за ломкой миросозерцаний, наполняют записные книжки материалами, вообще ведут себя, как Флоберы или Иваны Сергеевичи Тургеневы. И наконец, через год или два, произведение написано и сдано в сборник «Весна» (приложение к журналу «Самодеятельное искусство»). Вот как рисовалась авторам их деятельность по освоению деревенской тематики.
Но уж приложенный к письму план сборника одним махом разрушил чудный воздушный замок, возведенный по методу социалистического реализма.
Оказалось, что никуда не надо ехать, что литература совсем не такая сложная штука, как до сих пор предполагали, что Флобер с Тургеневым были какие-то водевильные дурни и делали совсем не то, что нужно; оказалось, что все гораздо проще.
Это ясно было из плана, в котором излагались требования и пожелания редакции:
1. За сжатые сроки сева (монолог).
2. Тягловая сила. Меньше нагруженности зимой, мобилизация кормов (сценка).
3. Тракторы. Заблаговременный ремонт, запасные части, горючее, смазка (обозрение).
4. Семена, зерно, картофель и т. д. (пьеса). Общественное питание, бронь продуктов к севу (куплеты).
На создание всей этой пролетарско-колхозной литературы давался штурмовой срок – пятнадцать дней. Пришлось укладываться, впихиваться в эти тесные рамки. Деревня ждала, надо было торопиться.
– Успеем?
– Очевидно, редакция находит срок достаточным. Им виднее. Они все-таки ближе к земле.
– Что ж нам взять? Меня, например, волнует пункт четвертый. Пьеса. «Семена, зерно, картофель и т. д.». Прекрасная тема.
– Сомневаюсь. Чего-то тут не хватает. Зерно! Картофель! Какая тут может быть коллизия?
– А «и т. д.»? В этом «и т. д.» что-то есть. Тут кое-что можно построить. Если не пьесу, то драматический этюд.
– Но, позвольте, редакция не хочет этюда. В этой теме она видит пьесу. А нам надо с ними считаться. Они все-таки ближе к земле.
– Да, они ближе – это верно.
– Вот пункт второй – это типичная пьеса – «Тягловая сила». Тут чувствуется что-то драматургическое. «Меньше нагруженности зимой, мобилизация кормов». МХАТ! Метерлинк! Пять актов с соевым апофеозом!
– Чувствуется-то оно чувствуется. Но люди просят сценку, а не драму. Ведь они знают, что надо деревне. Они ближе к земле.
– Да. Плохо. Они ближе. А мы дальше.
– Может, напишем обозрение по пункту третьему? Название, как в циркуляре – «Тракторы». Да и акты уже размечены, ничего не надо придумывать. Акт первый – «Заблаговременный ремонт». Акт второй – «Запасные части». Акт третий – «Горючее и смазка».
– А не лучше ли сделать из этого водяную пантомиму? Не придется писать диалоги, не так совестно будет. А? Ей-богу, сделаем водяную!
Незаметно для самих себя авторы (еще полчаса назад честные и голубоглазые) заговорили ужасающим языком халтурщиков. А еще немножко позже, хихикая и радуясь тому, что дело можно будет сварганить не в пятнадцать дней, а в полчаса, они налегли на пункт четвертый, любезно предложенный редакцией «Самодеятельного искусства» – «Общественное питание, бронь продуктов к севу (куплеты)».
Заготовил Митька бронь,
Митька бронь,
Митька бронь,
Митькин конь,
Митькин конь.
– Теперь давай отрицательного типа!
– Вот это правильно. После положительного полагается отрицательный.
– А не наоборот? Кажется, после отрицательного положительный?
– Все равно. Если им понадобится, они переставят. Они ближе к земле.
Не готов Егорка к севу,
Не подвез продуктов к хлеву,
Зацепился за овин –
Бронь рассыпал, сукин сын.
Дело ладилось. Сейчас даже пьеса «Семена, зерно, картофель» не казалась уже такой туманной, как раньше. А «Тягловая сила» так и просилась в сценку.
Авторы на глазах превращались в труху.
Уже почти готов был высококачественный репертуар для деревни, как вдруг они остолбенело уставились друг на друга и, не сговариваясь, изорвали в клочки бронь-куплеты. Потом, также не уславливаясь, потянулись к змей-искусительному плану и снова стали в него вчитываться.
Нет! Все верно. Официальное учреждение в документе, напечатанном на папиросной бумаге, предлагало срочно изготовить халтуру, ибо что же другое можно написать в штурмовой срок на тему: «Годовой производственный план. Производственные совещания между колхозами, реальный документ борьбы за урожай, севооборот и расстановка рабочей силы».
Решительно можно сказать, что на этом месте письмо теряет значение интимной черты из быта авторов. Оно делается гораздо серьезнее. Это сигнал бедствия в литературе.
По всему городу бродят старушки с разносными книгами. Они взбираются на этажи и с полупоклонами вручают литераторам ведомственные циркуляры, долженствующие вызвать расцвет отечественного искусства.
Кто может поручиться, что не сидит уже за колеблющимися фанерными стенками своего кабинета какой-нибудь чемпион – администратор среднего веса и не сочиняет гадкий меморандум:
«Писатель, стоп! Комсомол ждет высококачественного репертуара. Штурмуй молодежную тематику! Срок сдачи материала двадцать четыре часа.
План.
1. За многомиллионный комсомол (балет).
2. Вопросы членства и уплата взносов (опера).
3. Освоение культнаследства прошлого (куплеты).
4. Организационная схема взаимоотношений обкомов ВЛКСМ с райкомами ВЛКСМ (скетч на десять минут)».
И куплет, в котором организованный Лешка усвоил наследие, а недопереварившийся в котле Мотька такового недоусвоил, будет изготовлен в аварийном порядке не в двадцать четыре часа, а в три минуты, потому что этим путем халтура легализуется, поощряется и даже пламенно приветствуется.
И плетутся по городу старушки, кряхтя, поднимаются они на этажи, двери перед ними распахнуты, уже готовы перья и пишущие машинки, и чадные ведомственные розы расцветают в садах советской литературы.
1933
Техника на грани фантастики*
Полному счастью всегда мешает какая-нибудь мерзкая подробность.
Счастье Северокавказского трактороцентра беспрерывно омрачалось странным, нехорошим, даже возмутительным поведением Новоивановской МТС.
Это была черт знает какая МТС! Никаких черных досок не хватило бы, чтоб занести на них все неприятности, причиненные этой непокорной тракторной станцией своему обожаемому начальству.
Наконец терпение лопнуло, и работники Крайтрактороцентра, пылая гневом, собрались на сверхэкстренную летучку. Негодование собравшихся выливалось главным образом в горьких пословицах. Станцию называли паршивой овцой, каковая портит все беспорочное стадо, ее сравнивали с ложкой дегтя, тонко подчеркивая таким образом, что все мероприятия сидящего тут же начальника представляют собою не что иное, как бочку душистого меда. Перечислялись деяния паршивой овцы и паршивой ложки.
Станции посылали письма. Она не отвечала на письма. Ей посылали телеграммы. Она не отвечала на телеграммы. Ей грозили, – она бесстрашно не обращала внимания. И сейчас летучка гремела:
– Это какое-то государство в государстве!
– Совершенно верно. Какое-то беспринципное нахальство!
– Чистое наплевательство. Ячество на грани рвачества. Мы им отпустили десять тысяч рублей на приспособление усадеб. А они молчат, даже спасибо не скажут.
– Переводит им районное отделение банка три тысячи. Молчат. Переводят еще три тысячи рублей и шестьдесят копеек. Молчат. Еще тысячу и тридцать копеек. Ну, и как вы думаете?
– Неужели молчат?
– Молчат.
– А помните, в конце прошлого года мы им задебетовали сначала три тысячи рублей с полтинником, а потом еще тысячу рублей девяносто копеек. Оперируйте, мол. Организуйтесь. И знаете, что они сделали? Ничего не сделали. Не прислали даже отчета.
Да, мир не видал еще более развращенной МТС! Можно было подумать, что эту тракторную станцию захватили невесть откуда взявшиеся корсары, разбили бочки с горючим, перепились и в пьяном виде сожгли главного бухгалтера вместе с помощником и всей отчетностью. На нервные запросы об обмолоте хлебов, о сдаче зерновых культур, об использовании машин, о подготовке кадров, о ремонте инвентаря и обо всем прочем Новоивановская МТС не ответила ни одной строкой. Положительно, почта и телеграф перестали влиять на зарвавшуюся станцию. Необходимо было личное вмешательство какого-нибудь энергичного краевого представителя.
– Вы мне только развяжите руки, – сказал назначенный для этой цели представитель, – а уж я им покажу! Вы мне только пойдите навстречу, дайте картбланш на предмет применения репрессий, а уж они у меня запрыгают! Они у меня покрутятся!..
Ему пошли навстречу, развязали руки, дали картбланш, дали суточные. И он поехал.
«Ну-с, – думал он, садясь в поезд, – первым долгом выговор директору, а остальных можно созвать на собрание и подкрутить им хвоста. Пусть знают в другой раз, как отмалчиваться!»
В поезде было неудобно. На окнах висели изящные занавески, но уборная была заперта на весь рейс. Там хранились поездные масленки и пакля. Пассажиров туда не пускали, так как считали, что они воры и обязательно что-нибудь украдут. Измученный представитель ворочался с боку на бок и продолжал размышлять.
«Не-ет, простым выговором он у меня не отделается. Строгий выговор с предупреждением! Заместителю – поставить на вид. Бухгалтера – вон, а остальных…»
От железной дороги представитель четыре часа ехал лошадьми. Весна (почки, птички и листочки) не радовала представителя. Взлетая на ухабах и пугливо хватаясь за талию возницы, он думал:
«Я их отделаю! Они у меня наплачутся! Директора – вон! Заместителю – строгий с предупреждением! Бухгалтера – под суд! А остальным поставить на вид! Но на какой вид!!! Но как поставить!!! Чтоб всю жизнь помнили!!!»
В станице Новоивановской на представителя сразу же напали собаки. Он отчаянно хлестал их тяжелым портфелем по мордам и думал:
«Директора – под суд! Заместителя – вон! Всех вон, всех под суд!!!»
Он отбился от псов благодаря счастливому стечению обстоятельств. Его портфель имел окованные металлом углы и содержал в себе большое количество окаменевших от времени протоколов. Это было грозное оружие, от одного удара которым псы падали замертво.
Теперь предстояло расправиться с окаянной МТС, с этим гнездом вредоносных и заносчивых бюрократов.
Представитель остановил первого же колхозника и вступил с ним в беседу. Он хорошо знал деревню по гихловским пьесам для самодеятельного театра и умел поговорить с мужичком.
– Здорово, болезный, – сказал он приветливо.
– Здравствуйте, – ответил колхозник.
– Давай с тобой, дид, погундосим, – с неожиданной горячностью предложил уполномоченный, – так сказать, покарлякаем, побарлякаем. Тоже не лаптем щи хлебаю.
Дид, который, собственно, был полудид, потому что имел от роду никак не больше двадцати лет, шарахнулся в сторону.
– Не замай! – крикнул гость. – Треба помаракуваты.
– Чего тебе надо? – спросил колхозник. Возмущенный бездушностью мужичка, гость перешел на общепринятый язык.
– Где тут директор вашей МТС?
– Не знаю.
– Не знаешь директора МТС?
– Не знаю.
«Вот как оторвались от жизни, проклятые лентяи, – с горечью подумал представитель, – до того дошло, что даже коренное население станицы не знает директора МТС. Репрессии, репрессии, репрессии!»
– А заместителя знаешь?
– И заместителя не знаю.
– Это становится интересным. Может, и бухгалтера не знаешь?
– Не знаю.
– За-ме-ча-тель-но! Но кого-нибудь из МТС ты знаешь?
– Никого не знаю.
– Может быть, ты скажешь, что и МТС здесь нету?
– Нету.
– Как нету? Ты что тут гундосишь? – закричал представитель Трактороцентра, в волнении переходя на язык самодеятельного театра. – Ведь давеча, нонеча, анадысь мы им телеграммы посылали! Это какая станица?
– Новоивановская, Новопокровского района.
– Может, ты спутал, болезный?
Но болезный с поразительным упрямством утверждал, что спутать не мог, так как родился в этой станице и вырос в ней. А что касается МТС, то таковой здесь не имеется. И анадысь не было, и давеча не было, и нонеча нет.
– В таком
