à te cacher. Tata — qui m’aime beaucoup et me connaît — t’expliquera tout. Ecris-moi et écris à Natalie et à «Aga», écris aussi à Lise.

Je t’embrasse sur le front.

Comme Lise ne sait pas encore le tout, sois un peu prudente dans ta lettre.

Перевод 13 июня 1869.

Дорогая Ольга, прошу тебя сосредоточить все свое внимание и всю свою сердечность на чрезвычайно важном сообщении, которое должно в сильнейшей степени повлиять на наши отношения. Оно проведет черту между прошлым и будущим. Оно должно сблизить нас, стянуть наши узы. Целые годы меня тяготит

133

тяжелое бремя: твой возраст и мелочные соображения, которые всё портят, заставляли держать от тебя в секрете, что Лиза — твоя сестра, что Natalie, вы и Лиза образуете одну семью — и семью, в которой в качестве брата и отца, в качестве друга и близкого родственника остается Огарев — любящий вас всех, как он меня любил — меня и вашу мать. Он пишет тебе сам. Мы долго обсуждали этот вопрос втроем в Женеве, и Natalie взяла на себя инициативу сообщить тебе секрет, тяготивший нас всех. Я чувствовал себя пренесчастным человеком, думая о новом свидании с тобой (которого я желаю и жажду всей душой) — до того, как тебе будет сообщена правда.

Моя откровенность должна служить тебе доказательством, что я не считаю тебя больше ребенком, что я люблю тебя и уважаю — вот почему мне хотелось покончить с ложным положением, которое могло лишь омрачить и испортить наши отношения. Как тебе хорошо известно, я ненавижу французскую сентиментальность — поэтому не стану прибавлять громкие фразы, ограничиваюсь тем, что сообщаю тебе истину, — а остальное должно быть сделано твоим сердцем.

Моим идеалом было бы, если б никогда не ослабевала любовь, которую Огарев питает к Лизе и она к нему. Лиза должна объединить оба наших имени и называться Герцен-Огаревой, сблизить и слить воедино все наше существование. Лиза объединит нас, будет нас представлять по ту сторону могилы и продолжит традицию нашей дружбы. — Совесть моя теперь спокойна. Я исполнил то, что желал исполнить в течение нескольких лет. — На этом целую тебя от всей души — и жду твоего ответа, дорогая Ольга,

твой отец.

Мне нечего прибавить, дорогая Ольга, теперь последнее облачко между тобою и мной, — облачко, навеянное обстоятельствами, — исчезло. — Вдали от нас — вблизи от нас — ты останешься моей дочерью — у меня нет больше от тебя тайны. Тата, которая меня горячо любит и знает, объяснит тебе всё. Напиши мне и напиши Natalie и «Аге», напиши также Лизе.

Целую тебя в лоб.

Так как Лиза еще не знает всего, соблюдай в своем письме некоторую осторожность.

134

110. H. А. ГЕРЦЕН

13 (1) июня 1869 г. Женева.

13 июня. Воскресенье и все еще Женева.

Если ты развернешь «Былое и думы», то увидишь, что Саша родился не 12 июня н<ового> ст<иля>, а 13 июня ст<арого> ст<иля> — стало, 25 июня — как мы и праздновали. Мой подарок приходит кстати, вчера он послан, т. е. деньги, которые я обещал; с ними поехала и «Мазурка», 10 экзем<пляров>. Ты поднеси Мальвиде, Шиффу, Пенизи.

Полемика с Бак<униным> идет своим чередом; я из письма моего вымарал все личные намеки — и написал еще два. За него отвечал Огар<ев> — и я уж отвечал ему, все это может с легкими изменениями напечататься. Деятельность Бакунина изумительна, он ходит с одного собранья на другое, его возят как социального акушера то в Лозанну, то в Локль. Он везде проповедует общее разрушение — консерваторы бледнеют, пасторы проклинают, а он спокойно садится за три фунта мяса — и, опустивши их, снова начинает проповедовать. Абстрактно он прав, но на приложении — он вне возможных данных. Между тем русская молодежь принимает au pied de la lettre228[228] его программы. Студенты собираются составлять разбойничьи банды. Бакун<ин> советует жечь все документы — уничтожать вещи и <не> щадить людей. Вот куда привели тупость правительства и упорная скупость буржуазии.

В той разрушительной форме, о которой мечтает старый студент Бакунин и наши молодые бакунята, — ничего не будет на первых порах, но débâcle229[229] начался. Самое важное

227[227] Далее в автографе приписка Огарева, опущенная при первой публикации и остающаяся неизвестной. — Ред.

228[228] буквально (франц.);

происшествие — это одна из речей Тьера (она будет в «L’Egalité»), в которой старик с ужасом говорит о наступающей «экономической республике» и радуется, «что он не доживет». Волнения в Париже сильны. Частью правительство поджигает — но частью оно существует в умах. Все чего-то ждут. Я уверен, что Наполеон — сам не знает, что делать.

В Лозанне Grand Conseil230[230] грозит работникам солдатами. Здесь Camperio кой-как ладит, но «Jour de Genève» уж намекал насчет высылки Бакунина.

Сегодня ровно двадцать лет как я с Сазоновым был на последней революционной демонстрации — 13 июня 1849, после которой уехал в Женеву. Поспала Франция довольно — кажется, она просыпается — но есть ли сила и ум — это вопрос.

135

Здесь в пансионе — 19, Pré l’Evêque, так тихо, что мы торопимся медленно в Брюссель. С Огар<евым> видаемся часто. Он тот же добрый и святой — но и слабый в некоторых отношениях. Его жаль оставить — а жизнь все-таки мудрена. Влияние Мери нехорошо, и она забирает больше и больше власти. В Генри я не вижу искры улучшения, а Ог<арев> верит ему.

Тутса Ог<арев> любит чрезвычайно — но в М<ери> такое отсутствие смысла воспитанья, что я считаю безусловно необходимым его отдать в пансион — напр<имер>, в начале будущего года. Саша должен об этом думать. О переезде Ог<арева> в Брюссель я и не думаю. Он готов переехать, но, кажется, хочет забирать Генри и пр. Ходить Огар<ев> решительно может. М<ери> водит его в казино… и Ог<арев> ходит пешком и сидит в духоте. Кстати, в последнее время он опять пьет больше, чем следует. Но скорее в хорошем расположении. Вот подробно обо всем. Теперь к важнейшему.

Я к Ольге написал — Огар<ев> и N тоже. Тебе и одной тебе предстоит отстранить весь ненужный характер — сообщением лично важного. Пойми, что на этом — и на ответах Ольги к N может устроиться или новый покой — или еще худшее распадение. N здесь в очень хорошем настроении, она годы не была так дружественна с Огар<евым>, и Огар<ев> это очень оценил. Она даже не прочь остаться в Женеве — но я полагаю, что год в Брюсселе (может, У года) на месте. Если б Мери была умнее и, может, пошире — я бы нанял двойную квартиру. Но она хочет играть роль — а Ога<рев> поддается и хочет при себе держать и Тут<са> и Г<енри>. С этим не пойдет. N и Лиза бывают у него. Но Лиза не знает еще всего. Теперь, Тата, ты должна всему помочь.

Во-первых, объясни Ольге — почему от нее все было скрыто; во-вторых, скажи ей, что никогда, ни одного дня не было лжи в отношении Огар<ева>. — Совсем напротив, ни одного обмана, ни одного объяснения не было с ним. Неприятные вещи, наделавшие столько бед, — все вышли после и именно из-за столкновения с вами…

Пусть Ольга пишет тотчас — ко мне и особо к N, — пусть пишет то, что, собственно, ее голова и ее сердце скажет. Пусть она пишет и к Лизе — но Лиза еще не знает, а потому ей надобно писать осторожно— напр<имер>, она может ее тут назвать сестрой — и ты прибавь, что хочешь ее так же называть и, пожалуй, что будешь ее звать «Герц<ен>-Огарева» — или иначе — но осторожно. Пиши и ты к N. Странно, кажется, у нее всё разные мысли о тебе и Саше, а письмо Терезины и письмо Саши, а потом твое — ее без меры радуют. Она действительно не пришла к полному отчету всех отношений. — Теперь она несравненно лучше расположена к Саше — о тебе у

136

нее idée fixe, что ты Лизу не любишь. (Долею в этом виновата твоя манера — это я тебе говорил уж.) Отчего Саша не пишет об этом предмете? — Ну и довольно.

Целую тебя.

Прощай.

«Прерв<анные> рассказы» пришли.

А что же «Неделя», пришла?

Благосветл<ов> предлагает мне 100 руб. сер. с листа — чтоб я писал в «Дело», и спрашивает Сашу, не хочет ли писать корреспонденции «об ученой Италии» — ему он все ж дает 50 руб., т. е. 175 фр. с листа — если не надобно переводить.

Покажи письмо это Саше.

Пиши сейчас на адрес Тхоржевского.

111. А. А. ГЕРЦЕНУ

18 (6) июня 1869 г. Женева.

18 июня. Пятница.

Genève.

Несмотря на то, что ты почти совсем не пишешь, — я пишу о разных делах и начну с самого важного, о чем прошу очень обдумать и отвечать очень внимательно. Есть некий Gay — издатель библиографических книг. Он печатает уже четыре года у Чернецкого и теперь заводит книжную лавку или издательскую — в Генуе, куда и едет через месяц с семейством. Этот Gay предлагает Чернецкому перевести типографию в Геную и ассоциироваться с ним. Работы у него на два года вперед есть. Чернецкий может ассоциироваться или начать на свои деньги. Теперь вот в чем мои вопросы и предложения.

1- ое. Ты легко можешь узнать от Бертани или кого другого — точно ли в Генуе типографий мало, точно ли работа дешева, — словом, можно ли положиться на то, что переезд будет выгоден.

2- ое. Не хочешь ли ты вступить особо в ассоциацию с Чернецким и тем отстранить меня вовсе, а самому вести дело с ним на торговом основании. Я мог бы тогда сделать опыт и выделить сначала 5000 тебе… потом усилить, если пойдет. Контроль и участие в ведении типогр<афии> непременно должны равно принадлежать тебе и ему.

Боюсь для Чернец<кого> незнания языка и его непривычку к делам. Зато за честность его можно отвечать.

Хочешь ты или нет — это от тебя зависит, но узнать о Генуе я очень прошу.

Мы всё еще здесь — лета совсем нет, постоянно холодно — но живется здесь на этот раз покойнее. Огар<ева> видаем всякий

137

вечер. Бакун<ин> ошпарил ногу и потому дома. Еще задержала Лиза — она упала с лестницы и зашибла палец на ноге. Однако думаю все ж на днях пуститься через Невшатель в Страсбург и оттуда через Монсальбург — в Брюссель. Огар<евым> я очень доволен — и кой-чем не совсем. Он очень, кажется мне, подпадает в зависимость М<ери> — а она