незачем. У них квартера маленькая — но очень мила — а у Саши прекрасная. Мы остановимся вместе (где я теперь) Hôtel New York — Lungarno. Только большую комнату сейчас заняли — но когда вы телеграфируете, я всё приготовлю. Скажи маме, чтоб она взяла комиссионера из отеля до железной дороги и променяла бы деньги — на итал<ьянские>, потому что на желез<ной> дороге франц<узские> ассигнации не возьмут.

Ждем телеграмму.

Рукой А. А. Герцена:

Милая Лиза, ждем и тебя сюда — к нашей бедной Тате; она часто говорит и спрашивает об вас. Мамашу обними за ее записку ко мне, скажи ей, что сделаю все, что в моих силах, и что мы все рассчитываем и на ее помощь — она нам очень нужна.

Целую вас.

Саша.

215. Е. В. САЛИАС де ТУРНЕМИР 3 ноября (22 октября) 1869 г. Флоренция.

3 нояб<ря>. Firenze. Lungarno.

Почтеннейшая Елизавета Александровна, вчера получил я ваше письмо здесь, во Флоренции — и в нем письмо к кн. Обол<енской>. Меня вдруг вызвали из Парижа. Старшая дочь моя очень больна — я бросил всё и поскакал сюда. Иначе я был бы у вас (воображая, впрочем, что вы в Версале).

Я совершенно переконфужен болезнью Таты. — Простите меня, что, не читая вашего письма, я машинально распечатал письмо к Об<оленской>. Честное слово, что даже не развертывал его.

Прощайте. Жизнь посылает без устали горькие испытания.

Преданный вам

А. Герцен.

238

216. H. П. ОГАРЕВУ 4 ноября (23 октября) 1869 г. Флоренция.

4 нояб<ря>. Hl New York.

NB. 3-е письмо из Флор<енции>. Все ли получил?

Мой приезд сделал очень сильное и хорошее влияние. Вчера Тата была весь день тише и менее тревожна. Даже правильно отвечала на некоторые вопросы. Шифф доволен — но ждет, продолжится ли это в следующие дни. Ехать теперь еще невозможно — и шум дороги, и посторонние лица, и прямая опасность, что она бросится вон из вагона, делают немыслимым. Сегодня, вероятно, у нее будет с Шиффом Biffi — которого считают одним из искуснейших психиатров. Como от Милана, как Ричмонд от Лондона — и, вероятно, мы переедем туда. Пока Шифф советует нанять здесь на месяц за городом в тишине квартиру. Он не желает, чтоб Ольга и Лиза слишком часто и долго были с ней, говоря, что пример этот не по нервам молодых особ.

Вина — если можно недогадливость ставить в вину — Саши только в том, что он до 20-х чисел октября ничего не видал. А Мальвида думала беатно, что все кончено. Когда он спохватился ее везти в Париж (в день, когда девушку пырнули ножом на улице), Тата решительно сказала, что ни с кем в мире не поедет никуда — кроме со мной.

Тата обманывала Сашу, Мальвиду и всех, кроме Ольги, — с необычайной хитростью. Ольга — видно, умнее больших — решилась писать ко мне гораздо прежде, но Тата ее уговорила не писать, говоря (и это правда), что сама мне пишет.

Когда Пенизи увидел, что надежды нет, он написал Тате и Саше самые дерзкие письмы, с угрозами. Тата тут же Саше сказала: «Это Гервег», — но, глубоко обиженная и униженная, совсем растерялась. Пенизи ее уверил, что у него на откупу убийцы, связанные с ним тем, что он

знает их злодейства и может погубить (пожалуй, это и правда), — и от страха за Сашу и за Гуго Шиффа, который себя вел великолепно, она дошла до полного помешательства. Ей лучше — но малейший стук может все испортить. Левье — осёл и дрянь, — испугавшись, побежал к Пенизи и сказал ему, что он подлец. Затем перестал ходить и к Саше — что превосходно. Тогда Пенизи стал Сашу бомбардировать анонимными письмами — с угрозами и руганью, с угрозами гласности и пр. (действительно, вся метода Герв<ега>).

Передай часть всего этого Тхоржев<скому> — он любовью к нам всем заслуживает это…

Не Кстати, я так бросился из Парижа, что забыл у Ар<истида> Ре Забудь. рукопись Бакун<ина>, я ему напишу. Надеюсь, что Бак<унин> простит, узнав причину.

239

N и Лиза, вероятно, завтра приедут.

Вот что ты мне узнай на всякий случай — согласился ли бы Robin ехать месяца на четыре или пять в Como — давать уроки Лизе и Ольге, — жить особо, но уроки давать всякий день. Ex gr франков за 250—300 в месяц.

Затем мораль. Ну вот тебе и свобода в воспитании женщины. Ну вот и отсутствие авторитета, анархия и пр… и пр. Оглянись назад sine ira et studio347[347]. Вспомни смело всё от Мар<ьи> Льв<овны>, от покойной Nat — до Park Hous’a и Теддингтона… и скажи, откуда все удары и все бедствия. От мужского пьянства и дебоширства и женского несовершеннолетия — которое без мартингали бьет и убивает всё вокруг.

Скучно до бесконечности — я даже читать не могу. К тому же весь распростудился на Корниче и переезжая Апеннины.

Мне кажется, что потом все же следует воротиться к Парижу. — Anregung’a348[348] к труду нигде нет больше.

Телеграфируя, ты можешь экономить три слова — вместо: «Dr Herzen. Casa Fumi fuori di Porta Romana» — пиши: «Herzen. Casa Fumi — Porta Romana».

Прощай.

347[347] без гнева и пристрастия (лат.); 348[348] Побуждения (нем.). — Ред.

«Шпекин»? Неужели ты забыл нашего доброго, милого почтмейстера Шпекина — который распечатывал письма Хлестакова? Ну я тебе и написал, что я мог бы больше писать из Парижа — если б не Шпекин. — Ясно?

217. Н. П. ОГАРЕВУ

6 ноября (25 октября) 1869 г. Флоренция.

4-е из Флор<енции>.

6 ноября. Hl New York.

Улучшение, о котором я писал, не поддержалось. Вчера день был тяжелый — ее испугал выстрел (дом за городом) — и все припадки усилились. Шифф недоволен домом и шумом. А найти не можем ничего другого. На скорое выздоровление вряд можно ли надеяться. N она обрадовалась.

Эти дни принадлежат к самым скучным и тяжелым, к самым убивающим все силы — так, как смерть Коли и Луизы Ив<ановны>, 2 мая 1852 и 4 дек<абря> в Париже.

240

Я ровно ничего не делаю — и с 10 часов вечера до того устаю, что тороплюсь ложиться спать — или по крайней мере протянуться.

Если не будет ничего, то до понедельника писать не будем…

Прощай.

От Робин’ ответ достань.

Ну дело-то Тхорж<евского> застряло?

Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:

6 ноября.

Вот и я во Флоренции — я нашла Тату очень тревожную, но потом она успокоилась — все говорит об своих снах и об разных страхах за всех. — Я надеюсь, что ей скоро будет лучше, потому что можно ее успокоивать, говорить ей: «Ты это во сне видела, этого вовсе нет» — а она улыбается. — Я нашла, что она похудела. — Теперь мы все ищем квартеру — потому что у Саши не довольно покойно для нее…

Главное — это страх за нас всех и мысль, что мертвые могут воскреснуть…

Не знаю, что тебе сказать еще, — не пишется, все остальные здоровы..

Лиза совершенно здорова.

218. Н. П. ОГАРЕВУ 8 ноября (27 октября) 1869 г. Флоренция.

8 ноября. Hl New York.

Все понимаю я — и твое беспокойство и твою печаль… Этот удар действительно не по силам. Я не думаю, чтоб все были подлецы, но что те, которые не подлецы, — дураки, вечно слепые, оторопелые, — это так. Да и сами люди бегут к своей гибели с противной быстротой.

Покою, покою — и больше ничего, — я хочу только быть зрителем, веры нет ни в кого, ни во что.

Все дело я изучил теперь, как адвокат, от доски до доски, — по письмам, мемуарам, по длинному описанию Мейз<енбуг> и пр. (половину всего со временем передам тебе). Без сомнения, на первом плане виновата без всяких оправданий Тата — она хитрила со всеми, не приняла никакого решенья, ни одного совета (помня, что я требовал, чтоб она сейчас ехала в Париж с конца августа). — Так как я разумею под словом наказание — последствия, бедная Тата и наказана через край.

Пенизи — злодей, защищенный своей слепотой, прямо и просто бил на деньги.

Если б можно было обломать ему руки и ноги — это было бы хорошо, — но что сказать о его агенте Левье? Это уж не страдательная оторопелость Мейзенб<уг> и не непостижимое невнимание Саши. (Подумай, что Саша стал догадываться в октябре

241

м<есяце>!). — Это деятельное вмешательство. Как же отомстить? Всё старым путем дуэли? Много я сделал с Герв<егом>? На месть надобно силу. Месть без силы — дальше дуэля не идет, а без дуэли она смешна, жалка. Кто же возьмет на себя убить больную вместе с противником — я в этом положении был пять месяцев в 1852 году…

Ну их к черту, все эти диссертации. К делу. Сегодня я делаю опыт перевести Тату в небольшой пансион — с Нат<али> и garde-malade. Лиза будет пока с Ольгой. Я, разумеется, с Татой. Если это удастся — я ее повезу в Милан к Biffi (его не могли мы поймать в Флоренции) — и, вероятно, на месяц, в Como. — Под удачей я понимаю — если она не выйдет из себя, не экзасперируется против новой квартеры. У Саши вовсе не годится — слишком шумно, ребенок, Терезина (добрая, но ничего не умеющая делать и не способная ходить за больной). Тату надобно отучить от обстановки и людей. Вообще два последних дня она была покойнее — лучше с виду, вставала, ходила, сидела… но связи в мыслях и словах никакой. Только видно, что она сильно всех нас любит. Нат<али> ходит за ней превосходно.

Ну и прощай. Так тяжело, скучно, что я, ничего не делая, жду ночи, совсем усталый и злой, — чтоб броситься часов на 8 — на 9 в постель.

Обнимаю Тхоржевского за его письмо — истинно дружеское, теперь ехать ему незачем, когда будет нужно — я не забуду его. Да что же его дело? — Мне, может, придется у него занять деньги до половины января. Траты колоссальные.

Писал ли ты к Бакун<ину> насчет его рукописи — я ему ее постараюсь достать.

5 часов вечера. Понедельник.

Перевезли — довольно хорошо — Via Montebello, Pension Corona d’ltalia. Тата мрачна — утомлена, но тиха.

Прощай.

219. Н. П. ОГАРЕВУ

10 ноября (29 октября) 1869 г. Флоренция.

10 ноября. Середа.

Письмо твое получил. Я писал всякий день и через день — стало, если не получал или получил позже, — вина почты. (Это должно быть 6-ое письмо)… Как же ты ждешь особенных вестей в хронической болезни? Тате лучше, в этом нет сомнения,

242

и если не привзойдут извне потрясения — она будет больше и больше просыпаться.