оставляет эта мысль меня;

Она вплелась так тесно в жизнь,

Что нас разъять уж невозможно.

О, тяжко было мне молчать перед

Тобой, но я хотел сперва обдумать,

Привесть в порядок, обсудить;

Теперь все мной совершено в душе,

Осталось выполнять на самом деле, –

Благослови мою ты речь, отец!

Фокс.

Благословляю именем Христа!

Вильям.

Исполненные веры и любви,

Что делаем мы здесь? Полусловами,

Как вяло, бедно по стезе высокой,

Апостолами проложенной, мы

Идем. Народ не хочет слушать нас,

Богатые нас презирают,

Пасторы каждый шаг нам затруднили.

Пускай бы явно гнали нас, то было б лучше:

Слышна та речь, которая с костра

Иль с эшафота раздается всенародно, –

Она раскроет тысячи сердец

Передмогильным красноречьем;

И этого они нам не дали в удел;

Мы глохнем в темноте, как вешний цвет,

Которому лопушник грубыми

Листами свет загородил, лишь он

Успел родиться и вздохнуть на воле.

Фокс.

Ты прав: взошли плевелы вместе с хлебом,

И стало тесно для колосьев;

Но сеятель придет, траву исторгнет,

И на просторе возрастет пшеница.

Вильям.

А до того останется зарытым

Талант, врученный нам от бога,

И этот огнь любви, который рвется

Из тесной груди к брату-человеку.

И эту веру пленную в святое,

Живоначальное Христово слово,

Как в гробе, схоронить в своей душе

И жить, сложивши руки, меж людей

Несчастных, гибнущих от предрассудков;

А между тем жизнь эта коротка,

И гроб раскроется пред нами скоро.

Фокс.

Мой сын, тьма не объемлет света,

И не потухнет огнь небесный

От дуновения земли.

В нас возбудил Христос любовь и веру,

Возбудим мы ее в других: мы без

Преемников в могилу не сойдем,

Они докончат начатое нами;

Не в том ведь дело: я ли, ты ли,

Иль третий кто-нибудь укажет путь

В отверстые Спасителем врата;

Насколько власти было нам дано,

Настолько спросится судьей правдивым. Вильям.

Однако согласись, зачем идти,

Влача цепь тяжкую, коль можем мы

Без всякого насилья снять ее?

Зачем нам силу нашу тратить

В борьбе пустой, коль можем миновать

Ее и силу всю употребить

На насажденье вертограда?

Фокс.

Христос боролся с дьяволом самим:

В борьбе мы силу узнаем и крепнем.

Но дальше говори: не знаю я

Еще, какое средство у тебя

Снять кандалы.

Вильям.

Когда народ господень

В Египте погибал от фараона,

Иегова Моисею повелел

В обетованную страну известь

Его, и в Палестину он повел

Израиль через степь и море.

(Смотрит проницательно на Фокса.)

Фокс.

Где нам обетовал господь страну?

Вильям.

Как где? Она готова, ждет она

Сынов господних с девственной душою.

Страна, до коей не касался человек,

Страна обетованья, где Сион

Господень возрастет великолепный,

Как тех краев могучая природа.

Когда второй раз одряхлевший Рим

В предсмертную впадал свою болезнь,

И связи рваться начали Европы,

Сколоченной насильем кое-как,

И части, спаянные неповинной

Народов кровью, расторгались, –

Казалось, рухнуться готов был мир,

Казалось, наставали дни суда

Над новою Гоморрой и Содомом;

Кровавое склонялось солнце в океан,

Тучи черные неслись с востока…

Тогда господь послал пророка своего

На утешенье гибнущему миру;

Подобно солнцу, он на запад звал.

Узка Европа им была обоим;

Подобно солнцу, всю хотел он землю

Огню божественному причастить

И, перейдя пустыню вод глубоких,

Он крест Христов поставил в новом мире

И подарил для воздеянья людям

Вселенную за океаном бурным.

Вот нам обетованная страна,

Там слово возрастим мы Иисуса

Во всей его красе и вечной славе,

Там, вольные, мы оснуем общину

На равенстве, и братстве, и любви.

Не как испанцы, мы туда поедем,

С мечом и гнусной целью злата,

Не с алчностью британских торгашей,

Чтоб негритянской кровью землю удобрять,

А как апостолы живого слова,

Туда мы нашу веру понесем

И там положим первый камень храму

Во имя распятого Иисуса;

Вдали от европейских поселенцев,

В каких-нибудь лесах, пустынях

Его начнем мы воздвигать.

Он будет вся страна, храм этот,

Где братья поселятся во Христе,

Их счастье будет литургией дивной

На прославленье троицы святой.

Мы, как Христос, отворим двери

Всем страждущим и угнетенным,

За стол садится каждый с нами пусть, –

Богата там неистощенная природа;

Пусть идут отовсюду гости,

Обиженные древним миром,

Пускай идут, кто б ни были они,

Им океан обмоет предрассудки,

И братьями они обнимут нас;

Любовью мы залечим раны их,

Любовью пятна с их души сотрем.

О, верь, отец, взойдут мои надежды,

Они – не сон пустой, а божий глас,

Меня избравший волю возвестить

Свою несчастным, бедным детям!

Теперь я понял, для чего господь

Мне кучи злата в руки дал:

Теперь благословляю я богатство, –

Оно орудьем сильным мне дано.

Оставим Англию, отец, пускай

Она свой доживает век,

Как тот скупец, который не хотел

Раздать именье, чтоб идти за богом.

Фокс.

Мысль велика твоя, Вильям, не спорю.

Однакоже, мой сын, не забывай:

Христос сперва хотел Израиля

Сынам благую весть сказать,

Чем эллинам; апостолы сперва

Учили в Палестине, где след

Еще креста был виден на Голгофе;

И уж к язычникам тогда пошли,

Когда незыблем был храм иудейский.

Вильям.

Мы сделали для родины все, что

Могли, и не сказал ли он: «В отчизне

Пророка нет своей»?

Фокс.

Сказал, а жизнь

Окончил на кресте в Иерусалиме,

И, если не признал пророком Назарет

Его, то мир признал за сына божья;

Но прежде родины спрошу тебя сам:

Ты почему сознал себя пророком?

Остерегись, мой сын, тут проникает

Врага сильнейшее орудье – гордость.

Едва тебе господь раскрыл глаза,

Как уж себя в пророки посвятил

И будущностью управлять берешься;

Где тут любовь, коль ты страну,

Тебе назначенную богом,

Меняешь на другую, мой Вильям?!

Где вера тут в него, коль сам

Ты жизнью управляешь самовольно?!

Возможно ль, чтоб случайно ты родился

В Британии, когда и волос с головы

Твоей без воли божьей не падет?

И христианское смиренье где,

Когда себя ты зодчим назначаешь

Обители огромной, увенчать

Которая должна труды Христовы?

Вильям.

О, нет, любовь, любовь влечет меня,

Не гордость! Нет, клянусь Христом!!

Горит душа, я не могу, не должен

Оставить втуне голос сильный,

Меня зовущий проповедать слово.

А что ж могу я сделать здесь?

Фокс.

Разве не встретил ты и здесь двух-трех,

Которым привил плод от древа жизни?

«А где вас двое, там и я меж вами».

Зачем же эта жажда ширины,

Деяний громких, достохвальных?

Ведь не для поприща бог создал мир

Тебе, Вильям. Что сделать можешь здесь?

Почем ты знаешь мощь свою: едва

Ты сделал первый шаг – и уж сомненье

Проникло в душу, маловерный.

Я нищим и невеждой вышел к людям

И обратился прямо к ним со словом,

Которым вдохновил меня господь.

Толпа не слушала, но слушали иные;

И, если б я с тобой одним, мой сын,

Сведен был промыслом небесным,

Я жизнь свою благословил б, довольный;

Будь прост, мой сын, и по словам его

Гряди: раздай именье нищим.

Голодный, сирый, неодетый

Ступай с любовию и верой,

Врачуй евангельем больную душу.

Отри слезу вдовы, отдай

Алкающей последний свой кусок

Несчастной сироте, обмой больному рану,

Молись с преступником ты о прощенье

И умирающему принеси

Отраду теплую, надежду на

Христа… Потом учи людей,

Зови на покаяние в грехах,

И тщетным твой призыв, клянусь, не будет.

Трудись в тиши, да только с полной верой,

А будущее богу предоставь,

Зане не знаешь ты судеб его.

Но если ж веры нет, оставь, – и там

Не быть успеха; вера как без дел

Мертва, так мертвы и дела без веры. Вильям.

Нет, мой отец, я не дерзнул бы камень

Краеугольный храму положить

Без веры и без указанья свыше.

Не сам я в зодчие себя назначил;

В минуту пламенной молитвы,

Когда, перед распятым распростертый,

Я слезы лил об угнетенных братьях,

И чашу горькую да отведет

От них, его молил, – тогда в моей

Груди, торжественна и лучезарна,

Явилася внезапно мысль о новом мире,

И успокоилась душа моя.

Не родину для поприща покинуть,

Но мех для нового напитка новый

Взять он велит, чтоб древо юное

На девственной земле взросло

Без ядовитых старых соков

Развратной европейской почвы.

Фокс.

Ты понимаешь ли ответственность,

Какую на себя возьмет строитель

Евангельской общины в новом мире?

В Америку селились до тебя

Анабаптисты, пуритане;

Однако подвиг что-то их не виден,

Их цель была бежать от притеснений.

Будь осторожен,

Изведай чистоту своей души:

Нехристианский Соломонов храм

Условьем первым зодчему поставил

И всем работающим – чистоту…

Не та ли же развратная Европа

Тебя вскормила на груди своей,

Не принесешь ли ты с собой

Начало заразительных болезней?

Ты вспомни, что в плену рожденные

Страны обетованной не видали;

Они, сам Моисей, нечисты были,

Им рабство запятнало душу,

И Иегова их схоронил в пустыне.

Найдется ль твердость у тебя, мой сын,

С смирением, с невинностью души

Святую мысль твою исполнить?

Не погуби себя – и ты Христов!

А страшные тут будут искушенья:

Ты поведешь в далекую страну

Толпу людей несчастных, бедных,

Ты дашь им корабли на море,

Ты дашь им лес и поле на земле,

Ты дашь закон твоей общине юной;

О, горе, если дух твой вознесется,

И ступишь ты на новый материк

Не так, как брат, один из братьев,

А как глава и как создатель храма, –

Глава, себя избравший сам;

И если в сердце есть твоем

Малейшая хоть доля самолюбья,

Она ведь тоже даст росток,

И силен рост дурной травы.

Вильям.

О нет, поверь мне, мой отец,

Не властелином буду я страны,

Которую на равенстве стремлюсь

Евангельском, незыблемом поставить.

Я землю братьям всю отдам, – себе

Возьму клочок, расчищу сам его

И потеряюсь между братий.

Фокс.

Мирская слава загремит тогда;

В других добру дивиться любят люди;

Для них герой великий тот, кто может

Богатством пренебречь и властью.

И эта слава до тебя дойдет,

И позабудешь ты, что славен он

Один, тебя орудием избравший.

Своею красотой прельстился ангел,

Забыл творца и в себялюбье гордом

Он с неба удалился в преисподню;

Но что ужаснее всего – увлек

В свое паденье легион духов,

Его влиянью подчиненных.

Вильям.

О, если так, отец,

Позволь мне путь лишь указать другим,

Дать средства им.

Я мысль свою не смею скрыть, –

Пророческий то голос, откровенье, –

Ее я должен миру сообщить;

Она не мне принадлежит, – сосуд

Я только избранный, горсть грубая

Земли; в нее же сеятель небесный

Зерно своей пшеницы бросил;

Оно должно взойти, зане уж пало

Из рук державных провиденья.

Но я ль им избранный? – вот в чем вопрос.

Назначь, отец, ты искус трудный, строгий, –

То будут сорок дней пустынных мне;

И если выдержу я твердо их,

Тогда благослови меня на путь;

Тогда уверен будешь ты, что Он

Меня призвал на деланье святое,

Что устроенье вертограда Он

Назначил в Новом свете, а не я.

Фокс.

Не сорок дней готовился Спаситель, –

Часть жизни всей; Христос двенадцати

Был лет, когда закон уж толковал,

Но в тридцать лет явился пред народом

С великой властью искупленья миру,

И тут еще осмелился Диавол

В пустыне подойти к нему;

Тем паче мы должны быть осторожны.

Однакож голосом души зачем

Пренебрегать, – согласен в этом я.

Ступай ты проповедать миру свой

Поход крестовый, как пустынник Петр, –

Поход не крови, а любви и братства;

Ступай один, без денег, пеший,

Смирись перед людьми, проси

Кусок насущного ты хлеба,

Терпи отказ, переноси обиды,

Свое ты имя и богатство скрой,

И нищим нищий ты скажи

О новом мире, их зови туда

И слушай, что тебе на это скажут.

Коль дух не возмутится твой

От притеснений и обид,

Коль нищему тебе поверят люди,

Коли пойдут с тобой – веди, мой сын:

Тогда твое призванье подтвердилось.

Вильям(со слезами бросается ему на шею).

Иду, иду, благослови, отец!

Фокс.

О, горько, горько мне с тобой расстаться!..

1839. Владимир.

<Часов в восемь навестил меня…>: #c003018

…Часов в восемь навестил меня некогда бывший мой законоучитель – отец Василий; он уже не один раз был у меня, и беседа его всякий раз оставляла в моей душе светлый след. Я обнял почтенного пастыря. Когда он давал мне уроки, я не умел вполне оценить этого человека, с его восторженной, чистой душой. Что-то беспредельно торжественное было в беседе нашей; плавным, величественным maestoso окончилась она: благословение пастыря, объятия друга напутствовали меня, слезы души любящей заключили ее. В эти минуты я был достоин принять высокие впечатления. Возбужденная душа раскрывалась всему святому. Взор мой покоился на двери, в которую вышел священник.

…Дверь снова растворилась. Видали ли вы на образах явление девы Марии в какой-нибудь бедной келье изнеможенному cтарцу-монаху, во всем блеске просветленного образа человеческого, в котором от плоти едва осталось