вещи, потихоньку известные каждому, – за подобную дерзость был казнен Сократ. Гласность и обобщение – злейшие враги безнравственности; порок кроется в мраке, разврат боится света: для него темнота необходима, не только для скрытности, но для усиления нечистых упоений, жаждущих запрещенного плода; порок, вызванный на свет, теряется; ему становится неловко при открытых дверях, и он или исчезает, или очищается; та же самая гласность оправдывает многое, считавшееся порочным по сбивчивым понятиям, по искаженным преданиям, и радостно расширяет круг, скажем смело, самим страстям, когда они не противоречат призванию нравственного существа. Философы XVIII столетия раскрыли двоедушие и лицемерие современного им мира; они указали ложь в жизни, противоречие официальной морали с частным поведением. Общество толковало о строгих нравах, гнушалось всем чувственным – и предавалось самому нечистому распутству; философы сказали во всеуслышание, что чувства имеют свои права, но что одно чувственное не может удовлетворить развитого человека, что высшие интересы жизни тоже имеют свои права. Эгоизм доходил до безобразия в обществе и скрывался под личиною самоотвержения, презрения к богатству; философы доказали, что эгоизм – один из необходимых элементов всего живого, сознательного, и, оправдывая его, раскрыли, что человеческий эгоизм – не только чувство личной любви к самому себе, но, сверх того, чувство любви к роду, к человечеству, к ближнему[205 — Надобно видеть, как живо или увлекательно делает именно этот переход от эгоизма к любви глубокомысленнейший из всех энциклопедистов, Дидро, если не ошибаюсь, в своем «Essai sur le mérite et la vertu».]. Обличение всеобщей тайны и отрицание прежней морали шло быстро вперед. При Лудовике XIV Фенелонов «Телемак» считался страшной книгой; регент издал ее на свой счет. В начале своего поприща Вольтер поражает дерзостью; через двадцать лет Гримм пишет: «Патриарх наш отстал и упорно держится за детские верования свои». Вольтер и Руссо – почти современники, а какое расстояние делит их! Вольтер еще борется с невежеством за цивилизацию, – Руссо клеймит уже позором самую эту искусственную цивилизацию. Вольтер – дворянин старого века, отворяющий двери из раздушенной залы рококо в новый век; он в галунах, он придворный, он раз был на большом выходе, и, когда Лудовик XV проходил, церемониймейстер назвал по имени Франсуа-Мари-Аруэта; по другую сторону двери стоит плебей Руссо, и в нем ничего уж нет du bon vieux temps[206 — от доброго старого времени (франц.). – Ред.]. Едкие шутки Вольтера напоминают герцога Сен-Симона и герцога Ришлье; остроумие Руссо ничего не напоминает, а предсказывает остроты Комитета общественного благосостояния. В 1720 году вышли «Lettres Persannes» Монтескье, и Париж был до того скандализован смелостью этой книги, что регент, смеявшийся от души над письмами Рики, Узбека, должен был уступить общественному мнению и, для приличия, немного потеснить автора; лет через пятьдесят напечатана в Лондоне «Système de la nature» Ольбаха et C и не токмо не удивила никого, но общественное мнение смеялось над гонением подобных книг. Впрочем, далее идти было некуда. Эта книга – заключение французского материализма, это лапласовское «J’ai dit tout»![207 — Я все сказал (франц.). – Ред.] После этой книги можно было делать частные приложения, можно было комментировать Système de la nature – par le Culte de la Raison[208 — Систему природы – культом Разума (франц.). – Ред.], но далее идти в дерзости отрицания невозможно. С ограниченной точки зрения рассудочной деятельности при безбоязненном и последовательном уме непременно надобно было дойти до Юма или до Ольбаха, Гримма, Дидро, т. е. до скептицизма, оставляющего вас темной ночью на краю пропасти, или до материализма, ничего не понимающего, кроме вещества и тела, и именно потому не понимающего ни вещества, ни тела в их действительном значении. Дойдя до этих пределов, мышление человеческое стало искать иных путей, но уж не англичане, не французы нашли и расчистили их, а германцы, приготовившиеся к подвигу науки постом двухвекового бездействия, – германцы, сосредоточившиеся в думе, оставившие жизнь, потому что жизнь для них в XVII и XVIII столетии была невыносима[209 — Советую почитать, например, Шлоссера «Историю XVIII столетия».], — германцы, хранившие свято книги Спинозы и книги Лейбница и приученные к страшному умственному напряжению вольфианизмом.
Энциклопедисты были односторонни до нелепости, но они не были так плоско поверхностны, как думали об них немцы, судя по общедоступному языку их. В сказках повествуют о каком-то скороходе, который, чтоб не слишком быстро бегать, привязывал себе ядра к ногам; привыкнув ходить с ядрами, я полагаю, он очень неловко ходил без них. Немцы привыкли читать в поте лица тяжелые философские трактаты. Когда им попадается в руки книга, от которой не трещит лоб, они думают (или, правильнее, думали лет двадцать тому назад), что это пошлость.
Если вы сколько-нибудь припоминаете развитие науки, изложенное нами в письмах, то вам ясна историческая необходимость Декарта и Бэкона; вы видели, что средневековый дуализм, переходя из бытового устройства в сферу теоретическую и перенося в нее двуначалье свое, пошел двумя путями – путем идеализма и путем реализма. Как скоро вы допустите необходимость Декарта и Бэкона или, лучше, их учений, то вы должны будете ждать, что и то и другое направление разовьется до последней крайности, до нелепости, если хотите. Крайность реализма выразили энциклопедисты; они так же действительно, так же верно, так же полно представляют свою сторону духа человеческого, как идеалисты свою, и так же, как они, обусловлены временем, после которого и те и другие должны потерять свои исключительные притязания и соединиться в одно стройное пониманье истины. К этому примирению, повторяем, стремился Шеллинг и все последователи его; ему-то обширные основания воздвигнул Гегель – остальное доделает время. Язык двух противоположных воззрений еще слишком разен; недостает взаимного уважения, недостает беспристрастия. Конечно, натуры сильные становятся выше личных мнений или мнений своей партии. Гегель, например, начал в своей истории говорить о бэконовском воззрении и его школе свысока; но мало-помалу, перелистывая сочинения знаменитых деятелей того времени, вживаясь в них, он воспламеняется, увлекается практическими мыслителями до того, что голос его дрожит от глубокого одушевления, речь становится восторженна, какой-то трепет пробегает по груди, и эти люди ограниченной мысли начинают ему казаться чуть ли не крестовыми рыцарями, вдохновенно идущими за развернутым знаменем разума!.. И Гегель с горькой улыбкой обращается потом к родному идеализму и говорит: «А в Германии в это время возились с лейбницо-вольфовской философией, с ее определениями, аксиомами, доказательствами»[210 — «Geschichte der Philosophie», Т. III, p. 529.].
С. Соколово.
1845. Сентябрь.
Комментарии
Третий том собрания сочинений и писем А. И. Герцена содержит две большие философские работы – «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы», относящиеся к 1842–1846 годам.
Произведения, включенные в настоящий том, являются крупным вкладом, внесенным Герценом в развитие материалистической философии. По словам Ленина, в крепостной России 40-х годов XIX века Герцен «сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени».
«Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы» впервые были опубликованы в журнале «Отечественные записки» и при жизни Герцена не переиздавались. Рукописи обоих произведений неизвестны. В настоящем издании тексты печатаются по первопечатным журнальным публикациям. Наиболее существенные поправки, внесенные в журнальный текст, оговорены в комментариях.
В томе публикуются переведенные Герценом фрагмент Гёте «Природа» и «Выписки из Бэкона». Эти тексты, напечатанные в «Отечественных записках» в составе «Писем об изучении природы», ранее в собрания сочинений Герцена не включались.
В комментариях к тому приняты условные сокращения: ОЗ – «Отечественные записки»; ЛН – «Литературное наследство».
Дилетантизм в науке: #s002
Статьи цикла «Дилетантизм в науке» занимают выдающееся место в философском наследстве Герцена. В этих статьях Герцен дал оригинальное и глубоко прогрессивное решение ряда важных философских проблем, развил идеи диалектики и философского материализма, подверг критике идеалистическую философию, в частности, немецкий идеализм конца XVIII – начала XIX века и его последователей в России. Наряду с «Письмами об изучении природы» «Дилетантизм в науке» является одним из крупнейших произведений передовой русской философской мысли 40-х годов XIX века.
Начало работы Герцена над «Дилетантизмом в науке» относится к весне 1842 г. 12 апреля этого года Герцен записал в дневнике: «Хочется написать пропедевтическое слово желающим приняться за философию, но сбивающимся в цели, праве, средстве науки. По дороге тут следует указать весь вред добрых людей, любящих пофилософствовать. Враги науки не так опасны, как все полупиетисты, полурационалисты. Начав, что будет, не знаю».
В истории возникновения и развития замысла работы важное место принадлежит известным спорам Герцена в 1839 г. с представителями московской интеллигенции, увлекавшимися философией Гегеля (Бакунин, Катков, Белинский периода «примирения с действительностью» и др.). Революционные устремления Герцена, окрепшие и развившиеся в период ссылки 1834–1839 гг., резко столкнулись тогда с гегельянской проповедью «примирения с действительностью». Горячие споры с «москвичами» обратили Герцена к серьезному изучению Гегеля, а также истории философии вообще. Это изучение Герцен продолжал в 1840–1841 гг. в Петербурге, а затем в 1841–1842 гг. в Новгороде. Статьи цикла «Дилетантизм в науке» явились своеобразным продолжением спора с русскими гегельянцами и одновременно критикой некоторых положений гегелевской философии.
Чрезвьгчайно важную роль в истории создания цикла играло дальнейшее развитие в 1840–1842 гг. революционных антикрепостнических убеждений Герцена. Большой интерес для уяснения замысла работы представляет письмо Герцена к Огареву 2 марта 1841 г. Герцен писал другу, что он начинает ощущать своеобразную пользу «Контузии № 2», т. е. решения о второй ссылке в Новгород. «Я было затерялся (по примеру XIX века) в сфере мышления, а теперь снова стал действующим и живым до костей; самая злоба моя восстановила меня во всей практической доблести, и, что забавно, на самой этой точке мы встретились с Виссарионом <Белинским> и сделались партизанами друг друга. Никогда живее я не чувствовал необходимости перевода, – нет, развития в жизнь философии». Мысль о «развитии в жизнь философии», т. е. о практическом, общественно-преобразующем назначении философии, о связи ее с жизнью, с революционной борьбой стала одной из центральных идей работы «Дилетантизм в науке».
Новгородская ссылка укрепила революционные настроения Герцена. В статьях цикла нашли свое отражение резко отрицательное отношение Герцена к попыткам идеализации современного ему устройства общества и его глубокая уверенность в праве человека на борьбу со всем отживающим, реакционным в общественной жизни.
Ко времени создания «Дилетантизма в науке» Герцен окончательно утвердился на атеистических позициях. На протяжении года работы над статьями (апрель 1842 г. – март 1843 г.) завершается в основном процесс становления философского материализма Герцена; материалистические и атеистические убеждения автора «Дилетантизма в науке» укрепляются и оттачиваются в философских спорах со славянофилами в Москве в 1842–1843 гг. Это развитие мысли Герцена ярко отразилось в статьях «Дилетанты и цех ученых» и «Буддизм в науке». Однако все статьи не свободны еще от идеалистической, гегельянской терминологии, а также от некоторых идеалистических положений.
Одной из основных идей работы Герцена является утверждение необходимости
