желаете ли выпустить новое издание — исправленное и дополненное двумя томами? Мне было бы особенно приятно снова появиться именно у вас.

Вы очень обязали бы меня ответом.

Примите, милостивый государь, мои наилучшие пожелания.

Ал. Герцен,

редакт<ор> «Колокола».

30 сент<ября> 1869.

Hôtel du Louvre, № 328.

P. S. Я забыл сказать, что в моем распоряжении имеется перевод романа и нескольких моих рассказов, которые я также предлагаю вам.

182. М. МЕЙЗЕНБУГ

30 (18) сентября 1869 г. Париж.

30 sept 1869.

Paris. H<ôte>l du Louvre, № 328.

Chère Malvida,

Enfin une lettre raisonnable — et le moyen de vous écrire à vous et à Olga directement — je ne sais pourquoi — mais vous ne m’avez jamais écrit votre adresse à Munich.

Très content de votre résolution de venir ici — il me semble qu’elle est prise hâtivement et qu ‘il a erreur au fond. Vous me demandez pour combien de temps je vous invite, donc vous pensez à une visite à la Prangins… Pas le moins du monde. J’invite pour un… deux… trois… dix ans. La question est simple — sentez-vous la responsabilité de l’éloignement d’Olga — de moi, de toute notre atmosphère ou non? — Est- qu’Olga elle-même le sent? Voulez-vous définitivement la rendre étrangère à la tradition, comme elle est étrangère à la langue — ou sentez-vous peut-être un peu de remords, de peine. Est- qu’Olga le sent aussi? — Voilà toute la question. C’est aussi dans ces vues que j’ai donné à Olga toute la liberté de la décision. Je me figure avec horreur que — moi mort — elle restera sans me connaître. Et vous — morte — elle restera étrangère à tous — ce que vous parlez maintenant de son éducation et de la réclusion de deux années (pourquoi pas de cinq) — c’est du romantisme et moi je suis de l’opinion tout-à-fait contraire à la vôtre — une fille de 18 ans n’a pas besoin d’une éducation claustrale et bucolique, pas de petits cercles, de petites villes — lorsqu’on a la force de concentration, on se concentre au large — des grandes villes, des grands centres de l’activité. Ce que c’est que Paris, vous le savez, vous qui trouviez tout pour sa défense durant la triste période de 1861. Maintenant la vie s’est décuplée.

Or je mets le choix du temps dans vos mains — venez dans une quinzaine — ou dans trois, quatre mois — mais venez tout de bon sans conditions. Maintenant rien n’est préparé — mais dès que j’aurai votre réponse, je préparerai tout.

Encore une fois — sondez bien votre âme et le cœur d’Olga — et je pense que vous serez de mon avis que la laisser un peu fille de son père — c’est aussi une éducation et une concentration…

Vous ne m’avez pas écrit que vous êtes allée à Munich consulter un docteur. Vous n’avez parlé que du bonheur d’assister à la première représentation d’un opéra. — Et pourquoi donc ne dites-vous pas un mot du triomphe de Wagner. On dit qu’il va se marier à une riche Américaine.

Adieu. Je ne ferai rien avant votre réponse. J’ai encore beaucoup de choses qui me pèsent sur le cœur.

Tout à vous

A. H.

Перевод

30 сент<ября> 1869.

Париж. H<ôte>l du Louvre, № 328.

Любезная Мальвида,

наконец-то разумное письмо — и возможность писать вам непосредственно — вам и Ольге, — не знаю почему, но вы никогда не сообщали мне своего мюнхенского адреса.

Я чрезвычайно доволен вашим решением приехать сюда — но мне кажется, что оно принято наспех и что в его основе кроется заблуждение. Вы спрашиваете, на сколько времени я вас приглашаю, следовательно, вы думаете о визите вроде пранженского… Ничего подобного. Я приглашаю на год… на два… на три… на десять лет. Вопрос ставится просто: чувствуете ли вы на себе ответственность за отдаление Ольги от меня, от всей нашей атмосферы или нет. — Чувствует ли это сама Ольга? Хотите ли вы ее окончательно сделать чуждой традиции, как она чужда языку, — или вы, быть может, испытываете кое-какие угрызения совести, огорчение? Испытывает ли их и Ольга? — Вот в чем весь вопрос. Именно из этих соображений я и предоставил Ольге полную свободу решения. С ужасом представляю я себе, как — после моей смерти — она не будет меня знать. А когда умрете вы — она останется чужой всем, — то, что вы говорите теперь о ее воспитании и о заточении на два года (почему не на пять?), — это романтизм, и я держусь мнения, совершенно противоположного вашему — 18-летняя девушка

не нуждается ни в монастырском и буколическом воспитании, ни в тесных кругах, ни в маленьких городах, — когда обладаешь достаточной силой для сосредоточения, сосредоточиваешься на просторе крупных городов, крупных центров деятельности. Что собой представляет Париж, вы знаете — вы, которая находила все для его защиты — в печальную полосу 1861 года. Теперь же там жизни в десять раз больше.

Выбор времени я передаю в ваши руки — приезжайте через две недели — или через три, четыре месяца — но просто приезжайте, без всяких условий. Теперь еще ничто не готово, но как только я получу ваш ответ — я приготовлю всё.

Повторяю — поглубже загляните в свою душу и в сердце Ольги, и я думаю, вы согласитесь со мною, что предоставление дочери на некоторое время ее отцу — тоже является воспитанием и сосредоточением…

Вы не писали мне, что ездили в Мюнхен для консультации с врачом. Вы говорили только о счастии присутствовать на первом представлении какой-то оперы. — И почему вы не говорите ни слова о триумфе Вагнера? Говорят, что он женится на богатой американке.

Прощайте. Я ничего не предприму до вашего ответа. Еще многое тяготит мою душу.

Преданный вам

А. Г.

183. Н. П. ОГАРЕВУ 2 октября (20 сентября) 1869 г. Париж.

2 октября. H<ôte>l du Louvre, № 328.

Письмо твое от 28 пришло — но я не имел времени от парижской суеты отвечать на его теоретически-террористическую часть (но отвечать буду непременно). На другие части вот что.

Осмотр Ботк<ина> и разложение, сделанное в лаборатории Тесье, подтвердили, что состояние относительно диабета так же хорошо, как было в Женеве. Послед<нее> разложение в июне дало 1%. Теперь 0,99%. Ботк<ин> стучал и раздевал и заключил тем, что «еще поживем-с!» Он советовал пить здесь в Париже 15 дней селестинскую воду — это то же Vichy, но самая сильная, ванн не брать, а в начале мая съездить на три недели в Vichy. Единственная вещь, которую я заметил и Б<откин> подтвердил, состоит в усилении глухоты. Вот и всё. Мер<чинский> уехал в Дрезден к жене. У Ботк<ина>умер меньшой брат (богач в Москве) — а не Вас<илий> Петр<ович>, который цветет. Ко мне ходят незнакомые русские — Крамер… потом генерал Бугуявский — всё это так, посмотреть зверя.

Вчера в «Presse» была статейка о русских Flugschrift’ax311[311] печатаемых в Женеве и найденных в большом количестве будто бы в Тверской губ<ернии> и между студентами. Авторами всего этого «La Presse» называет Бакун<ина> и меня. Что тут правда, что вздор? A propos, чтоб не возвращаться к старому — меня как-то конфузит и огорчает, — когда я нахожу у тебя в письмах такие фразы об «языках» — было напечатано так — да и беда не велика. По- моему, это страшная беда, но что всего хуже — тогда, когда мы читали и возражали — тогда это не было отпечатано, а только набрано, во что же послужило возражение? Я тут тебя не понимаю, как и во многом, — может, радиусы глаз изменились. Напр<имер>. Я получил «Zukunft» (глупо, три письма о России, а их девять) — за эти три письма кошки не за что выпороть, старая марксовская манера — такие статьи были в «Leader», в «Morning Advertiser^». Я приготовился отвечать и хотел писать Якоби. Но перед этим fatras312[312] — остановился. Итак, гг., вы всем комитетом не в состоянии были выписать из Берлина — а сами придали статьям важность.

Позже.

А вот и твое письмо с вырезкой из газет. Полемику оставляю. Ты пишешь: Чернецкому «должны из фонда — пришли»… очень рад — но 10, 100, 1000 или 10 000 следует прислать? Сколько он получил? — Итак, ты не согласен на мою ясную программу о распределении твоих денег. Перед этим остается молчать и исполнять. А потому напиши, сколько именно тебе нужно еще и сколько у меня должны остаться на три последних месяца. От тех, которые я пришлю, разумеется, не останется ничего.

Озеров привез колечко и пр.

От Мейзенбуг я получил письмо — и писал, что вовсе не звал их так упорно и так скоро.

Прощай.

Тхоржевского прошу сильно выписать через Георга недостающие № «Zukunft^» — не бог же знает, чего они стоят. Присланы: № 167 — 21 Juli 1869.

187

189.

В 167 — VIII статья о России, неужели невозможно иметь прежние VII?

311 [311] листовках (нем.); 312[312] хламом (франц.). — Ред.

184. Н. П. ОГАРЕВУ 3 октября (21 сентября) 1869 г. Париж.

3 октября. Воскресенье.

Получил от Таты телеграмму, очень успокоивающую. Она просит никому не сообщать. Но я полагаю, что ты сделал превосходно, написавши ей. Я знаю, как ты пишешь, и знаю, как ее любишь. Одно жаль, если ты писал и Саше о том же. Но тут и я скажу — «беды нет».

Озеров уже успел попросить взаймы 600 фр. Я отвечал, что готов ему помочь и прислать 100 — но таких авансов не делаю.

500, о которых я писал, ты должен получить от Жук<овского>.

В журналах мудрено начать снова шум о деле Обол<енской> — но я постараюсь. Отвечать Мрочк<овскому> нечего, если он сам приедет. Я знал, что, пропустивши время, дураки всё потеряли.

Пришлю тебе статью Гесса против Бакунина. Гесса этого я когда-то знал хорошо (известный спор пентархистов с триархистами в сороковых годах). Видно, марксиды не так-то примирились с Бакун<иным>, как он с ними. — Но, в сущности, отними гнусные инсинуации, Гесс говорит то, что я говорю, и, стало, по всем статьям, которые я цитировал в прежних письмах, и по этой — я констатирую, что есть не только патологическая разница от остановки мозга, но и разница логическая между вашей беспардонностью на словах — и откровенным скрутаторством моим и других. Разница в определении моментов, разница в определении средств и… по-моему,