что все они Иванóвы и что сам он тоже Иванóв. И не в силах больше сдерживаться он закричал, что есть силы:

– Это свинство, свинство и свинство! И я довожу до вашего сведения, что так дальше терпимо быть не может!

– Что не может? – с крайним удивлением спросил приемщик Петр Павлович.

– Не может быть больше терпимо, чтоб ваша фамилия была Иванóв! – твердо ответил Николай Константинович.

– Почему же моя фамилия не может быть Иванóв? – сказал приемщик.

– Это вы поймете, когда вас выгонят со службы. Всех нас выгонят, потому что мы Иванóвы, а следовательно, родственники. Тесно сплоченная шайка родственников. Как я этого до сих пор не замечал?

– Но ведь вы знаете, что мы не родственники? – возопила Мария Павловна.

– Я и не говорю. Другие скажут. Обследование. Мало ли что? Вы меня подводите. Особенно вы, Мария Павловна, у которой даже отчество общее с Петром Павловичем.

Приемщик вздрогнул и тяжко задумался.

– Действительно, – пробормотал он, – совпадение удивительное.

– Надо менять фамилии, – закончил Николай Константинович. – Ничего другого не придумаешь. И чем скорее, тем лучше. Лучше для вас же.

– Пожалуй, я обменяю, раз надо! – вздохнул артельщик. – Нравится мне тут одна фамилия – Леонардов. У меня такой старик был здесь знакомый. У него даже один директор хотел купить фамилию. Очень ему нравилась. Десять рублей давал, но старик не согласился.

– Леонардов – чудная фамилия, – заметила машинистка, – но как вы ее примете?

– Теперь можно. Старик уехал во Владивосток крабов ловить.

Мария Павловна с минуту помолчала, рассматривая свои белые чулки, от стирки получившие цвет рассыпанной соли. Наконец она решилась и бодро сказала:

– Какую же взять фамилию мне? Мне бы хотелось, чтобы фамилия была, как цветок.

И Мария Павловна принялась перекраивать названия цветов в фамилии.

Душистый горошек, анютины глазки и иван-да-марья были сразу отброшены. Мария Душистова, Мария Горошкова и Мария Душистогорошкова были забракованы, осмеяны и преданы забвению. Из иван-да-марьи выходила та же Иванóва. Хороши были цветы фуксии, но фамилия из фуксии выходила какая‐то пошлая: Фукс. Мадемуазель Фукс увяла прежде, чем успела расцвесть.

Тогда Мария Пвловна с помощью обоих счетоводов отважно врезалась в самую глубь цветочных плантаций. Царство флоры было обследовано с мудрой тщательностью. Гармонические имена цветов произносились нараспев и скороговоркой: Левкоева, Ландышева, Фиалкина, Тюльпанова.

Счетоводы выбились из сил.

– Хризантема, орхидея, астры, резеда! Честное слово, резеда чудный цветок.

– Так мне ж не нюхать, поймите вы!

– Георгин, барвинок, гелиотроп.

– Или атропин, например! – сказал вдруг молчавший все время артельщик.

Покуда счетоводы измывались над артельщиком, объясняя ему, что атропин не цветок, а медикамент, Мария Павловна приняла решение называться Ананасовой.

Это было нелогично, но красиво.

У Сергея Антоновича всё обстояло благополучно, хотя воображения у него не хватило. Свою фамилию Иванóв он обменял на Петрова. Все снисходительно улыбнулись.

– У меня лучше! – похвастался первый счетовод. – Меня теперь зовут Николай Александрович Варенников.

Приемщику понравилась фамилия Справченко. Это была фамилия хорошая, спокойная, а главное – созвучная эпохе.

Довольнее всех оказался Николай Константинович Иванóв, заведующий конторой по заготовке рогов и копыт для нужд пуговичных фабрик.

– Я очень рад, – сказал он приветливо, – что всё устроилось так хорошо. Теперь никакие толки среди населения невозможны. В самом деле, что общего между Справченко и Варенниковым, между Ананасовой и Леонардовой или Петровым? А то, знаете, Иванóва, да Иванóв, да снова Иванóв, и опять Иванóв. Это каждого может навести на мысли.

– А вы какую фамилию взяли себе? – спросила Мария Павловна Ананасова.

– Я? А зачем мне новая фамилия? Ведь теперь Иванóвых в конторе больше нет. Я один, зачем же мне менять? К тому же мне неудобно. Я ответственный работник, я возглавляю контору. Даже по техническим соображениям это трудно. Как я буду подписывать денежные чеки? Нет, мне это невозможно, никак невозможно сделать.

…Всё пошло своим чередом, и через установленный законом срок отдел записи актов гражданского состояния утвердил за пятью Иванóвыми их новые фамилии.

А спустя неделю после этого погасла заря новой жизни, пылавшая над конторой по заготовке рогов и копыт. Николая Константиновича уволили за насильственное принуждение сотрудников к перемене фамилии.

Получив это печальное известие, Николай Константинович тихо вышел из своей комнаты. В тоске он посмотрел на Константина Петровича Леонардова, на Петра Павловича Справченко, на Николая Александровича Варенникова и на Марию Павловну Ананасову.

Не в силах вынести тяжелого молчания, артельщик сказал:

– Может быть, вас уволили за то, что вы не переменили фамилии? Ведь вы же сами говорили.

Николай Константинович ничего не ответил. Шатаясь, он побрел в кабинет – как видно, сдавать дела и полномочия. От горя у него сразу скосились набок высокие скороходовские каблучки.

1928

Дом с кренделями

В маленьком доме, где когда‐то помещалось булочное заведение и до сих пор на деревянном фасаде висят золотые кренделя, жило всего четыре семейства.

Всё это были люди тихие и законопослушные. Тревога в крендельном домике началась только с того времени, когда старик музыкант Василий Иванович Лошадь-Пржевальский сдал одну свою комнату.

Котя Лохвицкий, молодой человек, поселившийся у музыканта, имел доброе лицо и пухлое тело. Казалось, что пульс у него бархатный, а сосцы полны молоком и медом.

В один из первых же дней розовощекий квартирант притащился домой с агентом по страхованию от огня и застраховал свое движимое имущество в тысячу рублей сроком на один год.

– Он меня просто обольстил – рассказывал Лохвицкий хозяину. – Говорит, что счастье может дать только страховой полис. Так меня рассмешил, что я застраховался.

Но смешливый жилец уже со второго месяца перестал платить за квартиру.

– Вышел из бюджета, – говорил он, лучезарно глядя на Василия Ивановича. – Жалованья совершенно не хватает.

Лошадь еще ничего не подозревал, но прочие жильцы быстро надоумили его. Они были крайней испуганы.

– Вы присматривайте за своим квартирантом. Он нам дом подожжет.

– Да бросьте вы!

– Иначе и страховаться нет смысла. Сами видите, у него – ни копейки. А всё вы! Пустили кобла в квартиру. Уж он свой бюджет поправит, будьте уверены.

Испуганный Лошадь сейчас же пошел к Лохвицкому, чтобы поболтать о том о сем.

Он растерянно осмотрел матрац квартиранта и славянский шкаф с зеркалом. Зеркало было крошечное и вделано так высоко, что в него приходилось заглядывать, как в форточку.

– Всего имущества рублей на сто двадцать, – посчитал Лошадь. – Сожжет, никаких сомнений. Все сгорим!

В эту ночь он спал плохо, а следующий день провел совсем без сна, потому что соседи не давали ему прохода попреками.

В страхе музыкант заучил наизусть номер телефона ближайшей пожарной части и занялся недостойным для интеллигентного человека делом – стал подглядывать за квартирантом в замочную скважину.

О квартирной плате он уже не заикался.

– При теперешних окладах, – говорил он подобострастно, – молодому человеку очень трудно обернуться. Вы не спешите с деньгами. Я подожду с наслаждением.

– Спешить, как на пожар, конечно, нечего, – ответил Лохвицкий, – но на днях я обязательно уплачу!

Это заявление произвело на трусливого Лошадя угнетающее действие. Он решил, что час настал, побежал в аптеку и по телефону вызвал пожарную команду.

Переулок наполнился звоном и грохотом. Засверкали медные купола пожарных касок, и Лошадю пришлось уплатить двадцать пять рублей за напрасный вызов. Он слишком поспешил. Пожара еще не было.

– Вот такие неожиданные расходы и выводят из бюджета, – назидательно заметил квартирант.

Лошадю это показалось злой насмешкой. Он всё понял. Нынешние молодые люди хитрее, чем кажется сначала.

– Надо спасать, – подумал он, – всё, что еще можно спасти. Надо себя обеспечить от стихийного бедствия, огня.

Немедленно после этого решения Лошадь-Пржевальский застраховал свою обстановку в две тысячи рублей, сроком также на один год.

После этого в доме не осталось ни одного не застрахованного предмета.

Дом, как феникс, готов был возродиться из грядущего пепла на деньги Госстраха. Все приготовились к огненному погребению, и неделя прошла в лихорадочном ожидании всепожирающего пламени.

Но пожара не было, и нос смешливого квартиранта по‐прежнему невинно блистал всеми оттенками перламутра. Он даже внес Василию Ивановичу свой долг.

Протяжный вздох – вздох, вызванный оправдавшимися подозрениями, – пронесся по всем квартирам «дома с кренделями».

– Хитрит! Очки втирает! Хочет‐таки получить свою тысячу страховки.

И через день переулок снова наполнился грохотом пожарных машин и блеском медных шляп. На этот раз дом с кренделями действительно горел.

Поджег его сам Василий Лошадь, не выдержавший томительного ожидания несчастья.

Больше всего удивлен был смешливый квартирант. Он растерянно поглаживал свои плюшевые височки, ахал, волновался, но все‐таки никогда по молодости своей и не понял, что дом погиб от собственного свинства, от легенды, которую сам создал.

1928

Пуритане и барабанщики

По пятницам в магазинном помещении на Никитской улице собирается человек пятьдесят. У каждого из них есть лупа, какие обычно употребляет часовщик, никелированный пинцет, зубцемер (предмет, похожий на продкарточку образца 1920 года), походный альбом и французский каталог Ивера.

Электрические лампы, не прикрытые абажурами, режут глаза. Пол, в голубых и желтых изразцах, леденит ноги. Стульев и табуреток на всех не хватает. Сундук, стоящий в углу, тоже занят, и большинство пришедших остается на ногах по нескольку часов.

Но никто не уходит. Здесь собираются люди сильных страстей. Это филателисты, собиратели почтовых марок. Каждую пятницу здесь идет аукционная продажа марок для коллекций.

Коллекционирование – страсть могучая и всесожигающая.

Составляются коллекции бон и бумажных дензнаков.

Есть люди, собирающие трамвайные билеты различных городов.

Какой‐то бельгиец собрал обширнейшую коллекцию колоколов.

У Марка Твена есть рассказ о «двух чудаках», которые коллекционировали эхо. Они покупали все месторождения эха – пропасти и ущелья.

И вряд ли тут есть преувеличение.

Недавно в этот же магазинный каземат на Никитской вошел гражданин чрезвычайно достойного вида. Он был не молод. Время окрасило его усы в уксусный цвет. Он осмотрел собравшихся светлыми стариковскими глазами и прошамкал:

– А здесь кто‐нибудь собирает спичечные коробки́?

За шумом торга старика не расслышали.

– Кто‐нибудь собирает здесь спичечные коробки́? – повторил он сердито.

Продажа серии греческих марок от пяти лепт до двадцати пяти драхм на минуту приостановилась. Из толпы выдвинулись два собирателя и с интересом подступили к старику:

– А какие вы собираете коробочки? Целые?

– Нет, только крышечки.

– Как только крышечки? Это же вандализм!

Старик пошевелил своими уксусными усами и что‐то забормотал. Но его не слушали.

– Вы испортили свою коллекцию. Она ничего не стоит. Нужно собирать целые коробочки.

Все отвернулись от собирателя сосудов из‐под спичек, и торг на греческие марки с изображениями Коринфского канала, белой башни в Салониках и крейсера «Георгий Аверов» возобновился с новой силой.

Из этого эпизода видно, что и спичечные коробочки собирают и что есть даже особые правила для их собирания.

Почтовые открытки с видами тоже находят своих поклонников