ЖУРНАЛА «LA REVUE DES DEUX MONDES» (?)
(черновое)
21 (9) августа (?) 1869 г. Париж.
Je propose à la rédaction des fragments du IV volume de mes mémoires. II a paru en russe à Genève — il y a deux ans. Des fragments en trad
Ce volume comprend 1847—1855.
Des fragments de mes lettres sur l’Italie et la France (1847—1852).
J’ai une petite série de nouvelles — non politiques, mœurs russes etc., et en outre la traduction de q
Il m’est très facile de faire (avec mes amis) une correspondance de la Russie sur les affaires de l’intérieur.
NB. Les fragments imprimés dans le Kolokol sont en partie nécessaires.
La correction de langue
Предлагаю редакции отрывки из IV тома моих мемуаров. Он появился на русском языке в Женеве два года тому назад. Отрывки во французском переводе были помещены в «Kolokol» 1868 года. — Три первых тома были переведены А. Делаво и опубликованы Дантю.
Этот том заключает в себе 1847—1855 годы.
Отрывки из моих писем об Италии и Франции (1847—1852).
У меня есть небольшая серия рассказов — не политического характера, русские нравы и т. п. и, кроме того, перевод нескольких политических, или, скорей, социальных статей о России.
Мне очень легко составлять (совместно с моими друзьями) корреспонденции из России о внутренних делах.
NB. Отрывки, напечатанные в «Kolokol», частично необходимы.
Исправление языка
173
152. Н. П. ОГАРЕВУ
22 (10) августа 1869 г. Париж.
22 августа. Воскресенье.
G
Наконец-то и ты написал о мелодраме. Здесь Пятк<овский>, Reclus и Выр<убов> ее знали. Двух суждений тут быть не может. — Я готов хоть сейчас Бундесраду написать, что отказываюсь от натурализации. Пером и словом (как генерал Дедякин III — «пером и мечом») готов служить Утину и к<омпа>нии. Передай им через Трусова мое полное и искренное участие и готовность писать — но для всего нужно знать факты, и без фиоритуры.
Вот тебе, Ник, и республика!
Бакунина, верно, не взяли потому, что велика масса, таких тюрем нет в Гельвеции — ах они поганцы, форельщики, иворнщики, часовщики — швейцары при Альпийских горах. Вот теперь только, почтенные, вы оцените мою статейку о Женеве.
Ну что Резен? — Это интересно бы знать.
Я солгал бы, если б сказал, что особенно расчувствовался по поводу смерти С<ерно>— Сол<овьевича>, — все же он был ядовитый прыщ — виноват он или нет — не мое дело (ты же ни в чем не можешь допустить вину), — но клоп, невинно воняющий клопом, все же гадок. Он был не глуп — но задохнулся прежде дыма — самолюбием, завистью — и кусался — как бешеная собака.
Поддерживай Чернецк<ого > в ревностном начале «Egalité» — бога ради — на места надежд почти вовсе нет. Печать будет — и деньги из фонда я даю взаймы на машину.
Посылаю на удивление миру карту одного из Бульонов.
Ах, надобно бы переехать просто и дефинитивно в Париж — ну, придавит чем-нибудь — туда и дорога. Надобно честь знать. В Швейцарии я жить не буду.
Что ты заботишься с кольцом и запиской — лежали три месяца, пролежат и три с неделей. — Рукописей сюда особенных не посылай — в Брюссель можно на мое имя и на старый адрес.
Разумеется, я здесь один. Как ты мог думать, что я на девять дней поеду со всеми? И в отель, где комната стоит 6 фр.? — Все горячечку порешь.
174
153. H. A. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ и ЛИЗЕ ГЕРЦЕН
22 (10) августа 1869 г. Париж.
22 août. Gr
Пишу, Natalie, сегодня опять, чтоб сказать разные вещи, хорошие и нехорошие. 1-ое. Давыдов здесь проездом — он едет через две недели в Москву и Петербург — и с удовольствием берется доставить медальон. Но тогда не лучше ли дать адрес в Москву Мар<ье> Алек<сеевне> — напиши сейчас, потому что он может уехать в Лондон.
2-ое. У Огар<ева> была Mme Ertel и привезла записочку к тебе и кольцо для Лизы — она спрашивает, куда послать, я думаю, можно подождать. Если же что хочешь сказать — пиши Огареву.
Затем слушай швейцарские драмы.
1. На квартире Серно-Соловьевича нашли его труп — уже разлагающийся. Думают, что он асфиксировался.
2. Утин и Мрочковский сидят месяц в тюрьме, содержанье скверно, к ним никого не допускают. Жук<овский> уехал из Вевея, у всех были обыски. Щерб<аков> и Трус<ов> были арестованы и выпущены на поруки. В Женеве Обол<енский> ездил с полицией — и врывался к Трусову. Наглость и грубость, с которой все это делалось, — превышает границы, напр<имер>, пока у Трусова делали обыск — жандармы держали его за руки.
Все это делается по подозрению, что они способствовали бегству несовершеннолетней дочери Обол<енской> — и знают, где она. Остальных детей жандармы схватили силой и под прикрытием отправили в Россию. Это все до того ужасно, что действительно заставляет ненавидеть эту подлую Швейцарию. И в Женеве! При Сашрепо!
Нет, я там не жилец. Но это требует гласности и мести — что они молчат, не понимаю. Разумеется, я стану грудью и за Ут<ина> и за Щерб<акова>. — В Брюсселе этого не сделали бы. Не посмотреть ли дом, предл<оженный> Б.?
Прошу тебя поставить свечку Гудуле за то, что тебя миновала чаша жираровская.
Денежные дела все кончил отлично.
Завтра свидание с Мазадом. — Лакруа не мог еще выбрать времени. — Каково? Меуг<а^иеБ> говорит, что его дела идут плохо.
Пятк<овский> скучен — и фланер без серьезного интереса.
На железной дороге нет для Чернецк<ого> места. Ротшильд не определяет никого старше 35 лет.
В «Сороке-воровке» много ошибок.
175
22 августа 1869.
жаль мне, что тебя здесь нет, — погода удивительная, и ты посмотрела бы Париж, а он стоит того. Каждый аДегпооп275[275] от 4 до 6 играет музыка в Тьюльрийском саду и тысячи детей прыгают, пляшут. — Всех пособий учиться бездна здесь, и Тате, и Ольге, и тебе было бы приволье.
Вероятно, если ничего не помешает, в субботу я приеду. Но об этом пока не говори. Я сегодня тебя видел во сне и будто Ольгу отдают в пансион.
Прощай — люби меня и люби Ага — так, как мы тебя любим, — дай нам на старости радоваться твоему развитию.
Целую тебя много.
Я видел здесь огромные воланы — но трудно их везти. Чего бы ты хотела? Пиши скорее, иначе письмо опоздает.
2 часа. Воскресенье.
154. А. А. ГЕРЦЕНУ
24 (12) августа 1869 г. Париж.
24 августа 1869. Paris. Gr
Любезный Саша, прочти сперва это письмо — потом тотчас пошли его Тате — в нем много интересных фактов. Переписка с вами никак не налаживается по страшной медленности, с которой вы отвечаете, — и все же я в толк не возьму, чем Тата до такой степени занята в Antiniano.
Березовский умер в Новой Каледонии.
Тело Серно-Соловьевича было найдено уже разлагающимся на его квартере — каким-то посетителем. Он асфиксировался.
Но вот роман a la Radklif и характеристика швейцарских властей. Кн. Оболенский с эскуадой жандармов Водского кантона ворвался в дом жены. Силой вытащил детей и под охраной полиции увез. Дочь — ушла. Обол<енский> бросился с полицией к Утину и комп<ании> искать — вышли брани и крики. Утина, Мрочк<овского>, Щерб<акова> и др. бросили в тюрьму, Щерб<акова> выпустили на поруки — но тех оставили au secret276[276]. Затем генерал-адъютант отправился в Женеву — ворвался в типографию Трусова. Его и Бонгара жандармы держали — и сержант сказал, что первому, который двинется, он посадит пулю в лоб — затем русский генерал все обшарил в типографии — по подозрению, что его дочь спрятана там (хорош и отец). Что скажете… какова республика.
176
Теперь возвращаюсь к себе и Парижу. Денежные дела я устроил, — в этом отношении все идет ладно. Для облегченья пересылок я отправлю тебе перед отъездом 2000 фр. — Если ты прошлый раз распределил так, как писал, — то эти должны идти следующ<им> образом:
1000 — Мейз<енбуг> на хозяйство —
это финал на 1869,
250 — Ольге на уроки, книги etc,
100 — на туалет,
250 — тебе,
400 — Тате.
2000.
И больше ничего в нынешнем году. Ты видишь, в всем прибавки, и за Туца заплачено.
Виделся здесь с многими, имел переговоры с «Revue des Deux Mondes». Сегодня иду к Лакруа — письма твоего к доктору Летурно не мог найти. — Мазад обещает многое — вообще, если здесь пожить, можно многое сделать — я очень хорошо поставлен здесь. — Вероятно, увижу Monod. Ищу Тесье — а с МАСОЛЕМ обедаю у Вырубова завтра — старик хочет непременно меня видеть.
Дальнейшее напишу после. Я 29 еду в Брюссель — что потом — не знаю, в всяком случае возвращусь сюда — за-издательскими делами. Конечно, теперь в Париже было бы лучше жить, чем где-нибудь (кроме Лондона).
Вы можете себе представить, как все женевские истории мучат Огар<ева> — даже дикая смерть С<ерно>-Сол<овьевича>.
Что твой маленький? Целую его и Терезину.
Обнимаю Ольгу — думаю, что она опять наладила русскую грамоту, что может понимать мои письма.
Мальвиде доношу, что видел Elysée Reclus — добрый, но недальний. Дома ест траву — а со мной завтракал, как всегда, и рыбкой и уткой — ну что за шалости.
Прощай.
А что, ты все еще в Спеколе?
Чекенды Левье.
155. Н. П. ОГАРЕВУ
24 (12) августа 1869 г. Париж.
24 августа. Вторник.
Вчера Эм. Араго сказывал мне, что Березовский умер в Новой Каледонии — от чахотки. Ар<аго> в сильном негодовании от гнусной обол<енской> истор<ии> — и говорит, что
все, сделанное без суда, — совершенно беззаконно. Подлых швейцаров надобно проучить.
Пришли в Брюс<сель> «Совр<еменную> лет<опись>», в которой Катков говорит, что Белинский напрасно жаловался на Краевск<ого>.
Как это никто из вас мне ни слова не писал о статье в «Volkszeitung» — где и я обруган. Не встреть я Reclus — я не знал бы. — Пришли, если можно. И зачем Бакун<ин> не отвечал?
С Мазадом имел свиданье и буду иметь другое. Он очень учтив — но сделает ли что — другое дело. Говорил о Бакун<ине>. Он, разумеется, сказал, что они рады помещать его записки. Пусть Бакун<ин> прямо пишет к нему, т. е. к Мазаду, ссылаясь на меня (16, Rue Bonaparte — à la Revue des Deux Mondes)… Но надобно, чтоб он определенно написал срок, первой fournée277[277] — иначе лучше не писать.
Сегодня иду на свиданье с Лакруа. Время мало — надобно бы сдать в Брюс<селе> квартиру (31 августа) — да
