и реакционеры хмурились, читая стихи Лермонтова. И действительно, можно ли было терпеть дерзкого поэта, который посмел заявить Франции: «Мне хочется сказать великому народу: ты жалкий и пустой народ!» Можно ли было не возмущаться, когда он говорил, что любит родину, «но странною любовью», что ему не любы ни ее слава, ни прошлое, ни могущество, а любы пляски с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков. Можно ли было, наконец, терпеть человека, который обратился к нашему поколению со следующими стихами. <Следует в прозаическом переводе весь текст «Думы».>

35[35] Wir empfehlen dringend unsern Lesern die Bodenstedtsche schöne Übersetzung des «Tscherkessenknaben» und des Märchens über den Zaren Wassiliewitsch und seinen treuen «Opritschnik» von Lermontoff zu lesen.

В таком человеке видели только разочарованного фата, пресыщенного бездельника. Кому было дело до того, как он боролся, сколько выстрадал, прежде чем научился мыслить, прежде чем решился высказать свои думы, которые теперь становятся с каждым днем все понятнее, но десять лет тому назад были далеко не так понятны. На немецкий язык очень точно переведен «Мцыри» («Черкесский юноша»)36[36]. Прочтите эту поэму, чтобы узнать пламенную душу юноши, который разбил свои оковы, который, как зверь, был чужд людей и полз и прятался, как змей, чтобы вырваться на свободу. Прочтите роман Лермонтова «Герой нашего времени» (французский перевод его был опубликован в газете «Démocratie pacifique»), один из поэтичнейших в русской литературе. Изучайте по нему этого человека, ведь всё это его исповедь, его признания. И какие признания! какие душевные муки! Его герой — это он сам. Что же он сделал с Печориным? Послал его погибать в Персии, как Онегину пришлось погибать в трясине русской жизни. Судьба этих литературных героев так же ужасна, как судьба Пушкина и Лермонтова>

752

Стр. 96(226)

16(36) После: се débordement de la vie (oudale molodétzkaïa) <удаль молодецкая> // Unsere Natur, unsere Felder, das Leben unserer Bauern mit ihren Ausdrücken und ihrer Weisheit — Alles dies finden Sie in Koltzoff wieder und dazu noch poetisch und volkstümlich ausgedruckt. Die traurige Bedingung, unter welcher der Ackerbauer sein Dasein hinschleppt, vermischt mit einer berauschenden Sehnsucht nach grenzenloser Unabhängigkeit, nach einer, wenn Sie wollen, wahnsinnigen Ungebundenheit <Нашу природу, наши равнины, быт наших крестьян, их способ выражаться, их мудрость — всё это найдете вы у Кольцова в глубоко поэтической и народной форме. Уныние безотрадного существования, которое влачит пахарь, сливается в песнях Кольцова с хмельной тоской по беспредельной воле, с какой-то, если хотите, бесшабашной независимостью>

Стр. 98(229)

15(2) После: cette âme impure et maligne <этой нечистой зловредной души> // Nur bei Völkern, welche lange schweigen, erscheint zuweilen ein Dichter, der mit Einer Komödie, mit Einem Roman für die Erniedrigung und Beleidigung eines ganzen Jahrhunderts zahlt <Только у долго молчавших народов появляются иногда писатели, которые единственной комедией, единственным романом расплачиваются за вековые обиды и оскорбления>

Стр. 103(234)

36[36] Мы настоятельно рекомендуем нашим читателям превосходные переводы «Мцыри» и «Песни про царя Ивана Васильевича», принадлежащие Боденштедту.

38(6) После: resusciter <воскресить> // Der Katholicismus hat seine Zeit gehabt, sowie die griechische Kirche, der Protestantismus, und das Christentum selbst, sammt der monarchischen Europa, sammt der ganzen römischgermanischen Welt. Für das Christentum gibt es im allgemeinen keine Zukunft, vorzüglich aber keine für die griechische Kirche.

Der grosse Dienst, den sie Russland geleistet hat, besteht darin, es vor dem Katholicismus, und mit ihm vor dem Feudalwesen und dem römischen Rechte geschützt zu haben. Das empfängliche, passive und weiche russische Volk wäre durch den verderblichen Einfluss des Papsttums und der aristokratischen Einrichtungen unwiderruflich verloren oder gebrochen worden. Der Katholicismus führt in seinem Gefolge, wie ein Gegengift, den Protestantismus, welcher nichts anderes ist, als ein Fegefeuer ohne Ende, welches den Geist nur zur Hälfte befreit und läutert. Die griechische Kirche ist für den Laien nur ein Götzendienst, ein Rituel von Förmlichkeiten und Vorschriften, welche spurlos zerfallen werden, sobald nur ein wenig Licht in die Geister gedrungen sein wird. Wir finden den Beweis bei den gebildeten Ständen, welche in Russland nichts weniger als religiös sind, und in der Leichtigkeit, mit welcher sich die Secte der «Duchoborzy» verbreitet, welche ein gänzliches Leugnen der Kirche ist und auf Art der Antibaptisten und der mährischen Brüder, eine communistische Doctrin mit christlichem Namen sich gebildet hat.

Ich gebe gern zu, dass die griechische Kirche den Grundsätzen des Evangeliums treuer blieb, dass sie die Lehren der Kirchenväter reiner bewahrte, und dies ist eine von den Ursachen, warum sie sich noch weniger durchführen lässt, als die Kirche des Westens. Aber unglücklicher Weise sind für uns die geschichtlichen Elemente und die Keime der Bewegungen und Entwicklungen viel wichtiger als die Treue der Tradition und die Reinheit der evangelischen Theodiceen. Die orientalische Kirche floh die Welt, war bloss in Streitschriften, inmitten der Geistlichkeit, in Klöstern tätig, sie machte wenig Propaganda, octroyierte dem Volke ihre Glaubenssätze von oben herab, und stritt nie mit der weltlichen Macht, vor welcher sie immer auf den Knien lag. Rom im Gegenteile, herrschsüchtig und despotisch seinem innersten Wesen nach, demütigte die deutschen Kaiser und die übermässigen Anmassungen des Staates dem Individuum gegenüber. Die

753

demütigere griechische Kirche befriedigte sich mit geheimem Einflusse, handelte durch die Eunuchen und in den Vorzimmern der Höfe und beschäftigte sich damit, die Klöster auf dem Berge Athos zu organisieren. Gewiss war dies viel christlicher und viel lauterer, allein weniger einflussreich auf das Volk und die Geschichte.

Und diese erschöpfte und apatische Religion, welche einen Staat wie das damalige bysantinische Reich voraussetzt, wollten die Slawophilen als Schlussstein auf das Gewölbe des künftigen Russlands setzen

<Католицизм отжил свое, как и греческая церковь, и протестантизм, и само христианство вкупе с монархической Европой и со всем римско-германским миром. У христианства вообще нет будущего, а у греческой церкви особенно. Она сослужила России великую службу, защитив нас от католицизма, а вместе с ним от феодализма и римского права. Восприимчивый, податливый и мягкий русский народ погиб бы или сломился под губительным воздействием папства и аристократического правления. Католицизм влечет за собой, как противоядие, протестантизм, который есть не что иное, как бесконечное чистилище, лишь наполовину освобождающее и просветляющее человеческий дух. Греческая же церковь для мирян просто идолопоклонство, ритуал обрядов и предписаний, которые будут заброшены, не оставив и следа, как только в умы проникнет хоть немного света. Доказательство этому мы видим в просвещенном сословии, которое в России ни от чего так не далеко, как от религии, и в легкости распространения секты «духоборцев», которая есть прямое отрицание церкви и, подобно анабаптистам и моравским братьям, выработала себе коммунистическое учение под христианским именем. Я готов согласиться с тем, что греческая церковь более верна основам христианства, в большей чистоте сохранила учение отцов церкви, — это одна из причин, по которым она меньше дает себя знать, чем церковь Запада. Но для нас, увы, исторические элементы, зародыши движения и развития гораздо важнее, чем верность традициям и чистота евангельского богословия. Восточная церковь удалялась от мира, ее служители не сочиняли трактатов, а действовали в монастырях, она мало занималась прозелитизмом, преподносила народу сверху вниз символ веры, с мирскими властями не препиралась, а всегда гнула перед ними шею. Рим же, властный и деспотичный по своей природе, напротив, унижал немецких императоров и противопоставлял личность чрезмерным притязаниям государства. Униженная греческая церковь мирилась с тайными влияниями, передававшимися через евнухов и дворцовую челядь, и забавлялась устройством монастыря на Афоне. Христианского духа и бескорыстия здесь, конечно, больше, зато влияния на историю и народ меньше. И эту-то оскудевшую апатичную религию, введенную таким государством, как тогдашняя Византия, славянофилы хотели бы восставить краеугольным камнем в здании будущей России>

Стр. 104(235)

37-38(4-5) вмеСто: nerveux: Bélinnsky <раздражительный: Белинский> // nervös. Wir sprechen von Vissarion Belinsky, einer der merkwürdigsten Persönlichkeiten in der Geschichte unserer Journalistik und jüngsten Literatur <раздражительный. Мы говорим о Виссарионе Белинском, одной из замечательнейших личностей в истории нашей публицистики и молодой литературы>

Стр. 105(236)

34(3) Вместо: notre ami Bakounine <нашего друга Бакунина> // unseres unglücklichen Freundes Bakunin <нашего несчастного друга Бакунина>.

Стр. 106(236)

Щ25) После: vingt-cinq ans <двадцати пяти лет> // (nicht aber im 15. oder 16.) <(а не пятнадцати-шестнадцати)>

27(33) Вместо: le journal d’Arnold Ruge ^au temps <журнал Арнольда Руге^ времена> // die berühmten Hallischen Jahrbücher gemachten Propaganda. Allein man muss sich in die Jahre 1838 und 39 zurückversetzen, wo die Moskauer Hegelianer entzückt waren von der Vorträgen Werders und die Kühnheit der Strauss’schen Werke bewunderten. Die Hegelianische Orthodoxie von Berlin war noch bezaubert von jenen dialektischen Taschenspielereien, durch welche die christliche Religion, welche in der Phänomenologie und Logik zu Grunde gerichtet und aufgelöst worden war, sich von Neuem in der Religionsphilosophie aufrichtete, gehüllt in ein speculatives Leichentuch, ohne das Jemand den Mut gehabt hätte, zu bemerken, dass dies nicht mehr ein lebendes Wesen, sondern nur ein Schatten sei. Man war damals sehr zufrieden, dass Hegel sich nicht über die

Unsterblichkeit der Seele ausgesprochen hatte. Mit einem Worte, damals war noch die Zeit

<пропаганды, которую вел выходивший в Галле знаменитый ежегодник. Но надобно перенестись в годы 1838 и 39, когда московских гегельянцев восхищало изложение в сочинениях Вердера и поражало глубокоумие в трудах Штрауса. Ортодоксальное гегельянство в Берлине еще было тогда зачаровано диалектическими фокусами, посредством которых христианская религия, разбитая и уничтоженная в «Феноменологии» и «Логике», воскресала в виде «Философии религии», закутанная в саван спекулятивных рассуждений, так что ни у кого не хватало мужества разглядеть, что это не живое существо, а всего лишь тень. Тогда очень радовались тому, что Гегель не высказывался о бессмертии души. Одним словом, то были времена>

Стр. 107(237)

1-2(9_10) После: mettait une feuille de vigne sur ses vérités <прикрывавшей фиговым листком свои истины> // hob er das Feigenblatt mit kecker Hand auf. Unter demselben fand er weder Gott noch Religion, wohl aber den Nekrolog der Gottheit und die Chronik der Religionen. Ohne sich einschüchtern oder adschrecken zu lassen, sprach er dies offen aus, zum grossen Entsetzen eines Teiles seiner Freunde, welche noch an dem feigen Deismus oder dem sinnlosen Pantheismus der Berliner hingen.

Ich erinnere mich noch sehr gut, wie sich eines Tages Belinsky nachdem er stundenlang gestritten, blass wie der Tod und von Aufregung bebend, erhob und mit zitternder Stimme sagte: «Ihr wollt ^ nichts miteinander gemein».

Nachdem er sich von der Kirche losgesagt, musste er sich auch vom Staate lossagen, was er etwas später auch