на прежнем месте. Однако, с противоположной стороны к нему, нагибаясь и вытягивая руки, подходил гражданин средних лет и весьма обыкновенной наружности.
– Ты куда?! – закричал Остап еще издали. – Я тебе покажу хватать чужие чемоданы! На секунду оставить нельзя! Безобразие!
Гражданин недовольно пожал плечами и отступил. А Бендер снова потащился с золотым теленком в руках.
«Что ж теперь делать? – размышлял он. – Как распорядиться проклятым кушем, который обогащает меня только моральными муками? Сжечь его, что ли?»
На этой мысли великий комбинатор остановился с удовольствием.
«Как раз в моем номере есть камин. Сжечь в камине! Это величественно! Поступок Клеопатры! В огонь! Пачка за пачкой! Чего мне с ними возиться? Хотя нет, глупо. Жечь деньги – пижонство! Гусарство! А что я могу на них сделать, кроме нэпмановского жранья? Дурацкое положение! Музейный заведующий собирается за триста рублей Лувр учинить, любой коллектив каких-нибудь водников или кооперативная корпорация драмписателей за миллион может выстроить полунебоскреб с плоской крышей для лекций на свежем воздухе! А Остап Бендер, потомок янычаров, ни черта не может сделать! Вот навалился класс-гегемон на миллионера-одиночку!»
Размышляя о том, как поступить с миллионом, великий комбинатор бегал по аллеям, садился на цементный парапет и сердито смотрел на качающийся за волнорезом пароход.
«Нет, от пожара придется отказаться. Жечь деньги – это трусливо и не грациозно. Нужно придумать какой-нибудь эффектный жест. Основать разве стипендию имени Балаганова для учащихся заочного радиотехникума? Купить пятьдесят тысяч серебряных ложечек, отлить из них конную статую Паниковского и установить на могиле? Инкрустировать Антилопу перламутром? А может быть…»
Великий комбинатор соскочил с парапета, озаренный новой мыслью. Не медля ни минуты, он покинул бульвар и, стойко выдерживая натиск фронтальных и боковых ветров, пошел на почтамт. Там по его просьбе чемодан зашили в рогожку и накрест перевязали бечевой. Получилась простецкая с виду посылка, какие почтамт принимает ежедневно тысячами и в каких граждане отправляют своим родственникам свиное сало, варенье или яблоки.
Остап взял химический карандаш и, возбужденно махнув им в воздухе, надписал:
Ценная
Народному комиссару финансов
Москва
И посылка, сброшенная рукой дюжего почтовика, рухнула на груду овальных тюков, торбочек и ящиков. Засовывая в карман квитанцию, Остап увидел, что его миллион вместе с прочим грузом уже увозит на тележке в соседний зал ленивый старик с белыми молниями в петлицах.
– Заседание продолжается, – сказал великий комбинатор, – на этот раз без участия депутата сумасшедших аграриев О. Бендера.
Он долго еще сидел под аркой почтамта, то одобряя свой поступок, то сожалея о нем. Ветер забрался под макинтош Остапа. Ему стало холодно, и он с огорчением вспомнил, что так и не купил второй шубы.
Тонкий звон председательского колокольчика, свидетельствовавший о приближении Антилопы, отвлек Остапа от его мыслей. Заметив командора, Адам Казимирович остановил машину и стал манить его пальцем. Позади водителя машины, отвернувшись в сторону, сидела внучка старого ребусника.
– Такси свободен, прошу садиться, – предложил Козлевич, – я за вами в гостиницу «Каир» заезжал, ищу вас по всему городу. Прошу.
И водитель Антилопы, отведя руку назад, отворил дверцу.
– А, Козлевич! – радостно сказал Остап, не глядя на Зосю. – Как маслопроводный шланг? Функционирует?
– Садись, садись! – повторил Козлевич сурово.
– А вот лучше я пойду пешком, – сказал командор, влезая в машину.
Председательский колокольчик отчаянно позвонил, и Антилопа, припадая на переднюю рессору, медленно поехала. Зося внимательно читала вывески на правой стороне улицы. Остап смотрел в спину Адама Казимировича.
– Может быть, я вам мешаю? – спросил он после длительного молчания.
Не оглядываясь, Зося быстро ответила:
– Вы сели на мое платье. Отодвиньтесь, пожалуйста.
– Пожалуйста, – ядовито ответил рыцарь, лишенный наследства.
Снова наступило молчание, прерванное треском и ругательством, которое еле слышно произнес Козлевич. Антилопа остановилась. Шофер залез под машину, а Зося, перегнувшись через борт, давала ему бессмысленные советы. У самой обочины тротуара жарко разговаривали два человека с портфелями. Оба были в демисезонных пальто, из-под которых виднелись белые летние брюки. Их беседа вскоре заинтересовала Остапа.
– Вы вовремя ушли из Геркулеса, товарищ Противотеченский, – говорил один, – там теперь такое делается!.. Разгром!
– Весь город говорит! – вздохнул другой.
– Вчера чистили Скумбриевича, – сладострастно сказал первый, – пробиться нельзя было. Сначала все было замечательно. Скумбриевич рассказал свою биографию так, что ему все аплодировали. А потом из публики кто-то спросил: «Скажите, вы не помните, был такой торговый дом „Скумбриевич и сын“. Вы не тот Скумбриевич?» И тут этот дурак возьми и скажи: «Я не „Скумбриевич“, я сын». Можете себе представить, что теперь с ним будет? Первая категория обеспечена.
– Да, товарищ Вайнторг, прямо ужас! А сегодня кого чистят?
– О! Сегодня большой день. Берлага. Знаете, который спасался в сумасшедшем доме. Потом сам маэстро Полыхаев. И эта гадюка Серна Михайловна, его жена. Она в Геркулесе никому дышать не давала. Приду сегодня часа за два, а то не протолкаешься. Кроме того, Бомзе…
Козлевич уселся за руль, машина тронулась, и Остап так и не узнал, что случилось с Адольфом Николаевичем Бомзе. Да это сейчас его и не волновало.
– Вы знаете, Зося, – сказал Остап, – что на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в 214 кило. Вы этого не замечали?
Зося не ответила.
В это время Антилопа со скрипом проезжала мимо кино «Капитолий». Остап быстро посмотрел наискось, в сторону, где помещалась летом учрежденная им контора, и издал тихий возглас. Через все здание тянулась широкая вывеска:
Гособъединение Рога и Копыта
Во всех окнах были видны пишущие машинки и портреты государственных деятелей. У входа с победной улыбкой стоял молодец-курьер, не чета Паниковскому. В открытые ворота с дощечкой «Базисный склад» въезжали трехтонные грузовики, нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами. По всему было видно, что детище Остапа идет по правильному пути.
– Вот навалился класс-гегемон, – повторил Остап, – даже мою легкомысленную идею, и ту использовал для своих целей. А меня оттерли. Зося! Слышите, меня оттерли. Я несчастен. Скажите мне слово утешения.
– И после всего, что было, – сказала Зося, впервые поворачиваясь к Остапу, – в утешении нуждаетесь вы?
– Да, я.
– Ну, это свинство.
– Не сердитесь, Зося. Примите во внимание атмосферный столб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И кроме того, я не член профсоюза. От этого тоже.
– Почему вы всегда врете?
– Это не ложь. Это закон физики. А может быть, действительно никакого столба нет. Я уже ничего не понимаю.
Говоря так, пассажиры Антилопы смотрели друг на друга с нежной внимательностью. Они не заметили, что машина уже несколько минут стоит на месте, а Козлевич смотрит на них, подкручивая двумя руками свои кондукторские усы. Приведя усы в порядок, Адам Казимирович, кряхтя, сошел на землю, отстегнул дверцу и громогласно сообщил:
– Прошу выходить. Приехали. Еще нет четырех часов, как раз успеете. У них это быстро, не то, что в костеле – китайские церемонии. Раз, раз – и готово. А я здесь подожду.
Остап ошеломленно посмотрел перед собой и увидел обыкновенный серенький домик с обыкновеннейшей серенькой вывеской: «Отдел Записей Актов Гражданского Состояния».
– Это что? – спросил он Козлевича. – Так нужно?
– Обязательно, – ответил водитель Антилопы.
– Слышите, Зося, Адам говорит, что это обязательно нужно.
– Ну, раз Адам так говорит… – сказала девушка дрожащим голосом.
Командор и внучка старого ребусника вошли в серенький домик, а Козлевич снова залез под машину. Он задумал во время свадебного шествия в дом невесты дать Антилопе предельную скорость – двенадцать километров. Для этого надо было проверить механизмы.
Он все еще лежал под автомобилем, когда супруги вышли из Отдела Записей.
– Мне тридцать три года, – сказал великий комбинатор грустно, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого не воскресил.
– Вы еще воскресите мертвого, – воскликнула Зося, смеясь.
– Нет, – сказал Остап, – не выйдет. Я всю жизнь пытался это сделать, но не смог. Придется переквалифицироваться в управдомы.
И он посмотрел на Зосю. На ней было шершавое пальтецо, короче платья, и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто, и на среднем пальце Остап увидел маленькое чернильное пятно, посаженное только что, когда Зося выводила свою фамилию в венчальной книге. Перед ним стояла жена.
Илья Ильф
Евгений Петров
1931 год
Москва
1 часть
Начата – 2 августа 1929 г.
Окончена – 23 августа 1929 г.
Глава первая
О том, как Паниковский нарушил конвенцию
Железнодорожный пейзаж одинаков во всем мире.
Подъезжая к Риму, путешественник видит точно такие же семафоры, какие запирают вход в Архангельск. Подтягиваясь к Самарканду, Чикаго, Мюнхену, Пекину или Ницце, поезда минуют одни и те же сооружения: стрелочные посты, круглые паровозные депо, водокачки с подвижными хоботами и мастерские с мелкими оконными переплетами, где обязательно выбито несколько стекол.
Когда смешанный товарно-пассажирский поезд, беспокойно посвистывая и раскачиваясь, покинул узловую станцию Арбатов, единственный высадившийся на перрон пассажир посмотрел по сторонам с несколько ироническим любопытством. Он увидел то, что мог бы увидеть на подступах к Вене или Рио-де-Жанейро и что множество раз видел у ворот больших и малых русских городов.
Пассажир повернулся спиною к постылым железнодорожным деталям, щелкнул ногтем по станционному колоколу и, сопровождаемый ангельским звоном, вышел на площадь.
Такой площади путешественник не увидел бы ни в Риме, ни в Мюнхене, ни даже в Архангельске. Навстречу ему, с противоположного вокзалу края, шел гигантский мужчина, несший на плечах женщину, словно ворох белья. Мужчина осторожно погружал в жидкую грязь голые ноги. Так ходят по воде не умеющие плавать купальщики. Подойдя к вокзалу, гигант снял с плеч свою ношу и бережно поставил ее на ступеньку. Совершив этот человеколюбивый поступок и получив за него медную монету, гигант уселся на краю болота.
Пассажир, с интересом следивший за действиями человека-парома, вежливо снял фуражку с белым верхом, какую по большей части носят администраторы летних садов и конферансье, и сказал:
– А есть в городе, кроме вас, еще какие-нибудь перевозочные средства? Механические экипажи? Таратайки? Конно-железная городская дорога? Метрополитен?
– Ничего нету, – ответил верзила, подумав. – То есть извозчики есть. Это верно. Только сюда они не заезжают. Глубоко.
Через несколько минут дружественной беседы выяснилось, что в городе Арбатове есть даже и прокатный автомобиль, но в него уже два месяца никто не садится.
– Боятся, – сказал человек-паром с насмешкой.
Больше ничего от человека-парома приезжему добиться не удалось.
Он откозырял своему собеседнику и, помахивая саквояжем, вознамерился переправиться через площадь собственными силами. С брезгливостью кошки, которая боится промочить лапы, приезжий прошелся по краю
