоном, публика менее реалистична — но она лучший судья. Люди, привыкающие к утесам и терниям, иногда изумляются при виде цветов. Их надобно пожалеть.
Повсюду возвращается время борьбы — последние спайки, последние балки рушатся. Я долго думал, что семья устоит, как Naturgewalt207[207] — она устоит дольше, чем государство, — но и она будет поглощена, как пройденная историческая форма — как последнее убежище консерватизма.
Мы носили траур по господу богу, по душе, по свободе воли, приготовимся же носить траур — по семье.
Что же касается внешнего мира, то существует один-единственный интерес — это предвыборная борьба в Париже. Вы, вероятно, будете мне признательны за то, что я готовлю вам здесь весьма теплое гнездышко. — Однако предоставляю это будущему.
Пройдите курс лечения — Шиффа — и подумаем о больших городах, — знаете ли вы, что я испытываю некоторую ностальгию по Лондону. — О людское непостоянство — есть лишь одно исключение — оно создано для дружбы —
94. А. А. ГЕРЦЕНУ
18 (6) мая 1869 г. Экс-ле-Бен.
18 мая. Aix-les-Bains.
Н^е>1 GuШand.
Пишу к тебе поскорее — для того чтоб тебя предотвратить от величайшей ошибки. Вот что значит не следить нисколько за совершающейся историей. Ем. Жирардин — всегда дрянной
116
человек, хотя и очень умный (Доманже на широких ногах) — покрыл себя позором, именно теперь — снова передавшись на другую сторону, поддерживая войну и пр., и пр. Ему посвятить книгу — тебя положит в лоск. Другое дело Кетле — это серьезный ученый. Если посвящение Жир<ардену> напечатано, сейчас вырви его, сожги — и никому не показывай. Я за то-то и ненавижу исключительные круги и провинциальные города в стороне, что в них люди выходят из настоящего дня — если нет своего деятельного фибра, требующего (какие бы ни были занятия химией или астрономией) знать, что делается.
Что можно, сделаю. Но когда буду в Париже, порядком не знаю.
Жду твоей телеграммы и надеюсь, что все сошло с рук или сойдет — при здоровье Терезины — легко.
К. Фогта я не видал. Он был на экскурции. Жена сказывала, что поездка в Нью-Йорк не удалась.
Я все думаю, ехать теперь или середь лета в Vichy. Но полагаю, что торопиться не нужно. Я здоров. В диете уменьшил наполовину коньяк (1/2 рюмки и V рюмки малого калибра с зельц<ерской> водой), утром пью один кофе без сахара. Хлеба и пирожного мало, картоф<ель> и горох вовсе не ем. Мне в Париже необходимо быть после 1 июля — и тогда я мог бы ехать на 21 в Vichy один. До тех пор буду пить и брать ванны. Но если б нужно, поеду теперь. До 25 я буду в Женеве. Едем туда 20-го или 21, стало, писать сюда лишнее — а туда необходимо.
Прощай.
Успех позитивной и реалистической науки и философии во Франции растет. Бакун<ин> читает вроде лекций работникам в Женеве — и имеет огромное влияние. Он много куролесит — но все же сильное явление.
Мечников-зоолог, говорят, в Петерб<урге> отличается.
95. Н. А. и А. А. ГЕРЦЕНАМ
18 (6) мая 1869 г. Экс-ле-Бен.
Милая Тата,
письмо твое тоже получил. Это не ответ на мое. Во-первых, когда я говорил о полной доверенности, я только и мог говорить лично о себе. Ты на мой вызов не отвечала.
Все слышанное мною об Ольге от Пана показывает, что я прав, — она будет скучать в Флоренц<ии> и очень без тебя. Поэтому пока до устройства я советую тебе пожить с ними (или с Сашей). Общего житья не устроишь без общего дела или специальных занятий — найдите их.
117
Я тебе пришлю два-три журнала женевских с очень интересными статьями. Что касается до Naquet, я его рекомендовать не могу, и лучше читать Бехера «Работничий вопрос». Нет ли его у вас по-немецки — тогда купи на мой счет и читай с Ольгой… В «От<ечественных> зап<исках>» окончание повести «Разорение», в «Вест<нике> Европы» — посполитная речь (окончание), — но смотри и другие статьи. Ходи за Терезиной и — прощай.
Лиза собирается писать Ольге, но так длинно, что я письмо пошлю. И она и Нат<али>, кажется, очень довольны письмом ее, — как легко поддерживать хорошее
