функции которых аналогичны функциям командора в «Золотом теленке». Это Воланд и его свита. Остап, правда, не так всесилен (и не так беспощаден), как «черный маг» и его помощники, но отношение его к Корейко и Полыхаеву такое же, как отношение воландовской свиты к Лиходееву и Семплеярову. «…Лично мне вы больше не нужны. Вот государство, оно, вероятно, скоро вами заинтересуется», — с великолепным презрением заявляет Остап разоблаченному Полыхаеву (Т. 2. С. 224). Конечно, великий комбинатор — не потустороннее существо, а человек нашего мира, но некоторое мрачное величие (чуть пародийное) присуще и ему. Вот каким он представляется Шуре Балаганову во время первой беседы в ресторанном саду: «Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий белый шрам. Глаза сверкали грозным весельем» (Там же. С. 29). Здесь вспоминается даже не могущественный гаер Коровьев, а сам Воланд.
Таким образом, под внешним сюжетом в «Золотом теленке» обнаруживается другой, построенный на реальной оценке действующих лиц. История Остапа Бендера не имеет подлинного конца — такого, который казался бы читателю естественным и гармоничным. Справедливо ли, что Бендер, с его «талантом высмеивания, вышучивания всего того, что должно быть высмеянным», «переквалифицировался в управдомы», получая должность Никанора Ивановича из «Мастера и Маргариты», а деятели типа Полыхаева или Ухудшанского продолжали процветать? Никакой «сермяжной правды» читатель в этом не ощущает.
Если формально в «Золотом теленке» здоровая советская действительность торжествовала над командором, то моральным победителем в романе оказывался скорее Остап Бендер. Именно это обстоятельство постоянно ставилось в упрек авторам «Золотого теленка»; оно же, по всей вероятности, и было главной причиной трудностей, возникших при издании романа. В 1931 г. «Золотой теленок» был напечатан в журнале «30 дней»; уже во время этой публикации начались разговоры об опасном сочувствии авторов Остапу Бендеру (о том же писал, как мы знаем, и Луначарский). По словам одного из современников, в те дни «Петров ходил мрачный и жаловался, что «великого комбинатора» не понимают, что они не намеревались его поэтизировать»[177]. В декабре 1931 г. вышел в свет № 12 «30 дней» с окончанием романа; наступила томительная пауза. Что происходило в 1932 г.? Об этом мы узнаем из до сих пор не опубликованного письма А. А. Фадеева. Не получая разрешения на печатание книги, Ильф и Петров обратились к А. А. Фадееву как одному из деятелей РАППа. Тот ответил, что сатира их, несмотря на остроумие, «все-таки поверхностна», что описанные ими явления «характерны главным образом для периода восстановительного»— «по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой»[178]. Спустя два года, на Первом съезде писателей, М. Кольцов напомнил (ссылаясь на присутствовавших свидетелей), что «на одном из последних заседаний покойной РАПП, чуть ли не за месяц до ее ликвидации, мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров, и персонально их…»[179]. РАПП был ликвидирован в апреле 1932 г., значит, в начале 1932 г. право на существование Ильфа и Петрова еще отрицалось. Действительно, в феврале 1932 г. группа сотрудников журнала «Крокодил», указывая, что «за последние годы, при обострении классовой борьбы, в среде мелкобуржуазных сатириков начался процесс разложения», заявляла, что Ильф и Петров «находятся в процессе блужданий и, не сумев найти правильной ориентировки, работают вхолостую»; соавторы противопоставлялись в этом отношении В. Катаеву и М. Зощенко, которые «добросовестно пытаются перестроиться»[180]. Ардов вспоминал (со ссылкой на Ильфа), что изданию «Золотого теленка» помог Горький, который, «узнав о затруднениях, обратился к тогдашнему наркому просвещения РСФСР А. С. Бубнову и выразил свое несогласие с гонителями романа. Бубнов, кажется, очень рассердился, но ослушаться не посмел, роман сразу был принят к изданию»[181]. Следовательно, и Бубнов был против; почему же он не посмел «ослушаться»? Важнейшую роль сыграла здесь, очевидно, ликвидация РАППа, отразившая очередную недолговременную «оттепель» (незадолго до этого в Художественном театре по личному распоряжению Сталина была возобновлена запрещенная в 1930 г. постановка «Дней Турбиных»).
23 августа 1932 г. Ильфу и Петрову было предоставлено место для пародийного интервью на странице «Литературной газеты», специально посвященной обоим писателям (под шапкой «Веселые сочинители»). «Правда ли, что ваш смех это не ваш смех, а их смех?» — спрашивал вымышленный интервьюер. «Не будьте идиотом!»— отвечали авторы цитатой из Бернарда Шоу, но самый вопрос и его опровержение были включены в «интервью» не случайно. В конце года издание «Золотого теленка» было подписано к печати, а в начале 1933 г. роман вышел в свет. Но вышел он как бы условно — с важными оговорками. Само собой разумелось, что история великого комбинатора не окончена. «На авторах лежит большая ответственность», — заявлял Луначарский и предостерегал их против того, чтобы оставить Остапа «плутом и повести его далее по линии разрушительного авантюризма»[182]. Дилогия (или, как иронически выражались авторы, «двулогия») должна была превратиться в трилогию, благополучно сводящую все концы.
Мы уже неоднократно отмечали сходство в замысле эпопеи о великом комбинаторе с замыслом «Мертвых душ»: и там и здесь в центре талантливый авантюрист, чье путешествие по России дает повод показать всю страну. Можно думать, что и композиционное построение эпопеи должно было быть аналогичным гоголевскому плану — трехчастная эпопея с постепенным углублением темы и созданием, так сказать, дантовского «Рая» для всей трилогии.
Сходной оказалась и судьба обеих эпопей. «Мертвые души», как известно, были разрешены к печати с большими затруднениями: первоначально первый том был запрещен московской цензурой, и лишь вмешательство Бенкендорфа и царя привело к его выходу в свет (с небольшими купюрами). Такой же была и судьба «Ревизора» (несколькими годами ранее): «избранная публика» увидела в комедии «невозможность, клевету и фарс» и вынуждена была изменить свое отношение лишь тогда, когда убедилась в благосклонности государя к «пьеске». Из всего этого вовсе не следует делать вывод о либерализме Николая I или о том, что художественная литература не подвергалась при нем стеснениям. В те же самые годы не были допущены на сцену «Горе от ума», где Чацкому противостоял московский вельможа Фамусов, и «Борис Годунов», изображающий преступного царя. Но провинциальные чиновники из губернского города N и захолустный городничий официальным иммунитетом не обладали — их можно было высмеивать.
Теми же соображениями определилось, по-видимому, и допущение к печати «Золотого теленка». «Мы не можем без самокритики. Никак не можем, дорогой Алексей Максимович. Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса», — писал Сталин Горькому в 1930 г.[183] В какой степени эти слова были простым лицемерием, и в какой — мистифицированным отражением реальной политики, мы попытаемся ответить в дальнейшем изложении, а пока укажем только, что вождь народов, как и самодержец всероссийский, строго дозировал нормы допущенной самокритики, ограничивая ранг подлежащих осмеянию лиц и объем критических обобщений.
Сатира необходима, но она не должна подрывать основные устои власти и, главное, должна быть оптимистической и жизнеутверждающей. Гоголь был сатириком, но он был также патриотом и навсегда покорил сердца верных сынов отечества тройкой из «Мертвых душ»: «…летит все, что ни есть на земли и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Давно уже ехидные люди — до революции В. В. Розанов, а в более позднее время А. Белинков и В. Шукшин — обратили внимание на то, что внутри этой чудной тройки сидит Павел Иванович Чичиков, но это не смущало ее поклонников: пусть Чичиков, лишь бы другие народы «посторанивались». Ильф и Петров не только заимствовали у Гоголя образ дороги; они дали свой вариант гоголевской тройки. Это — автопробег, настоящий автопробег, а не тот, который имитировали жулики — пассажиры «Антилопы»:
Полотнища ослепительного света полоскались на дороге. Машины мягко скрипели, пробегая мимо поверженных антилоповцев. Прах летел из-под колес. Протяжно завывали клаксоны. Ветер метался во все стороны. В минуту все исчезло, и только долго колебался и прыгал в темноте рубиновый фонарик последней машины.
Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями… (Т. 2. С. 88–89).
Сцена автопробега в «Золотом теленке» не имеет столь прочных шансов на бессмертие, как гоголевская тройка: в ней нет самоутверждения перед «другими народами». Но критики, начиная с Луначарского, ее дружно одобрили — за оптимизм и противопоставление Остапу Бендеру «настоящей жизни». Заметим, кстати, что в отличие от Гоголя Ильф и Петров избежали некоторой двусмысленности образа, не поместив своего жулика внутрь прекрасного экипажа, а оставив его снаружи — в пыли.
Однако и этот вариант оптимистической антитезы сатирической теме заключал в себе важный пробел. Кто же все-таки сидит в автомашинах, олицетворяющих «настоящую жизнь»? В «Золотом теленке» упоминаются имена участников подлинного автопробега, занимающих командорскую машину, — некий Клептунов, профессор Песочников, товарищ Нежинский и писательница Вера Круц (Там же. С. 75). Увы, имена эти ничего не говорят читателю. Фамилия Клептунова напоминает интеллигентным читателям греческий глагол «клепто» (воровать) и хорошо известное слово «клептоман». Вера Круц больше всего напоминает Веру Инбер, землячку авторов, к которой и они, и другие коллеги обычно относились не очень серьезно. А профессор Песочников? Заблуждающийся ли это интеллигент из сочинений Олеши или ученый, прочно занявший место в социалистическом строительстве вроде леоновского Скутаревского (которого читатели непочтительно именовали «Скукаревским»)? Все это оставалось неизвестным.
А между тем именно от этого зависело разрешение сомнений, встававших еще в 1932 г.: что означает смех Ильфа и Петрова — «наш» ли это или «их» смех? Авторы искренне радовались появлению новой техники, но они, видимо, еще не решили, кто правит этой техникой, что стоит за «железом», которое тыкали в глаза свободомыслящему австрийскому корреспонденту пассажиры литерного поезда, идущего на Турксиб. Ответить на этот вопрос — прежде всего для самих себя — они и должны были в последующие годы.
Глава V
«Клооп» И «Подлец»
С конца 1932 г. положение Ильфа и Петрова в литературе упрочилось. В 1933 г. вслед за «Золотым теленком» вышел двумя изданиями сборник их рассказов «Как создавался Робинзон» (в 1935 г. он был переиздан еще раз), в том же году они написали водевиль «Сильное чувство» и комедию «Под куполом цирка», поставленную в мюзик-холле, а потом и в кино. Фельетоны соавторов, как мы уже знаем, печатались в эти годы не только в «Литературной газете» и «Крокодиле», но и в «Правде».
Почему их там печатали? Заслуживают внимания соображения по аналогичному вопросу, высказанные И. Ефимовым, обратившимся к материалам советских газет 1970-х гг. и встретившимся со сходным явлением — с весьма острой самокритикой на страницах официальной печати. И. Ефимов
