это время В. М. Молотов докладывал на сессии Верховного Совета о заключенном с Германией договоре о дружбе и границе, осуждал Англию и Францию за их воинственность и нежелание принять мирные условия Гитлера, завоевавшего Польшу (речь на 5-й сессии Верховного Совета 31 декабря 1939 г.). Философско-сатирическая пьеса оказывалась, в сущности, злободневным политическим памфлетом официозного характера.
В тот же период и под влиянием тех же политических установок была начата Е. Петровым него большая книга, которая так и осталась незаконченной. Это роман о будущем— «Путешествие в страну коммунизма». При жизни Ильфа писатели утопий не сочиняли. Напротив, как мы видели, их произведения, написанные со времени официального провозглашения социализма в 1933–1934 гг., оказались своеобразным ответом на утопические (или антиутопические) чаяния предшествующих лет. Но «Путешествие в страну коммунизма»— это типичная утопия, роман о будущем.
Время действия романа указано точно — 1963 год (эта дата была даже одним из вариантов названия книги). В прошлом — Вторая мировая война. Ныне Советский Союз — коммунистическая страна, хотя, вопреки Маяковскому, социалистическая революция в других частях света не произошла и в Америке все еще хозяйничают капиталисты — весьма отвратительные. Повествование ведется устами прогрессивного американца, вновь приехавшего в Советский Союз (в первый раз он посетил его в 1939 г.) в 1963 г. Американца зовут Юджин Питерс — тем самым он оказывается заокеанским двойником Евгения Петрова.
Советский Союз построил коммунизм, несмотря на мировую войну и капиталистическое окружение. Как ему это удалось? Прежде всего благодаря мудрой внешней политике правительства. Она, как признает в романе старый американский дипломат, «совершенно нова и оригинальна»: «В любом дипломатическом действии всегда заложены две мысли — одна явная и другая тайная… Советские дипломаты… всегда говорят, что думают, и делают то, что говорят…» «Великолепная» внешняя политика Советского Союза не встретила, однако, поддержки со стороны стран, отказывающихся «выполнять взятые на себя обязательства…». «Но Советский Союз хотел мира для своей страны, и он решил получить его без чьей-либо помощи». Как именно получил — не сказано, но одна фраза того же американского дипломата ведет нас прямо к обстановке конца 1939 г.: «Как было бы хорошо, если бы никто не мешал людям жить так, как им хочется, если бы никто не пытался их благодетельствовать… Христиане… в желании вернуть на праведный путь заблуждающихся, истребляли альбигойцев и устроили Варфоломеевскую ночь…» Это не абстрактные философские рассуждения 1963 г., а прямая реминисценция из уже упомянутой речи Молотова о советско-германском договоре о дружбе. Осуждая Англию и Францию за выраженное ими стремление «уничтожить гитлеризм», Молотов заявил, что эти страны объявили Германии «что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны.
Действительно, в свое время войны против еретиков и иноверцев были в моде. Они, как известно, привели к тягчайшим для народных масс последствиям… Ничего другого эти войны не могли дать…».[298] Далее в романе упоминается о том, что, не вступая в войну в 1939 г., «за один только год Советское правительство воздвигло на своих западных границах, от Балтийского до Черного моря, тройную линию таких сильных укреплений, перед которыми линия Мажино казалась детской игрушкой… Защищенные превосходной армией и совершенными подъездными путями линии обороны были абсолютно неприступны… Следующим действием Советского правительства (шла война с Японией, Вы знаете, что эта короткая и стремительная война совершенно освободила от японцев азиатский материк, а уже в 1942 году Советский Союз мог всецело отдаться своим внутренним делам. Знаете вы и то, что, остановившись перед великой стеной на востоке, европейский фашизм обратил свои алчные взоры на Южную Америку и Азию…». Остальные детали второй мировой войны в построении Е. Петрова не вполне ясны, но можно понять, что фашизм, успевший вначале покорить всю Европу, вторгся и на американский материк (упоминается «канадский фронт», морская битва, в ходе которой погиб весь «англо-германский флот и почти весь американский»), однако в конце концов был уничтожен. Что случилось после этого с Германией и Францией, неизвестно; по-видимому (фрагменты романа изданы не полностью), там победила революция.[299]
Что касается внутренних свойств страны, увиденной Юджином Питерсом, то они, в общем, соответствуют уже сложившемуся к 1939–1940 гг. представлению о высшей фазе коммунистического общества. Деньги, которые не прекратили своего существования в 1930-х гг., теперь наконец отменены и товары раздаются бесплатно. В первое время это приводило к каким-то недоразумениям, но потом все привыкли. Любые вещи доставляются из магазинов по письменным и телефонным заявкам; заявка по прейскуранту «выполняется в течение часа, как бы сложен заказ не был». Исчезли преступления; «элементы государства… не мешают людям жить на свете»: «Из института подавления государство превратилось в институт защиты общества». Так примерно рисовали будущее общество и старые утописты, но в одном отношении автор учел их ошибки, обнаружившиеся в 1930-х гг., — никакой революции в семейном укладе он не предвидел: «Мы говорили, что большевики уничтожат семью, а они создали семью. Мы говорим, что они уничтожат индивидуальность, а они создали ее…»
Роман о будущем — опасный жанр: люди, которым удается дожить до времени, описанного пророками, имеют возможность сопоставить их предсказания с действительностью. Такая проверка может иногда засвидетельствовать поразительную прозорливость писателя: так, Оруэлл еще в 1949 г. в романе «1984» предсказал будущую вражду между двумя социалистическими державами — Евразией и Истазией, — вражду, которая тогда казалась невероятной. Но в иных случаях проверка практикой может поставить писателя-утописта в неловкое положение.
Знакомые Евгения Петрова вспоминают: «Он очень любил делать прогнозы. И совершенно по-детски радовался, когда они сбывались. Усмехаясь, он сам называл себя «пикейным жилетом» и по временам действительно напоминал своими пророчествами тех старичков, которых они с Ильфом некогда изобразили в «Золотом теленке». Лучшим способом подшутить над ним в этих случаях было сделать вид, что не помнишь о его прогнозе, который сбылся. Страшно волнуясь, он начинал… упрашивать… отнестись к разговору серьезней…»[300]
Да, «пикейный жилет» в этом случае попал в самую точку. Особенно впечатляет одна деталь романа — в Советском Союзе, избежавшем войны благодаря мудрости своего правительства, никто и не вспоминает о ней в 1963 г., между тем как американцы даже двадцать лет спустя не могут забыть о вражеском нашествии: «Я не знаю семьи, где б не было покойника… Итак, разговор снова шел о войне. Положительно, мы, американцы, ни о чем другом не могли говорить. Мы носили с собой тему войны, как раненый таскает свой костыль. Неужели наше несчастное поколение обречено жить войной до конца своей жизни?»[301] Интересно также читать о всеобщем изобилии бесплатных товаров и вытекающей отсюда всеобщей честности. «Восемь правил коммуниста», в которых выражена этика коммунистического общества, начинаются словами: «1) Никогда не лги ни людям, ни самому себе. 2) Помни, что ты слуга общества…» и т. д. «Любопытно, что тут совершенно отсутствовали библейские заповеди, как, например, «не кради», или «не убивай», или «не пожелай чужого», — замечает Юджин Питере. — Общество было построено так, что кража (или убийство с корыстной целью) была бы совершенно бессмысленна, а потому понятия эти умерли».[302] Время действия романа — 1963 г.; глядя из будущего, мы можем вспомнить, что ровно за год до этого, в 1962 г., в Москве состоялось судебное дело «великого комбинатора» Рокотова («Яна Косого») и после двукратного и срочного изменения законодательства был введен несколько необычный для европейского государства XX в. закон о смертной казни за незаконные валютные операции (по этому закону, принятому задним числом, Рокотов и Файбишенко были расстреляны).
Проверить, как сбылся первый и главный из его прогнозов, Евгений Петров смог 22 июня 1941 г. Укрепления, «перед которыми линия Мажино была детской игрушкой», не оказались столь неприступными, как предвещал писатель; не более месяца понадобилось гитлеровской армии для того, чтобы занять все территории, присоединенные к Советскому Союзу в результате советско-германского пакта; немцы шли к Ленинграду и Москве. После начала войны Е. Петров объявил о превращении «Огонька» в еженедельник (прежде он выходил 3 раза в месяц), и на обложке каждого номера появились надписи: «1-я неделя священной Отечественной войны», «2-я неделя…» и т. д. Идея была не очень счастливой — недели шли за неделями, и год спустя (после смерти Е. Петрова) надписи с обложки «Огонька» сняли.
Стиль и тон статей «Огонька» отражал те изменения, которые происходили во время войны в официальной идеологии. В летних номерах 1941 г. печатались статьи немецких антифашистов, была помещена сказка Е. Шварца «Чем все это кончится». В сказке, в соответствии с воззрениями, обычными до войны, резко разграничивались немецкий народ и фашисты:
Жили-были три чудовища… В жилах их текла немецкая кровь, но она была холодна, как лед… А народ, среди которого зародились чудовища, был добрый, честный, аккуратный, умный. Одно только проклятье тяготело над ним: умел этот народ слушаться… Когда выросшие на крови чудовища заорали на народ страшными голосами, лишился народ покоя на многие годы… И вот исчезли под масками живые разумные лица.
А в конце происходит метаморфоза, еще более резкая, чем в финале «Дракона»:
…стояли миллионы людей. Они срывали маски. Гневные лица, суровые лица, усталые лица, человеческие живые лица смотрели неумолимо на трех чудовищ… Раздался залп, и три чудовища, мертвые, грянулись на камни площади… — А теперь подумаем, как мы будем жить, сказал народ сурово…[303]
Но уже вскоре трактовка немецкой темы изменилась. В конце августа была уничтожена Автономная ССР Немцев Поволжья — советские немцы, жившие далеко от линии фронта, были обвинены в том, что они прятали в своей среде большое количество гитлеровских диверсантов, и высланы в Сибирь и Среднюю Азию. Появилось слово «фриц» — кличка, обозначающая не фашиста, а немца вообще. «Немец — это ученый зверь. Это зверь, который любит пофилософствовать…» — писал давний приятель Ильфа и Петрова Илья Эренбург: вся Германия превратилась «в скотский двор, в случной пункт».[304] Уже было многое известно о преступлениях гитлеровцев в завоеванных европейских странах. Но правда казалась недостаточно эффектной, ее стремились дополнить деталями поживописнее. Появились известия о «случных пунктах», куда немок вызывают повестками для случки, — приводились даже их письма мужьям, якобы посланные на фронт и захваченные в качестве трофеев. «На случных пунктах размножают СС — они должны заселить Россию…»[305] — писал Эренбург в другой статье. «Они говорят, что они чтут мораль. Это развратники, мужеложцы, скотоложцы. Они устроили у себя случные пункты. Это их скотское дело…»[306]
Тот же образ немца появляется и в «Огоньке». В одном из октябрьских номеров журнала был напечатан рассказ В. Катаева «Их было двое», где фигурируют два персонажа — советский летчик Вергелис (зять Катаева,
