машины-калеки, опухшие части торчат раскоряками, машин не щадит металлический сифилисна Ниагаре турбины рассыпались…» Кончилась лекция, Monsieur включает слабую, жанром полегче, волнишку Югославии.
И Робот идет, напевая, пальцы, как связка ключей: «По улице, пыль подыма-ая, прохо-дил полк гусарусачей.
Марш вперед, труба зовет, черные гу…» Оборвут на полслове песенки тон, и губами резиновыми не шевелит он, пораженный чудовищным энцефалитом, Робот ждет передачи с открытым ртом.
Ровно в 7 пунктуально, по Гринвичу, руки сложной системы от себя потяготою ринувши, когда стены коробок полосой озаряются красной, просыпается Робот, в суставах коленчатых хряснув.
Подымает скафандром сияющий череп, на волнистом затылке узор, это родинка фирмы, фабричный герб из геральдики Шнейдер-Крезо.
И с волны золотого собора переливом колеблемых волн в ухо Робота звоном отборным, колокольнею вклинился Кельн.
Он встает, протирает мелом и замшей электрический чайник щеки, пылесос рукавицей взявши, выметает сор и стихи, и на службу – в концерн, к стеклянному дому в конце…
Слышит дом шага, четкого клац, Робот лбом отражает Потсдаммерплац.
Несгибаем и прям, конструктивно прост, нержавеющий Робот ртутною мордой улыбается во весь рост подъяремным Линкольнам и Фордам.
По доспехам плывут вниз ногами прохожие, и рекламами, окнами, спятив с ума – светлой комнатой смеха на никельной роже гримасничают дома.
А на заводе, крутя пружины, уже заводят парней машинных.
В краях зазубрены, поршнями хрюкая, впродоль стены стоят безропотно кинжало-зубые молотко-рукие цельностальные ребята – Роботы.
Один, со спиною, подобной танку, имея на лице острие, хватает крюками железную штангу и клювом прокусывает ее.
Другой вставляет железную пробку, широкая морда висячим замком, а третий вылизывает заклепку напильником-языком.
А Робот-люксус, выпучив цейсы, к воротам завода прирос полицейским.
(Не оглянувшись на ворохи дыма, живой безработный проходит мимо.) И приторно тянет ипритом оттуда, стеклянно-синий снят цилиндр, заботливо в баллон укутан нежнейший… нитроглицерин.
Им ничего, не дышат, не люди, вуалится газ у лица на полуде.
К табелю табель, ребята привычные, клювы цапель к лицам привинчены.
А вечером синим апрелем к Роботу входит тонная фрейлейн.
Шапочка – наискосок, с фетра вуалинка, тонкий носок у туфельки маленькой.
На цыпочках тянется к блеску забрала, и ниточкой – ручкой
И гуды в антеннах тогда принимают скрипичный оттенок со склонностью к маю, сияющий иссиня доспехами, грубый, он пианиссимо оркестрится румбой.
Пошли по трелям стальные ботинки, и пальцы фрейлейн лежат на цинке!
– Пойдем глянцевитым путем, пойдем-пойдем – Губы синеватым аргоном, румбу отбивая ступней, Робот танцует спокойно с фрейлейн травинкой степной… и на индеви железо забрала, цинка Тихим радио тинькая, светит стекло пальцев тепло.
Приемная зала стального картеля.
На глади паркета ракета луча.
С официальностями не канителя, сам Шнайдер с портфелем проходит ворча.
Напрягся мозг микрофарад, контакт механик пробует, сейчас начнется смотр-парад, приемка новых Роботов.
Шпалером стоят орденастые представители павшей династии.
Каски шпиц генерал оф-Битц, Генеральный штаб адмирал фон-Папф, с рекою-лентой на груди фельдмаршал граф де-Бомбарди.
Тряся лицо – чертеж машин (проекты мин и ядер)сам Шнайдер примет строй машин, шутливый, старый Шнайдер.
И мимо пиджаков пушка зимы светлей в Герленовых духах, и в золоте затылок, прошла украдкой лэди Чатерлей и у колонны жилистой застыла.
Забыт лесник (они давно расстались) ей нужен Робот первобытных эр оранг-утанг несокрушимой стали, чья сила: Е, деленное на Р.
Изобретатель смотрит вниз.
В полнейшей тишине ждут дамы в светлых, платьях из инея шитья Шанель.
Повернулись головы.
Лорнетки у глаз.
Об пол слитки олова по лестнице лязг…
Вдоль по рядам прокатился рокот, дрогнули люстры в мелкую дробь.
В зал – маршируют – за Роботом – Робот – паркет гололедицей ромб в ромб.
Идут ребята страшных служб, в дверях отдавши честь орлу.
А тени дам толпою луж лежат на глянцевом полу.
– Рыцарской – ротой – железных сорок – Топорщась – подагрой – кольчатых – лап, – Корпус – пружинит – на плотных – рессорах Свет – тиратронов – кварцевых – ламп. – На каждом – Роботе – надпись – «Проба» – Лбов – цилиндрических – свет – и сверк, – Панцири – в глянце – Робот – в Робот, – Радиоскопами – смотрят – вверх. Сто-ой: (ударили тяжкой стопой).
А белая леди мечтает о встрече: – «Когда ж я увижусь, о, Робот, с тобой, чтоб тронуть железо и вздрогнуть, и лечь, и щекой ощутить ферро-сплавные плечи. Захочу, заведу, и нежный гагачий в пастушью дуду запоет догадчив, склонившись антенной, он чудный, он тенор…» Она видала видики, но жить с живыми стало впроголодь, и лапу лучшей в мире выделки рукою ласковой потрогала.
Каждый – Робот – проверен – и вышколен Х-образная – грудь – широка. – № и серию вписывая в книжку, Шнайдер обходит строй сорока.
Мерцает – утроба – кишечником – трубок шарниры – колесики – ролики – стук.
Напра-во ать-два – повернулись – угрюмо светлозеркальные – сорок – штук.
– Дайте-ка общий выдох и вдох! – кинул механику роботов бог, и разом сорок резиновых легких охнули в хоботы: «Гох! Гох!» А лэди мечтает: «Захочу – подкручу, и Робот, грубый, жестокий такой, повалит меня дивану в парчу душить ревнующею рукой».
А после, блестя синевою под утро, сентиментальный Робот оперным тембром гудит в репродуктор: «твой до гроба…» А Шнайдер рукой оттопырил ухо: – «Вот этот вздохнул немножечко глухо!» – сказал и обмер, дорожка по коже как будто паук пробежал рукавом, – грустно стоит на других непохожий Робот номер сороковой.
Пульсирует веною, странный что-то. Что-то неверное в низких частотах.
Сгорбился Робот, вымолвить силится, не может ожить, и стрелка на «стоп», но около рта морщинка извилистая: (может – небрежность, а может скорбь…) Светится в прорезях лампа сквозная, и чудится Шнайдеру – он по-людски смотрит презрительно: «Я тебя знаю…» и тихо пульсируют сталью виски.
Завитковый соленоид зеленеет локоном, и лицо его стальное худобою вогнуто.
По резине глянцевой У стального рта тонко жилка тянется, будто доброта.
И Шнайдеру страшно: – Выгнать! Испорчен!
Отходит под стражей к Роботам прочим…
Повернули тумблер в латах – (дан приказ…) Вынули аккумулятор, свет погас.
Ни тепла, ни рокота, ничего особенногоэ вон выносят Робота забракованного.
Уже ни стихов, ни пенья, ни гуда, горбом отражая мерцание звезд, цельностальное зеркальное чудо Бюссинг повез.
Зал гремит от топота: что ни шаг – залп!
Тридцать девять Роботов покидают зал.
Сплавом стали с кобальтом клещи свисли.
Тридцать девять Роботов на работу вышли.
Чтоб парламент пеплом вытлел, рейхстаг сжечь.
В Спорт-Паласе черный Гитлер держит речь.
Блещут фоно-дугами никельного сверка, зашагали слугами Гуго Гугенберга.
Пролетает морем синим пылью пар.
Облит синим керосином Фили – шар.
Черной свастикой железо на щеке, страшной цепью танки лезут на Же-Хе.
Отливает маслом потным морды сталь – глядя дулом пулеметным, Робот встал.
Среди старья – развинчен и разверчен развороченный, как труп, кошмар,
Забракованный за нечто человечье Робот, брошенный, лежит плашмя.
Робот мертв.
Ржавеют валики.
Ненужный Робот в грязном стоке под грудой жести спит на свалке, его грызет вода – и окись…
Кто б знал!..
Вороны, каркая над свалкой пролетали, и мимо – А мелкие, так как пищи не увидели блестящие детали раскрали юные радиолюбители.
Медь зеленеет и пятнится, как осенний мох под палою березою.
И чудный панцирь разъедает рак, металлов рак – зернистая коррозия.
Осколки ламп И руки врозь, раскинуты пинком, Спи, Робот, забывшие о жесте… спи, прикрытый, обрезками как венком, консервной жести!
Запахом пороха воздух тронут, У пулеметов лежим по два.
Траншеями изморщинен фронт.
Высота 102.
Темнеет.
За спиной – Республика.
Шинель у ног.
Комрот молоденький (три кубика) глядит в бинокль И в шестикратных два круга в деленьях навкрест вплыл курган.
Сначала туманен и матов, резче, и вблизился в круг рак, в защитных латах вытянув лопасти рук.
Из-за пригорка вылез, сузив мерцанье линзы, вытянув черный хобот, глянув глазами слизней, светлозащитный Робот.
– Встааа-вай!..
– К пулеметам!..
(а вы пока телефонируйте в штаб полка: у речки Суслонь замечен отряд бронированных, страшного роста; ждем приказаний…) С кургана подряд приподымались количеством до ста вооруженные до подошв, лоб по графам размечен…
Птица упала с облака в рожь, в обмороке кузнечик.
В атаку ли ринуться?
Ждать?..
Наступать?..
– Прицел одиннадцать! Це-лик пять!..
Из-за кургана вполоборота выходят, баллонами плечи сутуля.
Очередь грохота…
Пружиня в рессорах, пулей не тронуты, слонами в проволочном лесу, пошли – гипнотически – двигаясь свинцовые роботы, лапы держа на весу.
– Орудия… огонь! – шарахнулся взвод…
Шепот цепочкой: «лечь…» Но и снаряд отклоняется от странно мерцающих плеч.
Идут, начинается газовый запах, идут на гусеничном ходу.
Как паровозы на задних лапах идут, несут беду.
Слизисто сиз люизит, ПОЛПОЛЯ дыханием выжгли.
Маску сжимая, шепчет связист: – Телефонограмма…
Держитесь…
Вышли…
Сейчас… (захрипел) Из Бобриков вылетели, запрятавши в сталь дизелей сердца, из куска монолитного будто вылитые, топыря когти хватательных цапф, наши аэро. Беда!
На морде у Робота рупор, пулеметною речью орущий вокруг…
Ложится зарево на лица трупов, на крючья хватающих воздух рук.
Вытянув клещи чудесной закалки, шагают в рост колоколен.
Пунцовые!
В зареве!
Как при Калке!
Как на Куликовом!
Сквозь вихрь напролом аэро стремятся, звезда под крылом комсомольским румянцем.
Самолет показался, жужжа мириадами ос, когти расправил, полетом бреющим снизясь, рванул одного, схватил на лету и понес когтями железными Робота в дымную сизость.
Ночь.
Забилась в кусты перепелка.
И Робот гудит в железной руке, как летучая мышь вися в перепонках в белизне осветительных ракет.
А когти аэро впиваются в латы, как рука шахматиста хватает ферзя, и корчатся поднятые автоматы, разбитым стеклом рассыпая глаза.
Но этого мало!
Сосновыми вышками лес закачал, и, мерцаньем пыля, заколосились холодными вспышками советские магнитные поля, И глохнут роботы, слепнут, и, выбившись из сил, не гром, а осечек лепет из пулеметных рыл.
Железные – слепо к траншеям тычутся, резиной приторною дымят…
В кругах концентрических электричества вздрагивает автомат.
А под землею сосен пониже спокойны советские воен-инжи.
Приборами бегают стрелки скорые, и голос по-вологодски пропел: Последний робот на территории у точки Эл.
И где кустик щуплится – раскрылся в земле бетонный раструб и вытянулись коленчатосерые щупальца и работа тащат под землю, вглубь Уже произносится слово: Победа!
Над лесом пронесся сияющий АНТ, и песня победы мотором пропета.
– Пожалуй, успеем еще пообедать!..Смеется безусый лейтенант.
Остановилось метро.
Воздушка повисла.
Стали автобусы.
Ни одного пассажира.
Город застыл, полумертв.
И только, вытянув дыма перо, аэро над городом мчится к сияющей пропасти и на вокзале татакает пулемет.
Уже у магазина Смитса и Верндта висит афиша: «Правительство свергнуто.
На площади Мира четыре трамвая лежат.
Мимо витрины шляп провели арестованных полицейских.
Ночь пришла.
По звездам прожекторы тянутся, и гильзами выстреленными соря уже!
занимают радиостанцию вооруженные слесаря.
Уже ревком добивает войну и, дулом лоб кольнув, уже говорят радисту: А ну переведи волну.
Маузера у месье в висках.
– Давай-давай!
Под надписью «Робот» распределительная доска, и тихо ворчит мотора утроба.
Товарищ в доску ткнул сгоряча, месье под маузером залихорадило.
– Не мешкать!
и вниз опущен рычаг, управляющий Роботами по радио.
И на фронте, оступившись о траншею, Робот мотнул пневматической шеей.
Широкие пальцы из никеля скрючились… и сникли.
Будто кровь подобралась под угли – прожектора потухли.
Заворчав стальной утробой, будто заспанный – стал отваливаться Робот на спину.
Замолчал на морде рупор, замотались хоботы,
