changer tout le plan et d’aller en Italie. Attendons encore un peu. Je pense que Tessié m’aidera.
Botkine (le doct
L’automne est étonnant. Il fait très chaud, trop chaud.
Enfin ne bougez pas — avant la décision définitive. Je ne veux rien précipiter.
Addio.
Vois-tu — chère Olga — que die Stadt Rom war nicht in einem Tag gebaut — vous vous êtes un peu trop hâtées, et il faut que je vous retienne.
Je t’embrasse de tout mon cœur.
9 октяб<ря>. H<ôte>l du Louvre.
Любезная Мальвида,
роли наши меняются. Теперь останавливаю вас и советую ждать — я. Мне не везет в Париже. Проискав в течение многих дней и часов квартиру, я нашел одну очень миленькую — близ Люксембургского сада — в двух шагах от Моно, в 5 от Мишле — 6500 фр. без мебели. Пока я осматривал дом — кто-то другой
213
завершил сделку. В маленьких гостиницах нельзя устроиться дешевле чем за 10 или 12 франков с человека (с крошечным салоном в придачу). Все это наводит на размышления, и я накладываю эмбарго на ваш отъезд по крайней мере на 2 недели. Я был настолько огорчен, что мне пришла в голову мысль изменить весь план и отправиться в Италию. Подождем еще немножко. Думаю, что Тесье мне поможет.
Боткин (докт<ор>) едет в Рим и Флоренцию со своей женой. Ради бога, примите его со всей возможной предупредительностью. Он меня превосходно лечил — и все это даром. Попросите Шиффа и прикажите Александру.
Осень поразительная. Жарко, слишком жарко.
Итак, не трогайтесь с места — до окончательного решения. Я не хочу торопить событий.
Addio.
Как видишь, дорогая Ольга, die Stadt Rom war nicht in einem Tag gebaut315[315]. Вы несколько поторопились, и мне приходится вас удерживать.
От всей души обнимаю тебя.
190. Н. П. ОГАРЕВУ 9 октября (27 сентября) 1869 г. Париж.
9 октяб<ря>. H<ôte>l du Louvre, № 328.
Погода тяжелая, душная, и голова болит, — принимаюсь за перо, не знаю еще, куда вынесет. — Мне не везет здесь с квартирой. Дороговизна изумительная — т. е. гораздо дороже лондонской. Вчера нашел было этаж дома у самого Люксембургского сада (близ Одеона) — но пока я говорил с консьержем, хозяин отдал другому. Нам тесно поместиться нельзя, надобно 6 спален — а по здешнему счету меньше 1000, 1200 за спальню и думать нечего. Наша семья слишком гетерогенна для тесноты — и очень может быть, что я Париж оставлю. Кутерьму всю наделала Тата, я никогда не звал Мал<ьвиду> и Ольгу до водворения и теперь стараюсь их остановить. Тату необходимо выписать — она запуталась глупо, а Ольга очень может остаться до весны — да, может, и мы переедем еще за Альпы. Я не имею права после всей прошлой жизни — стеснить всех парижской дороговизной, а с ней не сладим.
Хоецкого, если встречу, расспрошу о мелочах, но к нему не пойду за его письмо по поводу твоей статьи о польских землях.
214
Пожалуйста, заставь Бак<унина> взять тебе назначенные 500 фр. у Перрона. Зачем Мрочков<ский> (как пишет Тх<оржевский>) ему отдал? Все они мудреные люди. Но не балуй на этом случае. Я не просил и не напоминал — они вызвались отдать.
Очень рад, что новая квартира удалась. Портр<ет> Генри, как будет карточка, пришли. А мне прислал с любезностями Урусов свою большую и превосходную карточку. — Не думаю, чтоб с умыслом говорили насчет костр<омского> именья, — вспомни, что то же передавал Мерчинский. И если б Тата могла съездить — вероятно, несмотря на лета, ей деньги отдали бы. Пока, до пришествия бакунинского царства, деньги нужны — и если гнусно делать из-за денег подлости, то скотски глупо бросить около 300 т<ысяч> — если их можно взять.
Листок вложенный недурен, и очень, — лучше предшествовавших.
Как это ты топишь камины в эту теплынь? Настоящий англичанин.
Прощай.
Р. Б. От Чернецк<ого> получил письмо. Он опять начал уснащать письма дурными выходками и колкостями. Я его остановлю — и желал бы, чтоб он остановился. Он пишет, что шрифт Бакста лучше купить с аукциона (может, есть еще долги) — т. е. противуположное с тем, что ты пишешь, говоря, что это мнение Чернецкого. Какой конкуренции Элп<идина> и Утина ты боишься, по словам Чернецкого, — я не понимаю?..
Повторяю: делайте как знаете — я согласен со всем.
Чернецкий предлагает купить типографию из фонда — мне кажется, это вздор — но желаю знать твое мнение.
Не забудь разведать о деньгах, остав<ленных> Мрочк<овским> — он у меня до сей минуты не был.
Отошли Чернец<кому> записку.
191. М. К. РЕЙХЕЛЬ
9 октября (27 сентября) 1869 г. Париж.
9 октяб<ря> 1869. Paris.
Hôtel du Louvre, № 328.
Любезная Марья Каспаровна,
Тата переслала мне ваше письмо. Я едва могу верить тому, что там сказано о Егоре Иванов<иче>. Как же он растратил свои домы, зачем их закладывал? Это из рук вон. Что я могу тут сделать, послать тысячу, другую фр<анков>? — Нельзя ли напомнить Тат<ьяне> Петр<овне>, чтоб она отдала ему долг, взятый у меня в Лондоне? Впрочем, мне кажется все это преувеличенным. Насчет того, что я бы мог возвратиться, — это вздор (сверх того, я и не собираюсь), но, вероятно, Тате отдали бы именье или доход. Надобно рискнуть — я почти уверен, что ее даже выпустили бы, — но почти. Об этом стоило бы разузнать.
Я думал было поселиться года на два здесь, но вряд возможно ли это. Дороговизна убийственная. С вашего времени — все удвоилось.
Я звал было всех сюда, т. е. Тату и Ольгу, — но задумался. Вообразите, что этаж дома за Люксембургским садом с 5-ю большими спальнями, без мебели — 6500 фр. В chambres garnies316[316] меньше 10 фр. в день и думать нечего — с плохой едой. — Пока я здесь с Лизой и Н<атальей> Ал<ексеевной>. Хотя я никогда с вами об этом не говорил — но я полагаю, вы знаете, что Лиза — моя дочь. Все это хранилось в тайне по общему соглашению и ввиду русских родных. Ог<арев> первый знал всё — все было откровенно и чисто, и наши отношения скорее теснее сблизились от общего доверия, чем потряслись. Но мне под конец стало тяжело, что вы и пять, шесть близких людей — или не знаете или думаете, что я не доверяю, скрываю. Вот почему я и пишу об этом. Лиза развивается необыкновенно талантливо — у ней резко сильные способности, и, конечно, в Париже для всех ресурсов нашлось бы больше — но вряд хватит ли возможности.
Сегодня едет Dr Боткин отсюда. А ведь Ад<ольф> Фогт сильно увеличил мою болезнь. Опять делали разложение — и опять сахару оказалось очень мало. Я его видел вскользь в Амстердаме, он обещал зайти — и не зашел. Может, он был недоволен, что я бранил Швейцарию за гнусные поступки с Оболенской,хш[13] за подкупленных адвокатов и жандармов. Я в Париже это дело поднял — но наши революционные утяты и бараны ничего не умеют делать — и пропустили все сквозь рук.
Обнимите Рейхеля и детей.
Не хотите ли съездить с Татой к Егор Иванов<ичу>, привезите его сюда, только в другой город. А то мы через пять дней надоедим друг другу.
Прощайте. Черкните строку. Адр<ес>: Paris — Hôtel du Louvre, № 328, все же до 1 ноября останусь здесь.
А каков Bakounine — отличается на всех соборах.
192. H. П. ОГАРЕВУ
11 октября (29 сентября) 1869 г. Париж.
11 октяб<ря>. 11 часов.
Писать почти нечего. Пишу, пользуясь оказией (сей верной). Боб<орыкина> и Рагоз<ина> видел и просидел с ними целый вечер. Боб<орыкин> умен и много занимается, немного офранцужен — но живее Выруб<ова>. Он был на Базельском конгрессе — и писал об нем в «СПб. ведомостях». Заиндевение мозга — не частная моя болезнь, в многих вопросах сталкиваюсь я с ним и с другими — так, как ты сталкиваешься с Бакуниным. Должны же быть разные законы мышления.
Я остановил Ольгу и Мейзенб<уг> до поры до времени. Во-первых — и в виду нет квартеры, а во-вторых — <...>317[317] до приезда начинаются опять <ст>арые капризы и ранкюны. Для <чего> же натягивать?
Лиза с Reclus учится очень хорошо. Жаль, что он к 1 ноября едет в Ниццу.
Сейчас был Мрочковский.
На обороте:
Огареву.
193. Н. П. ОГАРЕВУ
12 октября (30 сентября) 1869 г. Париж.
12 октяб<ря>. Вторник.
Не знаю, где Шурц, — но наверное не в New York’e, Капп там, и я ему напишу. Но — милейшие юноши — если вы думаете, что это легко, потому что Б<акунин> хотел натурализоваться в Бостоне, то вы ошибаетесь — даже если б он хотел натур<ализоваться> в «висте». Желание прав не дает по старому мироустройству… Далее — паспорт не нужно менять, у меня паспорт 63<-го> года, périmé318[318] 6 лет. Затем завтра напишу Каппу и ответ попрошу отправить в Женеву, по адресу Тхорж<евского>.
Вчера я обедал у романиста и историка Кларти. Он очень милый и дельный человек — у него был Степан Араго и без умолку говорил… Саперлот… — с 1848 году ни шагу вперед, ни тени пониманья новых стремлений, даже старые ранкюны остались. Я попробовал поспорить… но,
317[317] Автограф поврежден. — Ред. 318[318] просроченный (франц.). — Ред.
видя ненужность, оставил. Самое поразительное дело здесь — это совершенное отсутствие единства, — ну, что же может выйти? Сумбуру бездна —
217
разумеется, главное течение пробьется — но как — chi lo sa319[319].
А до вашего свирепенства — еще как до луны. И оттого объявления об уничтожении права собственности и устранении политических вопросов — такая же нелепость с другой стороны, как попытки восстановить сорок восьмой сюрприз. — Выруб<ов> — самый счастливый человек после Голынского — всем доволен, все объясняет, все понимает, ни в чем не сомневается, ни о чем не печалится.
Мрочковский был — рассказ его смутен. Уехал — приедет — уедет. Я отказываюсь от дальнейшего участия — но брошюру их разошлю, если дадут экз<емпляров> 20.
В четверг иду знакомиться с Littré.
Mme В. не видал еще (сначала я и догадаться не мог, что за генеральша, — эта метода ребусов не забавна). Не давай просто адреса моего — застанут врасплох, одеться негде, дверь прямо из коридора, — а говори, чтоб присылали сперва дамы за мной, а кавалеры — узнать, когда я дома.
Читаешь ли о гревах здесь и о бойне?
Прощай.
