исторический процесс развивается сам по себе, независимо от этих фанатиков и инквизиторов, и свидетельствует недвусмысленно о том, что кризис демократии все углубляется и обостряется… Основные черты его могут быть описаны так:
1. Исторически демократия выступала с протестом против «дурного» управления и «дурных» правителей старого режима. Ее претензия состояла в том, что именно она призвана указать прекрасных правителей и справедливое управление. Демократия претендовала на выделение нового, истинного политического отбора: новой «аристократии» свободы, справедливости, честности и характера; и все это должно было осуществляться периодически всеобщими и равными выборами. И вот эта претензия слишком часто не оправдывается. Выборы стали выделять слишком много партийных честолюбцев; «деятелей», лишенных политического и хозяйственного опыта, людей с интернационально подорванным патриотизмом; «политиков», радеющих не о государственном деле, а о классовых и партийных завоеваниях; демагогов вроде Гитлера, Геринга, Геббельса, Тельмана, Тореза, Тольятти, Дмитрова, Бивэна и Джона Льюиса, международных нырял вроде Парвуса-Гельфанда, Радека и Леона Блюма, авантюристов-предателей вроде Альфреда Розенберга, Пьера Лаваля и норвежского Квислинга; спекулянтов-приобретателей вроде Ставицкого; близоруких политиков вроде Макдональда и Чемберлена-мюнхенского; и многое множество парламентских карьеристов. Таким образом, демократические выборы не обеспечили нового качественного отбора и выдвигали людей небольшого государственно-мирового масштаба.
2. Далее, кризис демократии вызывается тем, что ее форма обезволивает государство и государственную власть. За последнее столетие сложность и ответственность государственных задач все возрастала. Культурная, хозяйственная и национальная жизнь народов дифференцировалась (т.е. становилась все сложнее и многограннее), а единство и сила государственной власти шли в демократиях на убыль. Демократия несет государству расслоение, самоутверждение корыстной особи, идею классовой борьбы, партийную непримиримость и волевой застой. Демократия хочет строить все на «сговоре» и в то же время развязывает центробежные силы. Она не желает сильной власти и задвигает крупных, волевых и сильных людей. Она принципиально вовлекает всех в политику и будит в людях честолюбие, властолюбие и жажду фигурирования. Ее политика очень легко приобретает черты беспринципного ловкачества, демагогии, интриги и торговли. Этим она растрачивает время и энергию и попирает принцип экономии сил. Демократия лишь с большим трудом добивается государственного единения, она презирает начала авторитета, субординации, водительства и принуждения и не понимает, что за этим скрывается тяга к революции и анархии. Единая, сильная, прочная, устойчивая и ответственная власть нежелательна ей и не дается ей – и в этом заложено начало кризиса и распада. Преуспевать она может только в малых и притом невоюющих государствах, подобных федеративной Швейцарии, или же в государствах с устойчивым благосостоянием (Соединенные Штаты, прежняя Англия).
3. Итак, вовлечение всех в политику, в голосование, в выбирание и в кандидирование – входит в самую сущность демократического строя. Но всякая подача голоса есть суждение о судьбах народа, о государстве, о строении власти, о национальной культуре, о церкви, об армии, о финансах, о школе, о воспитании, о праве, о суде и о хозяйстве страны. А так как «все» отнюдь не компетентны во всех этих великих делах и ответственных задачах, то почти все эти изъявления оказываются превышающими личную силу суждений у голосующего. Люди судят и решают о том, о чем понятия их отнюдь не дозволяют им судить. Поэтому они отвечают не на тот вопрос, о котором их спрашивают, они подменяют ответственный и претрудный вопрос – безответственным и легким. Их спрашивают о едином и общем благе народа и государства, а они отвечают о своем личном или партийном интересе. Им не хватает правосознания, знаний и гражданского мужества. Поэтому демократическое голосование пытается извлечь публичное спасение из множества ошибочных и недоразуменных суждений, из вороха шкурных ответов. Вот почему мудрый Томас Карлейль восклицал с неподдельным отчаянием: «Мир изобилует слухами, а вы добились всеобщего голосования!»
Поэтому демократии слишком часто выбирают не лучших и не компетентных людей, а массовых «угодников», обещателей, льстецов, демагогов, крикунов и честолюбцев. Голосование здесь безответственно, а тайная процедура «хоронит все концы в воду». Остальное доделывает арифметический подсчет голосов: он решает, которая из партий, проламывающаяся к власти всеми правдами и неправдами, «победила» и в данный момент «имеет право» захватить государственную власть.
Итак, принцип демократии есть безответственный человеческий атом и его лично заинтересованное и некомпетентное изволение. В этом уже заложено начало кризиса.
4. Демократия строится механизмом выборов. Этот механизм якобы оказывается на «свободе мысли» и «воззрений», и именно в силу этого он представляет в государственном деле каждому неучу право на невежество, каждому бессовестному человеку право на интригу, каждому неразоблаченному предателю право на предательство. О воспитании ответственности и о прикреплении личного голоса к основам здорового правосознания формальная свобода не позволяет и думать. Об умственном и нравственном ранге людей принцип равенства не позволяет и заикаться. Зато слепая и мстительная партийность часто развертывается во всей своей вредоносности.
Но партийная работа требует прежде всего личного честолюбия и денежных средств. И вот оказывается, что демократия напрягает и развязывает в народе силы честолюбия и ставит их в зависимость от финансовых ассигнований. Наивно было бы думать, что партийные денежные средства, необходимые на издание газет и брошюр, на пропаганду и агитацию, на содержание организационных центров, на разъезды ораторов и на подкуп нужных лиц могут быть собраны партийными членскими взносами. Эти средства поступают обычно из непроглядной кулисы, из источников, которые, например, в современных Соединенных Штатах то и дело подвергаются заподозреванию и безнадежной «проверке»: ни партийные деньгодатели, ни партийные деньгополучатели не заинтересованы в публичной и недвусмысленной отчетности, и все тонет во тьме. Наиболее яркими образцами партийного «субсидирования» являются сношения между Лениным и Людендорфом (через Парвуса-Гельфанда), широкое излияние валюты национал-социалистами по всей Европе и та бесконечная растрата русских национальных средств, которая вот уже 36 лет практикуется советскими коммунистами во всем мире для оплаты партийцев и избирательных голосов во всех странах света… Само собой разумеется, что кроме таких явно иностранных источников в каждой стране имеются еще свои внутренние: то полумеждународные, то национально-капиталистические, то правительственные, то конфессиональные…
Во всяком случае, история устанавливает как факт, что демократические выборы требуют больших партийных средств и расходов и что источники этих «дотаций» тонут в международной мгле и не встречают достодолжного разоблачения и отпора в демократиях. Таков четвертый главный источник кризиса демократии: партийная зависимость от непроглядных «дотаций», то внутренних, то прямо вражеских, нередко просто корруптивных…
* * *
Тот, кто внимательно продумает указанные мною опасности, раскрывающиеся для демократического режима на каждом шагу, тот поймет без труда политические события последних двадцати лет и сумеет верно предусмотреть и предстоящую политическую эволюцию.
Государство есть начало – волевое и действенное. Его нужды и пользы требуют зоркого видения и решимости. Режим, неспособный к волевым решениям, будет неизбежно погрязать в партийной торговле и интриге, растрачивать время, упускать спасительные возможности и разочаровывать своих граждан. Вследствие этого голосующие граждане давно уже начали охладевать к своему «праву голоса», и чем чаще их тревожат призывом к урнам, и чем сложнее жизнь страны, и чем сильнее волевые колебания и нерешительность правления – тем острее становится кризис демократии, особенно тогда, когда последние остатки гражданственной жертвенности иссякают в войнах, а левые или правые демагоги манят «спасительными» программами, льстят массовым страстям и обещают волевую политику. Демократические массы самых передовых государств не в силах разобраться в лживости и несбыточности этих демагогических посулов: это превышает их силу понимания и суждения. Помимо этого они дорожат частным прибытком и закрывают себе глаза на несовместимость этого вожделенного прибытка с национальным благом или даже публичным спасением. К этому их особенно неутомимо и систематически приучают социалистические партии, мыслящие по схемам классовой программы и интернациональной солидарности: «зачем вооружаться, когда в крайнем случае можно интернационально брататься?», «что нам колониальные владения, когда пробил час для экспроприации стальной промышленности?», «не к чему затрачивать деньги на постройку флота, когда лучше повысить рабочим заработную плату и тем привлечь их голоса на выборах!», «нельзя увеличивать бюджет на авиацию, когда несколько миллионов партийной полуинтеллигенции требуют себе доходных мест в рядах социалистической демократии!», «а может, быть, бесплатная выдача очков, париков и корсетов гораздо важнее для народного здравия, чем надлежащий импорт жиров и мяса?»…
Во всех таких постановках вопроса смысл государственного бытия утрачивается совершенно; демократический режим начинает заживо разлагать государство и вступает в период острого кризиса (современная Англия).
Иной путь того же самого кризиса ведет через машину парламентаризма. Партии думают не о государстве и его судьбе, а о своих избирателях. Избирателям надо угождать, иначе грозит провал на следующих выборах. Но угождение это состоит в предоставлении им реальных благ: свои вожделения у крестьян, свои у рабочих, свои у городского мещанства… Все обременительное для них – надо предотвратить; всякие облегчения и подачки им надо протащить через парламент. А тут, как назло, выступают конкурирующие партии, которые того гляди обещают и продвинут больше. Отсюда эта специфическая «парламентская» атмосфера: «Я ни за что не дам тебе провести такую-то реформу, потому что я ее сам хочу провести, реформа нужна и хороша, но она должна идти не от тебя, а от меня, если же и ты мне тоже не дашь провести ее, то пусть она проваливается»… И еще: «всякое министерство, спасающее страну не по моему рецепту, должно быть провалено!»… Или еще: «вы мое министерство провалили, хорошо: за это я провалю всякое ваше министерство, будь оно хоть семи пядей во лбу и предлагай оно хотя бы одни мудрые и справедливые реформы»… Парламент превращается в какую-то спортивную площадку, совершенно лишенную «спортивного джентльменства». «Лес» забыт, остаются одни «деревья», и люди, цепляясь за деревья, стараются нанести друг другу обессиливающие удары палками. И только в одном враги готовы солидаризироваться: не пускать впредь людей с сильным, независимым характером, хотя бы мудрость и правота была всецело на их стороне. Есть такие шумливые и скучные машины, перетирающие тяжелые камни в гравий; они не строят, а только переламывают. В такой законодательной машине ни одно государство не нуждается; и если парламент начинает молоть гравий, то он разочаровывает народ и губит государство.
Третий путь этого кризиса ведет прямо к диктатуре. Это путь безволия и творческого бессилия средних партий и обманной демагогии со стороны крайних партий – то левых, то правых. Опыт истории показывает, что народные массы ценят в демократии не свободу, а прибыток. Свобода нужна тем, кто ведет духовную жизнь; безмерная свобода особенно желанна честолюбцам, карьеристам и демагогам. Широкие же массы мечтают о легком и быстром улучшении своего материального состояния: меньше налогов, меньше повинностей, меньше работы, отсутствие сословных (а по возможности – и образовательных) ограничений, легкое обогащение, легкое карьерное возвышение, прочность «социальных
