желающей предписать человеческой мысли то, что Гамлет говорил своему сердцу: «Погоди, погоди, не бейся пока, я желал бы сначала знать, что скажет об этом Горацио», словно мысль не факт, как все прочие, реальный, вполне автономный факт, имеющий свое историческое оправдание и летосчисление. Вы думаете, может быть, что народ Парижа стал бы биться на улицах за банкет двенадцатого округа или, может быть, за то, что он отвоевал себе презренную республику вместо презренной монархии? Народ шел прямо к социальной республике. Но когда он еще раз увидел, что его предали, он попытался 15 мая распустить Собрание, а когда это ему не удалось, он дал свое великое июньское сражение. Народ постиг наконец свое неоспоримое право прогнать к черту своих вероломных депутатов и этим уразумением заключил век представительной фикции, возвещенной Наполеоном миру после Кампоформийского договора. Народ знать ничего не хотел об этой ублюдочной республике, сквозь лицемерные черты которой уже пробивались ссылки, верховные судебные палаты, осадное положение, Каваньяк, Бонапарт и все несчастья, которые нам являет это бессмысленное и смехотворное правление. Народ был побежден! – Но кто же торжествовал? Быть может, республика? Нет, она с каждым днем все дальше отступает, о ней даже не жалеют, сохранение подобной республики не представляет больше для народа никакого интереса. Народ, тщетно искавший 24 июня своих представителей на баррикадах, утомился и с отвращением покинул политическую сцену, и Гора тщетно призывала его несколько дней тому назад; на этот раз он не спустился на улицы, чтобы делать политику.
Теперь, после того как социализм побежден и республика фактически уничтожена, скоро погибнет и самое ее имя. Что же, собственно, сделали политические республиканцы из своей победы, когда они были хозяевами и имели в руках все нужное для крепкого правительства, от трех-четырех полицейских управлений до палача? Им надо было лишь приказывать храбрым убийцам-предателям, par métier[373 — по ремеслу (франц.). – Ред.], во имя чести своего знамени убивавшим сестер и родителей; им принадлежало огромное большинство представителей буржуазии и судей, выносивших приговоры, и со всем тем они пришли – risum teneatis[374 — воздержитесь от смеха (лат.). – Ред.] – к Луи-Наполеону. Что же этот честный, дельный человек, к которому они явились, сделал со своими 6 000 000 голосов, со всеми слабоумными времен Империи, со всеми восторженными холопами его дядюшки, которые не могли утешиться тем, что в течение тридцати пяти лет они были лишены позора солдатского хозяйничанья? Состояние Франции день ото дня ухудшается, тяжелое положение сменилось еще более тяжелым. Машина бездействует, доверие не возвращается, работы становится меньше, торговля не оживляется, нищета растет, а издали надвигается грозная туча полного банкротства. Правительство Бонапарта опирается на легитимистскую палату, и обе эти власти держатся на ногах, как двое пьяных, которые не падают, потому что подталкивают друг друга. Все внимание правительства исчерпывается единственным стремлением удержаться, использовать свое положение не с тем, чтобы что-либо сделать, а с тем, чтобы остаться на своем месте. Внешняя политика подчинена этой благородной цели, внутренняя политика находится в таком состоянии расстройства, что от префектов требуют лишь министерской пропаганды, уничтожения всего республиканского и полицейско-шпионских услуг. В судах осуждают только политические взгляды обвиняемых, какого бы рода ни было обвинение, во внимание принимаются не вещественные улики, а лишь присланные господином Карлье полицейские акты, и высоконравственные присяжные произносят свой вердикт согласно желанию прокуратуры.
Генералы находятся в состоянии открытого мятежа, как это доказали Бюжо и Шангарнье. Добавьте ко всему этому еще страх, распространяемый полицией, и отсутствие охраны личности, и вы получите французскую республику. Здесь предел общественного беспорядка, полнейшее разложение политического тела. У правительства и у биржи единственная надежда: пушки и штыки, кровь и кровь – у народа также единственная надежда: восстание и баррикады, кровь и кровь. Этот хаос, эта неспособность что-либо организовать – вернейший признак невозможности длить старый порядок вещей. Не подумайте, что во Франции не хватает способных государственных людей. Когда в них была нужда, недостатка в них не было. Тогда нашлись Ришелье, Камбон, Карно, Мирабо, Дантон, Робеспьер, Бонапарт. Но не об этом теперь идет речь. Что могли бы в наши дни предпринять в Париже Чатам или Пиль? Лучшее, что они могли бы сделать, – это возможно скорее подать в отставку. Ни короли, ни министры, ни палаты ничего сделать не могут. Дух покинул эти вершины социального тела; круг их действия снизился; они сведены к ничтожной полиции и к поддержанию остатков власти. Мы по привычке возмущены, когда видим эти бесчисленные нелепости исполнительной власти и все эти несправедливо изданные законы. Что, в сущности, из того, голосуют ли за закон или нет? Если эти законы иной раз и поражают нас, то это происходит не потому, что это законы, а потому, что мы слабы. Мы еще слишком доверяем правительствам и национальным собраниям. Их бесплодное слабоумие, их бесстыдная глупость вполне способны искоренить наши предрассудки, связанные с религиозным воспитанием, согласно которым мы все хорошее должны ожидать свыше.
Этот хаос, это общественное разложение не ограничиваются одной лишь Францией. В Европе все падает с лихорадочной быстротой, гибнет и приближается к грозному обрыву, все горит и истощается – религия, нравственность, наука, искусство, политика, традиции, старое и новое. Одного лишь года хватило Франции, чтобы исчерпать в ее мельчайших частях мечту о политической республике, и хватило Германии, чтобы испошлить все другие формы правления. Теории, недавно еще дерзкие, поблекли; изгнанники, беглецы зачастую возвращаются на родину консерваторами, не изменяя своих взглядов; иные столь известные своим радикализмом имена становятся на сторону порядка, т. е. полиции. И одновременно революция становится реакционной, а реакция революционной. Правительства не могут образовать министерств, народы – избрать представителей, из которых те или другие не были бы уже через несколько дней сметены неожиданными осложнениями, новыми обстоятельствами, требованиями общественного мнения. Власть правительства поддерживается лишь насильственными действиями, опирается лишь на страх имущих и глупость солдат. Законность невозможна, а без законности не бывает ничего прочного. Общественная власть не управляет, она борется и, видя перед собою бездну, судорожно держится за поводья, которые она в собственных интересах должна была бы ослабить… Старый враг власти – буржуазия – перешла на ее сторону и принесла ей в качестве приданого всю ненависть, которую к ней испытывает народ, – ежечасно, на фабрике, на пашне, в суде, в мастерской, преследуемый ею народ, – народ, в душе которого разгораются коммунистические идеи. Буржуазия прилавка и адвокатуры слишком скупа, чтобы отдать хоть что-нибудь из своих прав и монополий, и она связалась с монархией, чтобы в союзе с ней спешить навстречу банкротству, чтобы в одно прекрасное утро разбудить еще дремлющего тигра. Да, народ это тигр – и это закон возмездия; еще раз – это Немезида! это наказание, являющееся логическим выводом, это искупление? И какое искупление! – Вспомните о слепоте власти и жестокосердии буржуазии и обо всем, что сосредоточено в неукротимой и сдавленной груди человека из народа!
Сможет ли изношенный европейский организм выдержать подобный кризис, найдет ли он силу для своего возрождения? Кто может это знать? Европа очень стара; ей недостает силы, чтобы вознестись до уровня собственной мысли, она не обладает достаточной твердостью, чтобы выполнить собственную волю. Европа имеет, впрочем, право после долгой деятельности выйти без позора из великого потока истории. Некогда она храбро сражалась, и если она теперь падает, то она по крайней мере погибает с ранами на груди и на спине. Ее прошлое богато, она много пережила, а что касается будущего, то она может назначить себе в наследники с одной стороны Америку или с другой – славянский мир.>
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ
ПИСЬМА С VIA DEL CORSO
ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ПД)
Письмо первое
Стр. 245
После: с другой – было: это ужасно
Вместо: воспоминания – было: черты
После: возмужала – было: Обещаю вам со временем целую хронику последних событий в Италии – письма эти один легкий, беглый очерк
Стр. 246
Вместо: печальные ~ с Лувром – было: величавые готические стены Шатле, фасад собора и Тюльери с Лувром
Вместо: бульвары – было: Café Anglais
Вместо: угловатым венком своих полигонов – было: венком своих подкопов
Стр. 247
Вместо: идешь – было: вовсе неожиданно идешь
Вместо: сойти им некуда, назад двинуться невозможно – было: как они столпились там, вдруг открылся пушечный огонь из-за Соны, сойти им некуда, назад двинуться было нельзя
Вместо: это были сентябрьские дни второй Реставрации, они отрезывали – было: это были его сентябрьские дни, которые отрезывали
Стр. 248
Вместо: Начался суд, т. е. казни – было: Начались казни
Стр. 248–249
Вместо: замешанным в дело жителям – было: особенно замешанным жителям
Стр. 249
Слова: и долго переносимая – вписаны.
Вместо: Провансом начинается ~ зелень, цветы – было: Прованс – начало благодатной полосы в Европе, отсюда начинаются леса маслин, – зелень нежная, пышная
Вместо: наши слова, пение птиц необыкновенно раздавались – было: пение птиц, наши слова необычайно раздавались
Стр. 250
Вместо: родину – было: прекрасную родину
Вместо: нашего пути – было: этого пути
Слова: что делать – вписаны.
Вместо: счастливым событием – было: благородным событием
Стр. 251
Вместо: как пышно – было: как будто
Стр. 252
Слово: покорялась – вписано.
Вместо: уничтожила почти все – было: разом уничтожила все
Вместо: лучших упований – было: многих упований
Вместо: бедняк в Италии может просуществовать сутки на десять копеек медью – было: бедняк может просуществовать сутки на два байокка
Вместо: ретивым – было: слишком ретивым
После: так дорога – было: что индустрия не цветет
Стр. 254
Вместо: Коммуна – глубочайший корень – было: Этих глубочайших корней
Стр. 255
Вместо: известными – было: великими
После: музыка – было: шляпы полетели
После: факелами – было: в окнах
Стр. 256
Вместо: до улицы… – было: до Елисейских Полей
Вместо: для этого полиция стала подкупать разных мерзавцев – было: для этого они стали подкупать разных плутов
Стр. 257
Вместо: сообщников – было: полицейских
После: испытывал – было: особенно путешествуя
Стр. 258
Вместо: перевел дыхание – было: вздохнул
Вместо: понятия – было: [грандиозности] слова
Вместо: но поразительно хороши в своей небрежности; они неудобны, но величавы, – было: от небрежности, от уверенности в своей красоте; они неудобны, но широки
Вместо: Рим делает исключение – было: новый Рим не имеет и этого достоинства
Стр. 259
Вместо: при доблестных цезарях – было: при цезаре
Вместо: Реформация ~ все переменилось – было: Реформация нанесла Риму страшный удар – финансовый, политический, религиозный, нравственный
Стр. 260
Слово: цепи – вписано.
Вместо: забытые фразы ~ что в Ариосте – было: фразы – начали поститься, исполнять внешние обряды
Слово: политически – вписано.
Вместо: Отсюда начинается – было: Тогда началась
Вместо: преобразователей – было: реформаторов
Слово: войной – вписано.
Вместо: притеснение – было: и утеснение
Вместо: местного – было: локального
Слово: федеральную – вписано.
Вместо: В эту-то серую и глухую эпоху – было: В эту-то эпоху серую и глухую
Слова: кривлял линии – вписаны.
Стр. 261
