газетах, но без подробностей.

Вот тебе важнейшая новость об нас. Меня приглашал к себе начальник здешней тайной полиции — с разными учтивостями он меня расспросил, почему, зачем, для чего, cur, quando, quibus auxiliis264[264] и пр.? — был очень рад, что я не намерен ничего в Брюсселе печатать. Это заставило меня принять иное решение и ехать через некоторое время — обратно в Швейцарию, а может, на зиму в Турин или Комо. Из писем Ольги я вижу, что она бы очень хотела побыть с нами. Я считаю безнравственным эгоизмом (или, вернее, помешательством) — что Мейз<енбуг> этому препятствует. В Турине или Комо не будет причины.

Ты пишешь, что им в Antiniano деньги не нужны, — а Тата пишет, что нужны ей. Пошли из тысячи так, как я прежде писал, Тате и Ольге и напиши мне — сколько послал.

Я, может, поеду в Гавр или Трувиль для того, чтоб встретить Боткина Dr и снова с ним потолковать. Я на здоровье не жалуюсь — но здесь у меня очень часто ломит голову — чисто ревматически — a la Meys. Климат скверный, а признаюсь, мне Брюс<сель> как город жаль — что за квартиры, что за чистота, да и все удобства, к тому же социальное движение здесь очень сильно. Брюссель — то, чем бы могла быть Женева — если б не гнусный характер женевцев.

Прилагаемое письмо тотчас отправь в Antiniano — прочти в нем, что я пишу о юрисконсульте.

163

Насчет писем, т. е. адреса, помни, что очень скоро вы можете написать еще раз. Сегодня 9 — письмо придет в Флор<енцию> 12. В АпЬтапо 13, — если вы напишете 14, то 17 или 18 письмо будет здесь, и я поеду 19 или наверное 20.

139. Н. А., О. А. ГЕРЦЕН и М. МЕЙЗЕНБУГ

9 августа (28 июля) 1869 г. Брюссель.

Тате и Ольге вместе.

Так как Ольга опять начинает вспоминать по-русски — я и хочу писать к вам обеим. Хорошо, что вы догадались писать на днях — а то я сердился не на шутку, не имея никаких вестей с 12 июля. Письмо Ольги пролежало на почте две недели — потому что Лиза вовсе не была записана на почте. Досадно, что ты, Ольга, все хвораешь, — а то все твои желанья мало-помалу исполняются, и мы в Брюсселе не остаемся. Меня вызывали здесь к начальнику тайной полиции — и хотя он очень учтиво предлагал остаться — но я рассудил, что лучше ехать назад в нашу скучную и бизную Женеву — и там подумать, где нам съехаться. В Комо, Турине — даже Неаполе или Венеции!!

Один юрисконсульт русский передал мне, что дело о капитале костром<ском> — вовсе не пропащее и что если Ольга приедет — люди берутся выхлопотать — но тут-то hic et hoc265[265]. Конечно, Тате легче это сделать, имея все документы. Я полагаю увидеться с одним господином, — который мне даст совет.

Ну как на вас это действует? и какое мнение?

Malvida — la mémoriste et l’idéaliste m’a chassé de sa mémoire, l’idée de m’écrire ne lui vient pas — tandis que moi je perds ma belle gique. О weh, о weh, о weh!266[266]

Из письма Таты, хотя она и говорит, что много занимается, я мало вижу. Что вас особенно занимает? Что вы серьезно делаете? и пр. — Какую пятницу вы читаете — ту ли, что была у Робинзона, или ту, что бывает перед субботой?

Вы имеете время написать письмо. Мы едем в Антверпен, Роттердам и возвратимся к 17 — а 20 уезжаем совсем — на Париж или на Гавр на свиданье с Dr Ботк<иным>. — Прощайте, целую вас.

А Долфи жаль.

9 августа 1869.

Мой «Доктор и умирающий француз» делают общий фурор…

164

140. H. П. ОГАРЕВУ

9 августа (28 июля) 1869 г. Брюссель.

265[265] то и сё (лат.);

266[2бб] Мальвида, мемуаристка и идеалистка, изгнала меня из своей памяти; ей не приходит в голову писать мне — тогда как я теряю свою прекрасную «гию». Увы, увы, увы! (франц. и нем.). — Ред.

От Саши получил вчера письмо, совет народ<ного> просвещ<ения> прислал ему титул профессора libero, т. е. доцента со званием профессора. С тем вместе он перестает быть ассистентом Шиффа и хочет сделать опыт читать лекции. Жалованья не будет — увидим, что сделает.

Ольга все не очень здорова.

Бедный Долфи — гигант, в цвете лет — вдруг почувствовал себя сумасшедшим, пошел в полицию, прося, чтоб его заперли, а то наделает бед, — и через несколько дней умер в полном бешенстве.

Подробности моей conversazione267[267] напишу на досуге. Я могу здесь жить сколько хочу — но хочу не много, с нетерпением жду вестей о Б<отки>не, и, может, поеду с N и Лизой в Гавр (это возле Трувиля — но не такое людное место) — оставлю их там и поеду в Париж. Я отложил именно по новым планам мою поездку. Может, начало зимы и осень я проведу в Женеве — об этом ясного решенья нет.

Пятк<овский> в сильном конфузе уехал в Париж. Его и мой казус сконфузил — он же ходил ежедневно, — а главное то, что твое письмо, посланное на имя Барташевского, никогда не приходило в Лиеж. Вспомни, кто носил и как было надписано. Оно некрасиво. Это было после их телеграммы.

Представь себе, что за извращение нравов. Бельгийс<кие> фабриканты инженеру Барт. уступали 70 т<ысяч> фр<анков> — и он чуть за это не съездил палкой — а уступку сделал в пользу своей компании. Ой va ^ monde?268[268]

От Таты Сат<иной> письмо. Она действительно с перышком квасок. Ум положительный и свежий. Недовольна «ансетрами», как выражаются парижские мальчики. Она с негодованием и порицанием говорит о том, что они в Москве в несколько месяцев прожили 20 т<ысяч> руб<лей>. — Каково? — Это почти вдвое против годовых издержек моих. Оттого-то я и браню за то их, что тебе не могли и до пожара высылать. Сат<ина> пишет, что пришлют что-то.

Прощай. Бельгию, стало, по боку.

Р. Б. Прежде чем писать к Нефталю или Каппу о Кельсиеве — дай прочесть статью. Затем, я не подписываюсь под письмами, в которых есть слова rascal269[269], <...> мать и пр. Вообще, твое

267[267] беседы (итал.);

268[268] Куда идет свет? (франц.); 269[269] мошенник (англ.). — Ред.

английское письмо писано тяжелым, британски-канцелярским слогом. «Вестника» еще не получал.

Надеюсь, что ты утешил Тхорж<евского> — его жаль, но он все же неправ.

Пиши еще раз сюда. — Вообще до перемены адреса пиши.

141. Н. П. ОГАРЕВУ

10—11 августа (29—30 июля) 1869 г. Брюссель.

10 августа. Вторник.

«Вест<ник>» получил и, разумеется, тотчас прочел Кельсиева — есть мерзости и сплетни, но не больше, как в его статье об Абихте. — Загибать за это «раскалей» я не согласен. А холодно и просто сказать, что он «ренегат», можно. В «Вестнике» есть статьи важнее: 1-ое. «Литературный тип» — где Грановский выставлен сторонником классицизма; 2. Студентская история со всеми подробностями (1862) в трех главах «Панургова стада». — Я советую прочесть.

Сегодня будет у меня де Греф — адвокат, один из самых замечательных и деятельных людей здесь. — Жду ваших писем. До завтра.

11 августа.

Де Греф не был — дождь льет три дня, холод и срам.

Письмо твое от 9 пришло. Как случилось, что мои два — пришли в один день? — Я еду отсюда не по приглашению, а по чувству дигнитета. Жалею внешнюю часть очень — я думаю (помимо климата), вряд можно ли где-нибудь так легко под рукой иметь все удобства — видно, рано на покой.

Полагаю, что наконец дело с Тхор<жевским> ЬгорреЬ270[270]. Зачем он задрал вопрос да и теперь пишет, что хочет ехать из Женевы, — тогда это будет пенсия, т. е. что я даю. Во всем нет здравого смысла. Конечно он может рисковать своим капиталом — но конечно и то, что я должен отсоветовать. Если он его ухнет — разве тогда позволить ему умирать с голода? А не позволить… кто будет платить — опять я. Ты, вероятно, об этих вещах не думаешь.

Чернецкому 3000 (и больше) — дать готов, но из фонда и под залог, с платою 5%. И для него я сделал все до сатурации. Если хочет, пусть пишет подробно. Почему я рад был бы консолидировать одну половину фонда — ты знаешь. Утин говорил, что Бакун<ин> хвалился тем, что фонд употребит, — и дело пошло. В 1862 И. Тургенев говорил, что Бакун<ин>, недовольный «Колок<олом>», уверял, что даст ему иное направленье. Он приехал 1 янв<аря> 1862 — через год «Колокол» стал падать, как кирпич, брошенный в воду. У него глаз дурен. В деле «Колокола» и в деле фонда он больше действует на тебя и тобой. Вообрази, что будет, когда он упечет десятую тысячу — и нужны будут 100 фр. — на дело, не ясное для меня. Ты первый будешь уговаривать их дать — а эти 100… заставят отдать и остальные 9900. Отличная русская типография в Женеве может быть заведена на 10 000 — вот и центр пропаганды и обеспеченье хоть вполовину Б<а>х<метеву>. Никто не мешает отдать долг в 3 т. в фонд Чернецк<ому> — и снова взять потом, но исключительно для типографии, а не для уплаты долгов. Кажется, и это ясно.

Куда я буду телеграфировать Б<откину> или Мер<чинскому>? Я адреса не знаю. Если Б<откин> долго (с месяц) пробудет в Трувиле — мне все равно, теперь ли, через месяц ли его увижу. В Париж я собирался один — теперь все изменилось и, вероятно, в октябре увидимся. — Иду пить кофей. A propos, я пью черный и без сахара по утрам. Это проще.

Робин’ — человек дельный и деятельный, с ним можно бы школу заводить. — Так ты боишься утячей полиции — а нет того, чтоб послать хоть от меня узнать о «Народном деле» у Трусова. Вели ему сказать, что за минованием интереса я прошу возвратить мою статью. О бездарники… Ну-с, кто же был прав в их оценке — Баку<нин> до ссоры, ты или я? Подумай и прощай.

142. Н. П. ОГАРЕВУ

15 (3) августа 1869 г. Брюссель.

15 августа. Воскресенье.

Всего хуже это то, что у тебя поселилась какая-то «русская стерва» в доме. Это скучно и опасно. А в твоих историях о шпионах — нет ли фантазий? Можно себя настроить так à la Pavloff — и откуда у девочки талант узнавать… Это все поддерживает тревогу. Ты пишешь, пришел немец — принес письмо — ты его обругал. За