препятствует тебе

Моим словам внимать, ее я скину.

(Скидает.)

Отец, ты стар, ты к гробу близок,

Жизнь новая начнется скоро для

Тебя, отчет тебе придется дать

Спасителю за странствие земное,

И уж неведеньем нельзя тебе

Отречься. «Меня ты видел, – скажет он, –

И не хотел узнать, не знаю

И я теперь тебя». О, горько будет

Тебе тогда; раскаешься, но поздно.

В былом поправки сделать уж нельзя,

Для искупления не дастся тело вновь.

Меня бранишь за платье ты, –

Подумай сам, и брось ты гордости

Наряд; смиренье подобает нам,

Мы братия одной семьи,

Христос нам повелел служить друг другу,

Своим ученикам он ноги мыл.

Ну как же нам пред братьями в Христе

Богатством, пышностью одежд кичиться?

Зачем в вооруженье ты сидишь?

Зачем нож смертоносный при твоем

Бедре – орудье мук, насилий и страданий?

Кого ты резать хочешь им теперь?

О, брось его! Дымится кровью он.

Лорд Пен.

Мой меч, которым столько славы

Умел я приобресть на поле брани!..

И ты, презренный, смеешь называть

Меня отцом! Пошел же с глаз долой!

Не смей казаться мне, доколе бог

Не вразумит тебя, несчастный! Вон!!

Вильям (на коленях перед отцом).

Не отсылай меня жестоко так,

Ведь я добра тебе хочу, я – сын твой;

Во прахе пред тобой, отец, молю я,

Раскрой моим словам ты душу.

Лорд Пен(сердито).

Ни слова больше, вон ступай! ты слышишь?!

Что ползаешь у ног, как смерд презренный?

Брось квакерство, иль проклинаю я!

Вильям (обнимает с рыданием его колени).

Отец, отец! О, вороти

Ужасное ты слово, чтоб оно

Не пало на главу твою седую.

Заклинаю именем я ангела того,

На нас который с неба светит

Чертами, некогда тебе святыми.

Ужасное возьми назад ты слово;

Соединятся как в моей судьбе

Ее предсмертное благословенье

С твоим проклятием холодным?

(Лорд Пен, несколько тронутый и боясь, что сожаленье возьмет верх, отталкивает легонько сына и выходит вон. Вильям остается на коленях, рыдая.)

Слезу я видел на твоей реснице…

Чего же испугался ты, отец?

Но он не слышит, он бежит,

Чтобы от собственного сердца скрыться.

Постой, постой, отец!.. Ушел он, боже!

И под проклятием меня оставил…

Проклятие отца – оно ужасно.

Что сделал я, какое преступленье?

Что ближнего я полюбил, как самого

Себя, что богу жизнь я в жертву отдал,

Меня за то клянет отец родной!

(Глаза к небу и руки на груди.)

Ты, господи, меня призвал себе

На службу, изменить не в силах я

Призванья твоего, тебе я жертвую

Отцом – легко ль, ты это видишь сам.

(Встает и собирается идти. Секретарь лорда Пена входит к нему.)

Милорд! Вам позабыл родитель ваш

Письмо вручить от лорда Букингема,

И чтоб ответ сказали мне – он приказал.

(Вильям Пен срывает печать и читает.)

«Милорд! Спешу уведомить вас, что его величество соизволил приказать мне назначить вас, в пополнение к наградам вашему родителю, камергером при дворе его величества. Поздравляя с такой особенной королевской милостью, я принимаю на себя смелость посоветовать вам явиться к лорду-церемониймейстеру, который объяснит вам вашу должность, ибо завтра вы будете иметь счастие нести шлейф королевы при большом выходе. Ваш покорный слуга Г. Букингем».

Вильям(к секретарю).

Принять я не могу – вот мой ответ!

Секретарь (с ужасом).

И это лорду первому министру написать?!

Вильям (холодно).

Пожалуй, хоть Второму Карлу.

(Уходит.)

Сцена IV

Приемная зала лорда Пена; несколько стариков, под председательством лорда Роберта Пена, сидят за большим столом, на котором поставлено распятие и возле – евангелие. Доктор теологии прохаживается по комнате, доктор юриспруденции вполслуха разговаривает с лордом Робертом, стоя за креслами.

Лорд Роберт.

Однако может он и после

Переменить?

Доктор юриспруденции.

Конечно, может всякий

Свой тестамент менять, и Ульпиан

Решительно сказал в шестой статье…

Лорд Роберт.

Да бог с ним, с Ульпианом,

Ведь на него нельзя сослаться,

Как вздумает мой брат Георг…

Доктор юриспруденции.

Но можно ведь предупредить, милорд;

Вы распустите слух, что братец ваш

От горести, что сын его так развратился,

Задумчив стал, заметно повредился,

Alienatio mentalis[167 — помешательство (лат.). – Ред.].

Лорд Роберт.

Я понимаю, сэр, а если лист

Подпишет квакер наш?

Доктор юриспруденции.

Не может быть,

За это головой ручаюсь вам;

Он горд, да сверх того мечтатель;

И отреченье доктор написал

Такое, что и легат из Рима,

Который в Вормсе был, я полагаю,

За слишком дерзкое его бы счел

Мартину Лютеру подать от папы.

Huissier.

Лорд Вильям Пен!

Лорд Роберт.

Введи его сюда.

(Вильям Пен входит в своем квакерском наряде и с покрытой головой.)

Лорд Роберт(указывая на стул).

Сэр Пен, садитесь. Ваш отец,

А мой любезный брат, нас собрал здесь,

Как старших представителей семейства,

Письмом такого содержанья:

(Читает.)

«Любезный брат!

Богу угодно было посетить меня ужасной горестью. Мой несчастный сын Вильям, совращенный с пути чести гнусной шайкой сапожника Фокса, предался лжеучению, известному под именем квакерства. Долгое время после первой горестной встречи ждал я его раскающегося в свои объятия; но любовь к родителю потушена сообщниками его. А потому, чувствуя, что силы мои слабеют под бременем сего тяжкого креста, я решился принять окончательные меры. Соберите, любезный брат, всех старших нашего почтенного семейства в субботу и призовите Вильяма (которого сам я не хочу видеть до исправления) и предложите ему для подписи лист отречения, составленный другом моим доктором теологии Гольдеоугом; буде же не согласен, буде его не тронет горесть и отчаяние, в которое повергнет старого отца его отказ, – отца, который должен скоро сойти в могилу (Вильям отирает слезу), то объявите ему, я лишаю его, как непокорного сына, всего наследства, не желая, чтобы именье, увеличенное попечениями благородных предков наших, перешло в руки безумной шайки фанатиков (Вильям принимает опять холодный вид). Да поможет вам господь в святом деле вашем! Георг Пен».

(Передает письмо Вильяму.)

Сэр Вильям Пен, как старший в роде нашем,

Я обращаюсь первый к вам с вопросом:

Намерены ли вы, родителеву волю исполняя,

Отречься от нелепого раскола,

Или, забыв глас чести и любви,

К родителю повиновенья долг

Забыв, вы жертвуете Карлу Фоксу

Отцом, которого убьет отказ,

И состояньем будущим своим?

Вильям(руку на сердце.)

Свидетель бог, что я не понимаю,

Чего отец мой хочет от меня;

Я двадцать раз с моленьем и слезами

Сидел на мраморных плитах подъезда,

Но дверь родительского дома, всем

Раскрытая, не отворялась сыну…

Не я бежал от объясненья,

Я пламенно его хочу, но только

С отцом хочу я объясниться, –

Любовь служила б переходным мостом

Меж мной и им. Ведь то порыв был гнева,

Когда ужасное он слово произнес,

Он в нем раскаялся, я это знаю,

И кроткая любовь отца всплыла опять,

Как месяц из-за туч, в его душе.

А с вами мы друг друга не пòймем,

Мы говорим на разных языках,

И худо речь моя на ваши фразы

Высокопарные кладется,

И ваши убеждения без веры,

Самих себя обманы и натяжки

Я вряд пойму ли хорошо. Зачем

Сюда отец мой не пришел –

Он богом мне в судьи назначен!

Лорд Роберт(перебивая).

В доброжеланье нашем, стало, вы

Сомненье изъявляете, сэр Пен?

Вильям.

О, нет! Пилат зла не желал Христу,

Но он был человек холодный,

И на Голгофу прямо от него

Пошел Христос; он вымыл руки

И, верно, преспокойно спал ту ночь.

Доктор теологии.

Неведенье писания: землетрясенье было,

И, следственно, он спать не мог.

Вильям.

Хотел сказать я только, что в таких

Делах судей нет хуже, как людей холодных,

Таких, которых колебание земли одно

Из равнодушной косности выводит.

Лорд Роберт.

Скажите прямо и открыто, сэр,

Угодно вам ответ дать или нет?

Вильям.

Какой ответ, какое отреченье

Хотите вы? Ни вы, ни мой отец

Не знаете, в чем правила мои,

А требуете отреченья.

Да сверх того, какие б ни были они,

От убеждений сердца будто можно,

Как от наследства, отказаться?

Узнавши свет, во мрак возврата нет;

И если я скажу: «Не знаю света»,

Я обману отца, – вне воли то моей.

Как сделать то, чтоб я не знал

Того, что знаю? От знания отречься?

(Докторам.)

Сообразите вы, ученые мужья;

Ну пусть еще б я, в силу убеждений,

В порок иль в беззаконье впал какое;

Все действия свои я помню очень –

Что ж в них преступного для вас?

Скажите, я готов держать ответ.

Доктор юриспруденции.

Поступок – следствие, причина – образ мыслей,

А в злом и вредном направлении его

Вас именно и обвиняют, сэр.

Законы той страны, в которой вы

Родилися, обязывают вас

Повиноваться им беспрекословно.

Вильям.

Когда б не подчинялся я законам,

Перед шерифом я б стоял, не перед вами.

Где ж право обвинять мой образ мыслей,

Когда он не привел меня к пороку?

Доктор юриспруденции.

То есть in facto, sed non in idea[168 — в делах, но не в мыслях (лат.). – Ред.];

И Катилина Рима сжечь ведь не успел;

Однакож это не мешало Цицерону

Сказать свои «Катилинарии»

И казни требовать его.

Доктор теологии.

Напрасно говорите вы, сэр Пен,

Что исполняете закон; где ж это?

Церковные законы нарушаете

Вы явно словом и делами,

К соблазну верующих христиан.

Вильям(громко).

Я верую в святую троицу,

Отца и сына и святого духа.

Я верую в евангелье Христово

Как в дверь, отверстую к спасенью,

И тщусь, по мере сил и разуменья,

Святой Спасителев завет исполнить.

Доктор теологии.

Прекрасно, сэр, так для чего же вы

Покинули чистейшую Христову дщерь –

Святую и евангельскую церковь,

Молитвами которой Альбион цветет,

Возносится над всеми языками?

Вильям.

По самой той причине, по которой

Полвека вы тому назад отпали

От церкви римской, православной,

Апостольской, святой, как звали вы ее:

Вам коротка цепь показалась,

Легаты на которой вас держали;

А мне узка и ваша церковь стала,

Когда святое слово я прочел;

Узка уж потому, что молится

За Альбион она один, как ты

Сейчас сказал, а не за всех людей.

Довольно говорил я вашим языком,

Скажу своим, быть может, – бог велик, –

Иное слово западет вам в сердце,

Которое вы заживо в металле,

Как в урне или гробе, бережете

От света солнечных лучей;

А мимо проскользнут мои слова,

То прах я отрясу, как повелел он,

И помолюсь, чтоб удержал карающую руку,

Доколь раскроются глаза у вас.

Пятнадцать уж веков прошло,

Как мы окрещены водою,

Пора нам духом окреститься,

Пора пеленки снять – настало время

Млеко иною пищей заменить.

Прозябло слово и взошло в душах

Людей самоотверженных, избранных:

Они хотят не словом, а делами,

А жизнью быть Христовыми детьми.

Начало сделали вы сами,

Когда железную сломили руку

Вы пестуна того, который принял

Мир христианский из купели;

Он крепко пеленал ребенка,

Младенец вырос и порвал часть уз, –

Вы помогли ему освободиться.

Теперь его уж не скуете вновь.

Ему евангелье вы дали в руки,

И научился он плевелы отличать

От колоса пшеницы божьей.

Хотите вы напрасно свет загородить

Надутыми, без веры и любви, словами

От зорких глаз подросшего младенца.

Скажите сами откровенно лучше,

Не стыдно ль христианами вам зваться?

И не обман ли то позорный, низкий, –

С евангельем в руках теснить

Мильоны бедных, их, как машины,

Заставлять работать для себя,

Их жизни поглощать для прихотей своих,

Грозя голодной смертью и позором,

Коль смеют от земли взор оторвать

И устремить его в мир вышний, горний?!

С евангельем в руках идти перед

Полками кровожадных воев,

И именем Христа, который мир

Принес с небес, забвенье зла, обид,

Любовь – врагу, клянущему – привет,

Благословлять оружье смерти

И уверять, что сам Христос со стороны,

Которая зарежет больше братий?!

Личиной хитрою законности покрыли вы,

Насилье, рабство,

И, святотатства верх, – на слово божие

Вы оперли неправое созданье.

Хотите христианами вы быть,

Так исполняйте слово божье,

А нет, так всенародно, громогласно

Вы отрекитесь от него!

(Берет со стола евангелие.)

Тут ясно все, двусмысленности нет,

Не так, как в вычурных проповедях.

(Читает.)

«У верующих всех душа была одна;

Они отдельно не имели ничего,

Все было общее, и между ними

Нуждающийся быть не мог;

Имел кто поле, дом, тот продавал,

К стопам апостольским слагая деньги,

Они же неимущей братье раздавали».

Доктор теологии(важно).

Глава четвертая «Деяний», знаю!

Вильям.

Вот быт общественный, текущий ясно

Из слов Спасителя; вот видите,

Апостолы как поняли его;

Он заключен, как в семени цветок,

В законе высшем Иисуса:

«Любите ближнего, врага любите».

Вот он вам весь обширный, светлый,

Величественный в простоте своей

Закон