но прочие Пицуны ходили в прежнем виде.
Посему в следующую получку Настасья накрасила губы (не пропадать же краске, за нее деньги плачены или не плачены?) и снова бросилась в кооператив.
Когда Пицун вернулся с работы, жена сидела у холодной плиты и плакала.
– Нету обеда!
Обеда действительно не было.
Вместо обеда на столе лежали роковые метры синего с желтыми горошинами ситца, два фунта обойных гвоздиков, флакон духов «Четыре короля» и в толстом переплете книга «Трехсотлетие дома Романовых».
– Что это такое? – страшным голосом закричал Пицун.
– Дочь твоя Татьяна ходит голая, – сказала Настасья, – а ситцу без «Королей» не дают.
– Готовь обед! – упавшим голосом сказал слесарь.
– А деньги откуда? За ситец взяли рубль двадцать, да за «Королей» – два, да за «Трехсотлетие» – полтора. Я своим детям мать! Сын твой Алексей трех лет от роду, срам какой, голозадый бегает!
И запилила.
Случилось так, что заглянул в этот ужасный вечер к Пицуну секретарь месткома. Взглянул и нахмурился.
– Хорошо – сказал секретарь. – Член профсоюза страстные картиночки развесил по стенам? «Трехсотлетие дома Романовых» читает? Хорошая книжечка, товарищ Пицун, нечего сказать! Омещанились, гражданин Пицун.
И стали Пицуна трепать. Вызывали, и допрашивали, и доискивались, выкинуть хотели из союза вон, и только, принимая во внимание чистосердечное раскаяние да принудительный ассортимент, объявили строжайший выговор. А дивных «кооператоров» стали гнать в три шеи.
А теперь, когда Настасья заводит свое: «Юная дочь твоя Шура без рубашки ходит», слесарь энергично машет руками и кричит:
– А ты что – поцелуйных картинок давно не покупала? Пусть ходит! Из «Трехсотлетия» все равно ничего не сошьешь. Не хватает у меня денег на эти «ассортименты». Подожду, пока дивных «кооператоров» не выгонят.
1925
Неликвидная Венера
Братьев Капли, представителей провинциального кооператива «Красный бублик», приняли в бумазейном тресте очень ласково.
Зам в лунном, осыпанном серебряными звездочками жилете был загадочно добродушен.
Он заинтересовался лишь – зачем нужна «Красному бублику» бумазея. Узнав, что и пекаря не согласны ходить нагишом, зам быстро согласился выдать тысячу метров, с тем чтобы мануфактура продавалась братьями по божеской, иначе трестовской, цене.
Взволнованные этим феерическим успехом, Капли быстро помчались в склад.
Там всё уже было приготовлено.
Поближе к выходу лежала столь популярная среди пекарей бумазея (по белому полю зеленые цветы, казенная цена шесть гривен за метр), а рядом с ней пять штук тонкомундирного сукна и семь дюжин прекрасных касторовых шляп.
И сейчас же братья с ужасом заметили, что на всё это добро написан один счет.
Братья слабо пискнули, но сейчас же были оборваны:
– Бумазея без сукна не продается, а шляпы из неликвидного фонда. Впрочем, можете не брать!
Капли не поняли, что такое неликвидный фонд и почему пекаря должны этот фонд на своих головах носить, однако не стали вдумываться. Сзади набегали еще какие‐то кооператоры. Они страстно глядели на бумазею, и было ясно, что они возьмут ее с чем попало, даже если к бумазее будет придано неисчислимое количество Библий в кожаных переплетах.
Братья уплатили по бумажке шестьсот рублей, а за приложения еще четыреста.
Валясь на койку уносившего их из Москвы поезда, старший брат ясно представил себе пекаря в костюме из тонкомундирного сукна, в неликвидной шляпе на засыпанных мукой волосах и закатился горьким смехом.
Младший брат промолчал. Он думал. И оба не спали всю ночь.
К утру младший брат вздрогнул и вымолвил:
– А знаешь, брат, в этом принудительном ассортименте есть что‐то удобное.
– Мне тоже кажется это! – ответил старший. – У нас, например, давно лежат гипсовые Венеры. Эти Венеры какие‐то совершенно неликвидные.
Как видно, старший из династии Каплей тоже думал.
Думали они об одном, потому что младший отпрыск засмеялся и сказал:
– Ничего, мы их сделаем ликвидными!
А потом оба они стали действовать.
Густейшая толпа, приведенная в восторг прибытием белой с зелеными цветами по полю бумазеи, ворочалась в кооперативе «Красный бублик».
Торг шел прекрасно.
Приказчики ежеминутно справлялись с таинственными записями в своих книжечках и бодро орудовали.
– Вам пять метров бумазеи? Саша, – кричал приказчик в кассу, – получи с них за пять метров, одну шляпу мужскую и манометр к паровому котлу системы «Рустон Проктор».
– Кому четырнадцать? Вам четырнадцать? Платите в кассу! За четырнадцать метров по шестьдесят – восемь сорок, две Венеры по рублю, пару шелковых подвязок неликвидных – три пятьдесят и картину «Заседание Государственного совета» – четыре двадцать. Итого – восемнадцать рублей десять копеек‐с! Следующий!
Сначала покупатель фордыбачил.
Он ревел. Он ругался непостижимыми словами. И даже топал ногами.
Но потом смирялся. Уйти было некуда – во всем городке один только «Бублик» имел мануфактуру.
И пока покупатель со злостью кидал свои деньги в кассу, братья сидели за перегородкой и радовались друг на друга.
К вечеру кипучие операции в «Красном бублике» затихли. «Бублик» расторговался вдребезги.
Бумазея, а с ней вся заваль, собравшаяся в кооперативе за два года, исчезла. Распродали всю гадость, которая лежала еще с того времени, когда «Красный бублик» не был «Бубликом», а назывался «Булкой Востока», то есть со времен доисторических.
Кислый одеколон, зацветшие конфеты, остаток календарей за 1923 год и поломанные готовальни, калоши неходовых размеров и вонючие спички – всё было продано, всё шло приложением к бумазее.
Братья оглядели очищенный магазин, прислушались к шелесту денег в кассе и с наслаждением забормотали скороговоркой:
– Принудительный ассортимент!
С улицы неслись божба и зловредная ругань.
Эта история имеет свое окончание.
Через два дня у старшего Капли порвались сапоги, и он пошел к сапожнику.
– Здрасте! – сказал брат.
И сразу осекся.
Сапожник сидел во фраке. Из-под фрака выглядывала новая рубашка из знакомой брату Капли бумазеи – по белому полю зеленые цветы.
Оправившись, дивный кооператор сделал вид, что ничего не заметил.
– Можно на мой сапог заплаточку наложить?
– Можно! – любезно ответил сапожник. – Двенадцать рублей.
– Да что…
Но сапожник пресек дивного брата. Он ткнул себя пальцем в лацкан и строго спросил:
– Это что?
– Фрак! – сказал непонятливый Капля.
– Сортамент это, а не фрак! У вас куплен. С бумазейкой. Бери фрак назад, починю за два рубля. А иначе двенадцать.
– Зачем же мне фрак? – возопил кооперативный гений.
– А мне зачем? – с ехидством спросил сапожник. – Однако я взял!
Уйти Капле было некуда. У него была прекрасная память, и он хорошо помнил, что в эти дни успел одарить всех сапожников небольшого городка ненужными вещами.
И сапожник, пользуясь принципом принудительного ассортимента, одержал над гениальным Каплей страшную победу и взял с него сколько хотел – взял око за око.
1925
Хлебный бес
Конкуренция некоторых агентов по хлебозаготовкам принимает иногда уродливые формы, вплоть до перекапывания дороги, ведущей к конкуренту.
Из газет
Боевые действия между заготконторами, конкурирующими за урожай села Большие Иван Семенычи, начались с того, что первый заготконторщик нанял себе частных агентов – Штруцеля, Шприце и Зануду.
Начало работы прожженной тройки было явным поражением для второго заготконторщика. Штруцель, Шприце и Зануда залегли в пяти верстах впереди заготконторы и скупили все возы с хлебом, выехавшие в тот день из Иван Семенычей.
К вечеру второй заготконторщик тоже нанял агента. Это был маленький человечек по фамилии Гриб. За 2 копейки с пуда Гриб обещался заманить к своему хозяину весь продажный хлеб.
Глупые Штруцель, Шприце и Зануда лежали в засаде на прежнем месте. Умный Гриб выскочил еще на две версты вперед, первым вынесся навстречу ивансеменычевским возам, дал на копейку больше и завернул рожь в свою контору.
Прожженные возмутились, забежали сбоку и набавили.
Иван Семенычи лениво порвали ярлыки Гриба, и торжествующая троица стала увлекать весь транспорт к себе.
Тогда Гриб в самозабвении лег поперек дороги. Вихрь хлебозаготовки и желание все‐таки заработать свои две копейки с пуда потрясли его душу.
– Сволочи! – закричал он, согласуясь с полученными от заготконторщика инструкциями. – Даю две сверх.
Иван Семенычи усмехнулись и воззрились на прожженных.
– Накладываем копейку! – хором произнесли Штруцель, Шприце и Зануда. – 89 копеек.
– 90! – крикнул облепленный грязью Гриб.
Прожженные заругались и отступили.
Два дня зерно текло ко второму заготконторщику, а на третий день опять наступила зловещая тишина – возы не пришли.
Заготконторщик поехал а разведку и вернулся встревоженный.
– Конечно, они к нам не поедут, если Зануда дает 90 копеек, да еще устроили им на ссыпном пункте куб и бесплатно поят чаем.
– С сахаром? – тревожно спросил Гриб.
– Без сахару!
– Ура! – возопил агент. – Лишь бы без сахару. А мы будем давать чай с сахаром.
Утром в конторе фыркал и бунтовал сияющий кипятильник «Титан», на столе грудками лежал сахар. А Гриб стоял на пороге, соблазнял и соблазнял.
Бородатые Иван Семенычи благосклонно предпочли чай с сахаром чаю пустому и последовали за Грибом.
Расходы по кипятильнику и чаеванью легли на заготовленный хлеб лишними копейками, но зато Штруцель со Шприцем и Занудой сидели сложа руки.
Хладнокровные бородачи, казалось, окончательно перекинулись на сторону Гриба.
Но прожженным тоже хотелось есть.
Поэтому несчастье постигло талантливого Гриба уже на другой день.
Первая телега из направляемого Грибом обоза Иван Семенычей тихо крякнула и опрокинулась набок.
На совершенно ровной дороге оказалась замаскированная яма. Иван Семенычи закряхтели и с долгой бранью телегу вытащили.
Обоз обошел яму и двинулся дальше. Тогда через десять сажен расстояния крякнул второй воз. И свалился. Иван Семенычи разъярились, а Гриб побледнел.
Третий воз рухнул через минуту, и клиенты Гриба решительно повернули обратно.
Сию же минуту они были захвачены прожженными. Лица у прожженных были измученные, но лукавые. Руки их были запачканы в грязи. Над ямами они, видно, трудились всю ночь.
Но в победном восторге прожженные не чуяли усталости. Хлеб, на захват которого Гриб потратил столько усилий и хитрости, уплывал, и вместе с ним уплывали и кровные две копейки с пуда.
– Дайте мне простыню! – тихо прошептал Гриб.
Штруцель, Шприце и Зануда не поняли, что хотел этим сказать несчастный агент, и обидно засмеялись.
– Дайте мне простыню! – повторил Гриб, глядя вслед удаляющимся возам. – Я вам покажу.
И загадочный Гриб ушел.
Многострадальные Иван Семенычи были заняты делами домашними. Новую очередь возов вели к Зануде бабы. На темной предрассветной дороге под самыми мордами лошадей появилось что‐то белое и кидающееся. Передние кони испуганно заржали.
Бабы, выпуча глаза, вглядывались в странную безголовую фигуру.
– Гав! – сказала фигура страшным голосом. – Гав, гав!
– Осподи! – застонали в обозе. – Бес…
А привидение прыгало и рычало на пустой, темной дороге. К довершению страхов с громом сломалось колесо.
Этого было достаточно, чтобы объятый ужасом обоз кинулся назад. Трещали возы, нахлестывались кони. Позади, прыгая на одной ножке, скакало и лаяло разными голосами привидение.
Гениальный Гриб достал простыню.
Но одного только не предвидел способный Гриб. Замученные Иван Семенычи вовсе бросили подвозить хлеб. Ни в одну из обеих контор не заезжали больше скрипучие возы.
