du monde, et lorsque toute sympathie pour elle se changera en mépris — on l’envahira, on la supprimera. Pourquoi pas? — Il semble que ce pays tient à être tout bonnement le suisse des nations, gardant l’entrée de toutes les frontières et refusant le cordon à ceux qui déplaisent aux maîtres, aux Radetzky, au roi de Prusse etc., etc.
494
CONTENTI ESTOTE5[5]
Швейцария внимает доводам рассудка. Каждый день приносит нам новое доказательство искреннего исправления кантонов и глав федеральной власти. Фуреры, Друэ превосходят и тех и других.
Сегодня утром «National» рассказывает нам отвратительную историю. Дело касается придирок, которыми преследуют в Цюрихе глухонемого шестилетнего ребенка, подозреваемого только в том, что он сын эмигранта. За него потребовали, самым грубым образом, залог, «предназначенный, как говорит „National», служить гарантией, что ребенок не принесет никакого ущерба безопасности соседних правительств».
История эта совершенно верна; один из наших бернских корреспондентов пишет нам сегодня по этому поводу. Но подивитесь же иронии: пуская в ход беспримерное усердие, дабы
5[5] Да будут они довольны (лат.). — Ред.
услужить полиции всех государств, славные цюрихцы ошиблись: отец ребенка вовсе не эмигрант.
Дирекция учебного заведения не приняла никакого участия в этой истории — ни в положительном, ни в отрицательном смысле.
И Швейцария воображает, что она добьется чего-нибудь для себя такими подлыми уступками! Что она выслужит прощение для демократии, унижая себя! — Бедная Швейцария! ее унизят в глазах всего мира и, когда вся симпатия к ней превратится в презрение, — ее захватят, ее упразднят. И почему же нет? — Создается впечатление, что эта страна хочет быть у других народов не более как швейцаром, охраняющим вход у всех границ и не позволяющим войти тем, кто не нравится хозяевам, Радецким, королю Пруссии и т. п., и т. п.
495
<ΠQUI NOUS ETONNE PARFOIS DANS LES ORGANES DE L'HEBERTISME MONARCHIQUE...>
Ce qui nous étonne parfois dans les organes de ¡’hébertisme monarchique, ce ne sont point leurs opinions, nous ne les connaissons que trop; mais c’est l’effronterie de leur polémique, le cynisme abject de leurs dénonciations. Ils devraient bien prendre pour exemple M. Donoso Cortès, dont ils ont accueilli avec tant de sympathie les élucubrations, et qui, cependant, tout en professant les doctrines contre-révolutionnaires, sait du moins les envelopper de phrases qu’un honnête homme peut lire sans rougir.
M. Donoso Cortès, auquel du reste nous répondrons dans un de nos prochains numéros, tout en protestant contre la liberté, ne s’abaisse pas à ce langage de halles, à ces personnalités impertinentes distillées sous la sauvegarde du gourdin de la police, à ces calomnies qui n’épargnent ni les prisonniers ni les exilés. Les gendarmes ne sont-ils pas là pour mettre au secret les premiers, pour traquer les seconds?
En vérité, pour que la discussion avec ces messieurs soit possible, il faudrait que chacune de leurs paroles ne résonnât pas comme le vil métal dont la contre-révolution paie leurs services. Pamphlétaires des égouts, qui puisent leurs accusations aux sources les plus immondes, dans les confidences de ces mouchards, qui se glorifient de leurs titres comme les filles publiques qui sortent de Saint-Lazare.
Peut-on, par exemple, sérieusement discuter avec un journal français, qui bénit le ciel d’avoir donné «Radetzky à l’Autriche»; qui bénit les Croates, «barbares dont l’énergie est indispensable aux civilisations énervées»!
Nous sommes persuadés que le général Changarnier lui-même a dû éprouver un moment de dégoût en voyant son nom associé au nom de Radetzky.
Peut-on discuter avec une feuille qui revient pour la cinquantième fois sur «les assassinats de Mazzini», sans en citer un seul. Ces folliculaires savent très bien que Mazzini ne s’est mêlé à aucun assassinat, ni directement, ni indirectement, qu’il a été parfaitement étranger au meurtre de Rossi; qu’il n’y a pas eu une seule exécution à Rome pendant la République. Nous les défions de citer des noms, de nous donner des détails authentiques.
Nous ne connaissons qu’un seul assassin qui ait quelque rapport avec Mazzini: c’est celui qui a été envoyé à Genève par le digne représentant de la politique de la dynastie Carignan, pour assassiner le célèbre triumvir romain. Et ils répètent ces contes à dormir debout, lorsque les dernières révolutions, magnanimes et clémentes, qui avaient pardonné aux massacreurs de la Gallicie, ont été étouffées sous les ruines de Brescia et sur les échafauds de la Hongrie!..
<ЧТО ИНОГДА УДИВЛЯЕТ НАС В ОРГАНАХ МОНАРХИЧЕСКОГО ГЕБЕРТИЗМА...>
Что иногда удивляет нас в органах монархического гебертизма — это не их мнения — нам они слишком хорошо известны, — а наглость их полемики, гнусный цинизм их доносов. Им следовало бы брать пример с г. Донозо Кортеса, словоизвержения которого они приняли с таким сочувствием и который, однако, проповедуя контрреволюционные учения, умеет, по крайней мере, облекать их во фразы, которые честный человек может читать не краснея.
Г-н Донозо Кортес, которому, впрочем, мы ответим в одном из наших следующих номеров, открыто протестуя против свободы, не унижается до рыночного языка, до наглых личностей, просочившихся под охраной полицейской дубинки, до клевет, не щадящих ни узников, ни изгнанников. Разве нет там жандармов, чтобы бросить в карцер первых или травить вторых?
497
Поистине, для того, чтобы дискуссия с этими господами была возможна, каждое их слово не должно было бы звучать, как тот презренный металл, которым контрреволюция оплачивает их услуги. Это памфлетисты сточных труб, черпающие свои обвинения в самых отвратительных источниках, в секретных сообщениях шпиков, гордящихся своим званием, словно публичные девки, выходящие из Сен-Лазара.
Можно ли, например, серьезно спорить с французской газетой, благословляющей небо за то, что оно дало «Радецкого Австрии», благословляющей кроатов, «варваров, энергия которых необходима для расслабленных цивилизаций»!
Мы уверены, что сам генерал Шангарнье должен был испытать минутное отвращение при виде своего имени, связанного с именем Радецкого.
Можно ли спорить с листком, который в пятидесятый раз возвращается к «убийствам, совершенным Маццини», не называя ни одного. Эти пасквилянты очень хорошо знают, что Маццини не имел ни прямого, ни косвенного отношения к какому бы то ни было убийству, что он был совершенно непричастен к убийству Росси, что в Риме во время Республики не было ни одной казни. Мы предлагаем им привести имена, представить нам достоверные подробности.
Нам известен только один убийца, имевший сношения с Маццини, — это тот, который был послан в Женеву достойным представителем политики Кариньянской династии с целью убить знаменитого римского триумвира. И они повторяют эти усыпляющие сказки, тогда как революции последнего времени, великодушные и милосердные, пощадившие убийц из Галиции, были задушены под развалинами Брешии и на эшафотах Венгрии!..
498
Le journal la Suisse nie le fait concernant la tentative d’expulsion d’un enfant sourd-muet, mentionnée par le National et la Voix du Peuple. Elle a beau jeu. L’enfant n’a pas été expulsé (ausgewiesen), c’est le terme employé par la police dans une feuille de Zurich, où elle essaye de se justifier; mais c’est parce qu’on a immédiatement déposé le cautionnement exigé. Reste à savoir ce que l’on aurait fait si les parents n’eussent pas eu assez d’argent pour payer la somme. Question que nous posons à la Suisse.
<ГАЗЕТА «SUISSE» ОТРИЦАЕТ ФАКТ...>
Газета «Suisse» отрицает факт, касающийся попытки выслать глухонемого ребенка, о котором шла речь в «National» и «Voix du Peuple». Напрасные ухищрения. Ребенок не был выслан (ausgewiesen) — это термин, употребленный полицией в одном из цюрихских листков, где она пытается оправдаться, — но только потому, что немедленно внесен был потребованный залог. Остается лишь узнать, что было бы предпринято, если бы у родных не оказалось достаточно денег, чтобы выплатить эту сумму. Вот вопрос, который мы задаем «Suisse».
499
AU CITOYEN REDACTEUR DE L’HOMME
Citoyen,
Il y a plus de trois années, j’ai publié en Allemagne un volume de lettres sur l’Italie et sur la France. La publication fut heureuse. Les événements de 1848 — appréciés par un Russe, — cela avait son piquant.
J’ai encore trois lettres qui n’ont jamais été publiées; ce ne sont pas des récits, mais plutôt des méditations philosophiques, et — passez-moi l’expression — lyriques, sur les événements qui ont précédés le 2 décembre.
Voulez-vous les insérer dans votre journal?
L’idée m’en est venue en vous voyant ouvrir largement vos colonnes à toutes les opinions révolutionnaires.
…Mais, est-ce qu’il y a par hasard une opinion révolutionnaire russe? En quoi, comment peut on différer des opinions révolutionnaires en France, en Allemagne? La véritable patrie de la civilisation russe n’est pas en Russie, — mais en Europe. En effet, l’idée révolutionnaire est la même. Mais la position est tout autre…
Personne n’a encore sérieusement envisagé l’étrange, l’excentrique position d’un Russe en Europe, lorsqu’il cesse d’être touriste, flâneur.
La vie, chez nous, est intolérable. Tous les regards sont tournés vers la porte, verrouillée par le tzar et qui ne s’entrouvre que rarement et bien peu encore. Faire un voyage en Europe, c’est le rêve de tout Russe civilisé. Nous désirons passionément voir de nos propres yeux le monde que nous connaissons par l’étude, et dont la façade majestueuse, riche, séculaire, nous impose, de loin, une profonde admiration. Nous désirons peut-être plus passionément
500
encore ne plus voir le Palais d’hiver, les alguazils de Pétersbourg et l’aspect consolant de l’ordre triomphant.
Nous quittons le pays, ivres de bonheur, le cœur ouvert, la langue déliée… rajeunis, aimants… le gendarme prussien à Lauzagen nous semble un homme, Kœnigsberg une cité libre; nous marchons heureux et un peu troublés sur le sol sacré de la grande lutte pour l’indépendance de la pensée…
Dans les premiers temps, cela va bien, — et comme on s’y attendait, — on ne cesse d’admirer, d’être content. Mais, au bout de quelques mois, nous commençons à ne plus reconnaître le nouveau monde. Nous sommes fâchés, nous sommes froissés. L’espace, l’air nous manque; nous ne sommes pas à notre aise et nous avons peur de nos propres sentiments; nous en rougissons même et nous cachons avec soin notre découverte aux yeux de tout le monde…
Nous étouffons en nous le sentiment droit et naïf, et nous faisons semblant d’être des Européens, des Européens consommés. — Cela ne nous réussit pas.
Nous avons beau nous affubler d’un vieil habit râpé… tôt ou tard l’habit se déchire, et
