с Петровских линий. Обмен опытом обошелся в сто рублей. На рассвете отрезвевший «милостивый государь» вышел на Тверской бульвар и побрел от памятника Пушкина к памятнику Тимирязева.
В редакцию в этот день он не пришел. У кассы образовалась очередь.
* * *
За день до суда, назначенного на двадцать первое июня, кассир Асокин пришел к Агафону Шахову, сел на диван и заплакал. Писатель в купальном халате полулежал в кресле и курил самокрутку..,
Пропал я, Агафон Васильевич, — сказал кассир, — засудят меня теперь.
Как же это тебя угораздило? — наставительно спросил Шахов.
Из-за вас пропал, Агафон Васильевич. ,
А я тут при чем, интересно знать?
Смутили меня, товарищ Шахов. Клеветы про меня написали. Никогда я таким не был.
Чего же тебе, дура, надо от меня?
Ничего не надо. Только через вашу книгу я пропал, завтра судить будут. А главное — место потерял. Куда теперь приткнешься?
Неужели же моя книга так подействовала?
Подействовала, Агафон Васильевич. Прямо так подействовала, что и сам не знаю, как случилось все.
Замечательно! — воскликнул писатель.
Он был польщен. Никогда еще не видел он так ясно воздействия художественного слова на интеллект читателя. Жалко было лишь, что этот показательный случай останется неизвестным критике и читательской массе. Агафон запустил пальцы в свою котлетообразную бороду и задумался. Асокин выбирал слезу из глаза темным носовым платком.
Вот что, братец, — вымолвил писатель задушевным голосом, — в чем, собственно, твое дело? Чего ты боишься? Украл? Да, украл сто рублей, поддавшись неотразимому влиянию романа Агафона Шахова «Бег волны», издательство «Васильевские четверги», тираж 10.000 экземпляров. Москва, 1927 год, стр. 269, цена в папке 2 руб. 25 коп.
Очень понимаю-с. Так оно и было. Полагаете, Агафон Васильевич, условно дадут?
-Ну, это уж обязательно. Только ты все как есть выкладывай. Так и так, скажи, писатель Агафон Шахов, мол, моральный мой убийца.
Да разве ж я посмею, Агафон Васильевич, осрамить автора!..
Срами!
Да разве ж я вас выдам?!
Ни в жизнь на вас тень я не брошу!
Бросай, милый, большую широколиственную тень брось! Да не забудь про порнографию рассказать, про голых девочек, про Фенечку не забудь. Полнишь, как там сказано?
Как же, Агафон Васильевич! «Пышная грудь, здоровый румянец и крепкая линия бедер».
Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то там линия бедер.
Наташка у — вас красивенькая получилась. Раз меня уволили, я вашу книжку каждый день читаю.
И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра все выкладывай. Про меня скажи, что, мол, я деморализатор общества, скажи, что взрослому мужчине после моей книжки прямо удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка и описаны, мол, в ней сцены невыразимой половой распущенности.
Так и говорить?
Так и говори: Роман Агафона Шахова «Бег волны». Не забудешь? Издательство «Васильевские четверги», тираж 10.000 экземпляров, Москва, 1927 г., стр. 269, цена в папке 2 руб. 25 коп. Скажи, что, мол, во всех магазинах, киосках и на станциях железных дорог продается.
Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то забуду.
Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь растратчика. Тут были главным образом бедра, несколько раз указывалась цена книги, несомненно, невысокая для такого большого ^количества страниц, размер тиража и адрес склада издательства «Васильевские четверги» — Кошков пер., дом № 21, кв. 17/а.
Обнадеженный кассир выпросил на прощанье новую книгу Шахова под названием «Повесть о потерянной невинности или в борьбе с халатностью».
. — Так ты иди, братец, — сказал Шахов, — и не греши больше. Нечистоплотно это,
Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете, дадут условно?
Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда и выкрутишься.
Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько танцевальных движений и промурлыкал:
Бейте в бубны, пусть звенят гита-ары…
. Потом он позвонил в издательство «Васильевские четверги».
Печатайте четвертое издание «Бега волны», печатайте, печатайте, не бойтесь! Это говорит вам Агафон Шахов!
СКУЛЬПТОР ВАСЯ,НИКИФОР ЛЯПИС И ДРУГИЕ
По коридору разгуливали сотрудники, поедая большие, как лапти, бутерброды. Был перерыв для завтрака. Бронеподростки гуляли парочками. Из комнаты в комнату бегал Авдотьев, собирая друзей автомобиля на экстренное совещание. Но почти все друзья автомобиля сидели в секретариате и слушали Персицкого, который рассказывал историю, услышанную им в Обществе художников.
Вот эта история.
Рассказ о несчастной любви
В Ленинграде, на Васильевском острове, на Второй линии жила бедная девуЩка е большими голубыми глазами. Звали ее Клотильдой.
Девушка любила читать Шиллера, мечтать, сидя на парапете Невской набережной, и есть за обедом непрожаренный бифштекс.
Но девушка была бедна. Шиллера было очень много, а мяса совсем не было. Поэтому, а еще и потому, что ночи были белые, Клотильда влюбилась. Человек, поразивший ее своей красотой, был скульптором. Мастерская его помещалась у /Новой Голландии.
Сидя на подоконнике, молодые люди смотрели в черный канал и целовались.
В канале плавали звезды, а может быть, и гондолы. Так, по крайней мере, казалось Клотильде.
Посмотри, Вася, — говорила девушка, — это Венеция. Зеленая заря светит позади черно-мраморного замка.
Вася не снимал своей руки с плеча девушки. Зеленое небо розовело, потом желтело, а влюбленные все не покидали подоконника.
Скажи, Вася, — говорила Клотильда, — искусство вечно?
Вечно, — отвечал Вася, — человек умирает, меняется климат, появляются новые планеты, гибнут династии, но искусство непоколебимо. Оно вечно.
Да, — говорила девушка, — Микеланджело.
Да, — повторял Вася, вдыхая запах ее волос, — Пракситель.
Канова.
Бенвенуто Челлини.
И опять кочевали по небу звезды, тонули в воде канала и туберкулезно светили к утру.
Влюбленные не сходили с подоконника. Мяса было совсем мало. Но сердца их были согреты именами гениев.
Днем скульптор работал, он ваял бюсты. Но великой тайной были покрыты его труды. В часы работы Клотильда не входила в мастерскую. Напрасно она умоляла:
Вася, дай посмотреть мне, как ты творишь.
Но он был непреклонен. Показывая на бюст, покрытый мокрым холстом, он говорил ей:
Еще не время, Клотильда, еще не время. Счастье, слава и деньги ожидают нас в передней. Пусть подождут.
Плыли звезды…
Однажды счастливой девушке подарили контрамарку в кино. Шла картина под названием «Когда сердце должно замолчать»; в первом ряду, перед самым экраном, сидела Клотильда. Воспитанная на Шиллере и любительской колбасе, девушка была необычайно взволнована содержанием картины:
«Скульптор Ганс ваял бюсты. Слава шла к нему большими шагами. Жена его была прекрасна. Но они поссорились. В гневе прекрасная женщина разбила молотком бюст — великое творение скульптора Ганса, над которым он трудился три года. Слава и богатство погибли под ударом молотка. Горе Гансабыло безысходным. Он повесился, но раскаявшаяся жена вовремя вынула его из петли; Затем она быстро сбросила свои одежды.
Лепи меня! — воскликнула она. — Нет на свете тела прекраснее моего.
О, —возразил Ганс. —Как я был слеп. И он, охваченный вдохновением, изваял статую жены. И это была такая статуя, что мир задрожал от радости. Ганс и его прекрасная жена прославились и были счастливы до гроба».
Потрясенная увиденным, Клотильда пошла из кино в Васину мастерскую. Все смешалось в ее душе. Шиллер и Ганс, звезды и мрамор, бархат и лохмотья.
Вася! — окликнула она.
Он был в мастерской. Он лепил свой дивный бюст — человека с длинными усами и в толстовке. Лепил его с фотографической карточки.
И вся-то наша жизнь есть борьба, — напевал скульптор, придавая бюсту последний, лоск.
И в эту же секунду бюст с грохотом разлетелся на куски от страшного удара молотком. Клотильда сделала свое дело. Протягивая Васе руку, запачканную в гипсе, она гордо сказала:
т- Почистите мне ногти.
И она удалилась. До слуха ее донеслись странные звуки. Она поняла в чем дело: великий скульптор рыдал над разбитым творением.
Наутро Клотильда пришла, чтобы продолжить свое дело: вынуть потрясенного Васю из петли, сбросить перед ним свои одежды и сказать:
Лепи меня. Нет на свете тела прекраснее моего.
Она вошла и увидела: Вася не висел в петле. Он сидел на высокой табуреточке спиною к вошедшей Клотильде и что-то делал.
Но девушка не смутилась. Она сбросила свои одежды, покрылась от холода гусиной кожей и вскричала, лязгая зубами:
Лепи меня, Вася, нет на свете тела прекраснее моего.
Вася обернулся. Слова песенки застряли на его устах.
И тут Клотильда увидела,что он делал: он лепил дивный бюст — человека с длинными усами и в толстовке. Фотографическая карточка стояла на столике. Вася придавал скульптуре последний лоск.
Что ты делаешь? — спросила Клотильда.
Я леплю бюст заведующего кооплавкой № 28.
Но ведь я же вчера его разбила, — пролепетала Клотильда, — почему же ты не повесился? Ведь ты же говорил, что искусство вечно. Я уничтожила твое вечное искусство. Почему же ты жив, человек?
Вечное-то оно вечное, — ответил Вася, — но заказ-то нужно сдать. Ты как думаешь?
Вася был нормальным халтурщиком-середнячком.
А Клотильда слишком много читала Шиллера…
— Так вот, Ляпсус, не пугайте Хиночку Члек своим мастерством. Она нежная женщина. Она верит в ваш талант. Больше, кажется, в это никто не верит. Но если вы еще месяц будете бегать по «Гигроскопическим вестникам», то и Хина отвернется от вас. Кстати, полтинника я вам не дам. Уходите, Ляпсус.
Могучая кучка. Золотоискатели
Как и следовало ожидать, рассказ о Клотильде не вызвал в бараньей душе Ляписа никаких эмоций.
С криками: «Жертва громил», «Налетчики скрылись» и «Тайна редакторского кабинета» в комнату вбежал Степа.
Персицкий, — сказал он, — иди. скорее на место происшествия и пиши в «Что случилось за день». Сенсационный случай на пять строчек петита.
Оказалось, что пришедший в свою комнату редактор нашел огромную ручку с пером № 86 лежащей на полу. Перо воткнулось в подножку дивана. А новый, купленный на аукционе редакторский стул имел такой вид, будто бы его клевали вороны. Вся обшивка была прорвана, набивка выброшена на пол и пружины высовывались, как готовящиеся к укусу змеи,
Мелкая кража, — сказал Персицкий, — если подберутся еще три кражи — дадим заметку в три строки.
В том-то и дело, что не кража. Ничего не украли. Только стул исковеркали.
Совсем как у Ляпсуса, — заметил Персицкий, — похоже на то, что Ляпсус не врал.
Вот видите, — гордо сказал Ляпис, — дайте полтинник.
Принесли вечернюю газету. Персицкий стал ее проглядывать.
Обычный читатель газету читает. Журналист сначала рассматривает ее, как картину. Его интересует композиция.
Я бы все-таки так не верстал, — сказал Персицкий, — наш читатель не подготовлен к американской верстке… Карикатура, конечно, на Чемберлена… Очерк о Сухаревой башне… Ляпсус, писанули бы и вы что-нибудь о Сухаревском рынке —свежая тема —всего только сорок очерков за год печатается… Дальше…
Персицкий с легким презрением начал читать отдел происшествий, делавшийся, по его пристрастному мнению, бездарно.
Столетний материал… Этот растратчик у нас уже был… Неудавшаяся кража в театре Колумба. Э-э-э, товарищи, это Что-то новое… Слушайте.
И Персицкий прочел вслух:
Неудавшаяся кража в театре Колумба
«Двумя неизвестными злоумышленниками, проникшими в
