Никакими сведениями о статье, под которой стояла подпись Искандер, сделавшаяся впоследствии основным псевдонимом Герцена, мы не располагаем.
848
1835 *20. <ПРИБАВЛЕНИЕ К «ЛЕГЕНДЕ»>
О намерении написать прибавление к «Легенде» Герцен сообщил Н. А. Захарьиной в конце августа 1835 г.: «В „Легенде» я прибавляю новый опыт своей души, там хочу я выразить, как самую чистую душу увлекает жизнь пошлая, такая, которую я веду здесь. Жизнь та же, которую ведут все» (XXI, 49). К этому месту Герцен сделал впоследствии следующую ремарку: «И не написал ничего» (там же).
21. <ПАСКВИЛИ И ЭПИГРАММЫ>
«…Я здесь потешаю публику пасквилями и эпиграммами», — сообщал Герцен Н. X. Кетчеру из Вятки в середине декабря 1835 г. (XXI, 59).
22. ПИСЬМА К ТОВАРИЩАМ («КАЗАНЬ, ПЕРМЬ, ВЯТКА И ВЛАДИМИР»)
Первое упоминание об этой статье встречается в письме Герцена к Н. X. Кетчеру от середины декабря 1835 г. Сообщая об отправлении Н. А. Полевому двух своих статей — «„Гофмана» и об Вятке», Герцен прибавлял: «…куда он хочет, пусть поместит или велит поместить. Возьми последнюю и заметь там все сказанное мною о вотяках; я эту мысль разовью гораздо подробнее — но еще не имею материалов» (XXI, 60). Работу над статьей Герцен возобновил в следующем, 1836 году. 2 сентября он писал Н. А. Полевому, что к статье о Вятке прибавлены Казань и Пермь (XXI, 95). По-видимому, радикальной переработке должна была подвергнуться та часть статьи, в которой шла речь о Вятке. «Статья о Вятке идет вперед», — писал он 14 октября (XXI, 108). Во второй половине октября Герцен уже собирался выслать в Москву свои готовые письма о Казани и Перми; что касается части статьи, посвященной Вятке, то он надеялся пополнить ее новыми фактами, в связи с предстоявшей ему вскоре поездкой по Вятской губернии. Командировка эта была отменена, и работу над статьей в 1836 г. Герцен не возобновил. Только 7 июля 1837 г. он упомянул, что работает над «письмами из Вятки», которые назвал здесь же «карикатурой» (XXI, 184). «Путевые письма» носят на себе клеймо «самой злой, ядовитой иронии», — отмечал Герцен 13 января 1838 г. (XXI, 261).
Свои «Письма к товарищам» — «Пермь, Вятка и Владимир» — Герцен намерен был включить в прибавление к задуманной им автобиографической книге (XXI, 262). Последнее упоминание об этом произведении находится в письме к Н. X. Кетчеру от 22 февраля 1838 г.: «Я было взялся за „Вятские письма», да так показались мне плоски, что я чуть их не сжег» (XXI, 296-297).
Остается неясным, относятся ли все приведенные выше выдержки к одному цельному произведению или к нескольким разным, писавшимся в разной манере (в отношении «Владимира» остается даже невыясненным — реализован ли был этот замысел). По всей вероятности, напечатанное в 1840 г. «Письмо из провинции», в котором описана Казань (I, 131 — 133), представляет собою фрагмент из «Писем к товарищам». Более чем вероятно, что сатирические описания города Малинова (Вятки) в «Записках одного молодого человека» восходят именно к несохранившимся
849
и, может быть, уничтоженным автором «Вятским письмам». Влияние «Путевых картин» Генриха Гейне на замысел «Путевых писем» Герцена не вызывает сомнения.
1836
1 апреля 1836 г. Герцен писал Н. А. Захарьиной: «Новая мысль для повести — человек, одаренный высокою душою и маленьким характером. Человек, который в минуту размышления отряхивает прах земли и в следующую за тем платит дань всем предрассудкам. Оттого, что слабый характер согнут, подавлен толпою, не может выработаться из мелочей. Ежели вздумаю писать, то стоит только приделать рамку к этой мысли» (XXI, 73).
*24. <ПАДЕНИЕ ЛЮЦИФЕРА>
Из письма Герцена к Н. А. Захарьиной от 27 апреля 1836 г.: «Теперь у меня в голове бродит план весьма важной статьи, может для развития которой нужно написать целый роман, который поглотит в себе и ту тему, о которой писал тебе в прошлом письме, и многое из моей собственной жизни <...> Пусть впечатления, которым я подвергался, выражаются отдельными повестями, где всё вымысел, но основа — истина. Теперь меня чрезвычайно занимает религиозная мысль — падение Люцифера как огромная аллегория, и я дошел до весьма важных результатов» (XXI, 76). Взгляд на «падшего ангела» — Люцифера, — в котором молодой Герцен находил много сходства с собой, изложен в ряде его писем 1836 г. (XXI, 52, 109—110, 113, 182 и др.); особенно отчетливо он выражен в письме к Н. X. Кетчеру и Н. И. Сазонову от 22 сентября (XXI, 101).
25. <НОВАЯ СТАТЬЯ>
Сообщение о «новой статье», в которой Герцен описывал свое собственное развитие, чтобы раскрыть, как опыт привел его «к религиозному воззрению», см. в письме к Н. А. Захарьиной от 13 мая 1836 г. «Между прочим, — писал Герцен, — я представил там сон или, лучше, явление, в котором нисходит ко мне дева, ведущая в рай, как Беатриче Данта… Этот сон мне удалось хорошо написать. Витб<ерг> был очень доволен, но не знал причины. Он думает, что я так живо представил мою мечту и что моя мечта так хороша — а я просто описал тебя, и не мечта, а ты так хороша» (XXI, 78). Уподобление Н. А. Захарьиной Беатриче из «Божественной комедии» Данте очень часто в переписке Герцена этого времени.
26. <ПОВЕСТЬ БЕЗ НАЗВАНИЯ>
5 августа 1836 г. Герцен сообщил Н. А. Захарьиной: «Я занят очень литературным трудом, о котором скажу после» (XXI, 90). Вероятно, он имел в виду ту повесть, о которой несколько позднее, 9 сентября, писал той же корреспондентке: «…я и забыл тебе написать план повести, которую я уже начал; напиши мне откровенно твое мнение. Витбергу она не очень нравится:
Юноша, живший до 17 лет в деревне, пылкий, но подавленный холодом родных, является в университет учиться медицине… Он робок, застенчив, у него нет друзей, он боится шумной вакханалии студентов, у него нет девы, которая разделила бы его страдания, его одиночество, и он живет одной наукой. Однажды ему надобно рассекать какой-то женский труп в анатомической зале; он пришел, уже вонзил нож в тело, у которого лицо было покрыто, когда вздумал он взглянуть на него. И что же? Это тело прелестной девушки — он влюбился в нее (извини это глупое выражение, я тороплюсь); эта любовь — первое его чувство; оно сильно, оно растет, оно должно сжечь его, уничтожить, свести с ума, сломать всю душу и все тело… И вот он крадет труп и сожигает его; этот пепел в урне — все, что у него есть на белом свете; он любит этот пепел — он не может жить без него; и тут блеснула мысль, что алхимики имели средства воскрешать и что же значит греческий миф феникса, возрождающегося из пепла; Парацельс и Аполлоний Тианский воскрешали, и сам Иисус. — Вот решена его жизнь, он ищет этот способ; проходят годы, и он, погруженный в мрак мистики и колдовства, ищет и ищет, и он будет искать всю жизнь, ежели бы жизнь его была долее Мафусаила. — Но тайна не открывается; однако Надежда (главная идея повести) с ним, без нее он умер бы. Заключение. Он седой старик, одичалый, полубезумный, все еще работает и ищет тайны воскрешения. Слабый, больной, он уже на одре смерти говорит друзьям: „Теперь близко, близко к открытию»; засыпает; она слетает к нему, и он не существует более» (XXI, 98—99).
По-видимому, просьба, с которой обратился Герцен к Н. И. Сазонову и Н. X. Кетчеру во второй половине октября 1836 г. — прислать ему литературу о мистицизме (XXI, 112), связана, главным образом, с работой над этой повестью.
*27. <НОВАЯ ПОВЕСТЬ>
14 октября 1836 г. Герцен сообщил Н. А. Захарьиной: «Новая повесть есть в голове — страшная, ядовитая. В будущий раз напишу план» (XXI, 108). Через несколько дней, 18 октября, Герцен лаконично изложил свой замысел: «Моя повесть — это моя жизнь; он хочет стянуть душу ее и опять заключить в оковы земного бытия. Эгоизм! Ангела хочет запылить землей, а не себя сделать ангелом. Так и я; ты чистой молитвой летела б в рай, но на мне остановился твой взор, на моей красоте конечного — и я стягиваю тебя в удушливую сферу страстей…» (XXI, 109—110).
28. <СТАТЬЯ О РЕЛИГИИ И ФИЛОСОФИИ Герцен сообщил Н. А. Захарьиной 10 ноября 1836 г., что на днях он «долго читал духовные книги, много размышлял о христианстве, — сочиняя статью о религии и философии. Устал; пора было спать; я многое раскрыл, написал мысли, совершенно новые, и радовался» (XXI, 118). Указание в комментариях к этому письму, что речь идет о «Мысли и откровении», ошибочно: статья «Мысль и откровение» упоминалась еще 15 июля 1836 г. под своим полным названием (см. XXI, 87). 1836- 1839 29. О СЕБЕ («ЮНОСТЬ», «ЮНОСТЬ И МЕЧТЫ», «МОЯ ЖИЗНЬ») Это автобиографическое произведение имеет длинную творческую историю, которую удается довольно полно проследить по переписке Герцена с Н. А. Захарьиной. О своем намерении описать «все яркое, цветистое» своей юности в отдельных статьях и повестях (под общим заглавием «Юность и мечты»), «вымышленных по форме, но истинных по чувству», Герцен сообщил еще 29 июня 1836 г. «Теперь, когда все еще это живо, — замечал Герцен, — я и должен писать, и потому уже должен писать, что юность моя прошла, окончилась 1-я часть моей жизни. И как резки эти отделы. От 1812 до 1825 ребячество, бессознательное состояние, зародыш человека; но тут вместе с моею жизнию сопрягается и пожар Москвы, где я валялся 6<ти> месяцев на улицах, и стан Иловайского, где я сосал молоко под выстрелами. Перед 1825 годом начинается вторая эпоха; важнейшее происшествие ее — встреча с Огаревым. Боже, как мы были тогда чисты, поэты, мечтатели; эта эпоха юности своим девизом будет иметь Дружбу. Июль месяц 1834 окончил учебные годы жизни и начал годы странствования. Здесь начало мрачное, как бы взамен безотчетных наслаждений юности; но вскоре мрак превращается в небесный свет. 9 апреля откровением высказало всё, и это эпоха Любви, эпоха, в которую мы составили одно я, это эпоха твоя, эпоха моей Наташи» (XXI, 85—86). К воплощению своего замысла Герцен приступил почти через полтора года. 20 октября 1837 г. он сообщил своей корреспондентке, по совету которой предпринял работу над автобиографией: «Я описал отдельными чертами все мое ребячество от 1812 до 1825 <...> Когда отделаю первую часть под заглавием „Дитя», то пришлю и тебе» (220). Отмечая, что в его произведении «много иронии, часто шалость, редко желчь» и что «предисловие хорошо», Герцен 14 января 1838 г. указал:
