в основе всего этого принудительного безбожия, аморализма и антипатриотизма: презрена и попрана грань, ограждающая индивидуальную человеческую душу. Государственная власть не считает личную душу человека самостоятельным источником воли, мысли и дел. Человек не есть для нее более «субъект права» с непрекосновенными правами и гарантированной свободой: он есть объект произвола, повинный беспрекословным послушанием; он есть трудовой механизм, подлежащий в любой момент – унижению, насилию, изоляции, пытке и казни.
Мало того, ему предписывается, во что верить и во что не веровать, как и о чем думать; самая последняя тайна его лично-интимного бытия признается нерушимою и подверженною произвольному воздействию. Таковы все применения длительной пытки, начиная с пытки стоянием, страхом, унижением, голодом, холодом, грязью и побоями и кончая впрыскиванием обезволивающих и обезличивающих химических веществ. Тело человека рассматривается при этом не как естественное ограждение души от внешнего вторжения, а как естественная дверь, ведущая к изнасилованию души и духа. Медицинская химия становится здесь гнуснейшим орудием духовной фальсификации и душевного порабощения. Такое же значение злодейского изнасилования приобретает и гипнотическое воздействие на душевно-духовный строй личной души. Такое же значение приобретает и всесторонняя государственная монополия – монополия работодательства (входящая в самую сущность социализма-коммунизма, монополия продовольственная, монополия печати, слова и агитации).
Внутренняя жизнь личной души, к неприкосновенности и ненарушимости которой взывал в XIX в. А.С. Пушкин, рассматривается теперь, как подлежащая «перевоспитывающему» воздействию. Она подобна как бы «государственному тротуару», по которому волен ходить и которым волен злоупотреблять всякий по требованию тоталитарной полиции: один подслушивает, другой доносит, третий томит в «собачнике», четвертый допрашивает и грозит, пятый выпытывает, «врач» впрыскивает, следователь добивается «чистосердечного признания», а другие ссылают, изводят работой и замучивают насмерть. Мучительства первых христиан и приемы католической инквизиции – не просто «вернулись»; они принципиально включены в самый строй нового государства. Демократия левела, левела до тех пор, пока не были угашены идеи духа, свободы, личности, совести, субъекта права и гражданина; пока человек не был приравнен дрессируемому животному с применением голода, страха, соблазна и мучений.
Такова идея нового государства. Но этим она еще не исчерпывается.
5. Новое, социалистически-тоталитарное государство отличается, далее тем, что оно обдуманно, принципиально и последовательно заменяет идею правосознания идеей рабочувствия. Правосознание имеет свои аксиомы: 1) чувство собственного достоинства и уважения к себе и своему духу; 2) способность управлять собою и свободно строить свою жизнь – как внутреннюю (духовную личность), так и внешнюю (субъект права с хозяйственной инициативой); 3) взаимное уважение и доверие правительству. Чем строже и полнее соблюдаются эти аксиомы в жизни, тем выше и благороднее государственность в стране. Тоталитарный строй попирает эти аксиомы. Соблюдающий свое достоинство – идет на пытки и смерть; самоуправление угашается и внутренне и внешне; недоверие всех ко всему, подозрение и презрение во все стороны – становятся системою жизни. Верный коммунист есть раб власти; и в то же время он есть рабовладелец по отношению к некоммунистам; шпион-предатель по отношению к своим сокоммунистам и кандидат в палачи для всех. Коммунизм как система жизни держится на страхе и предательстве. Боятся все – и застращивающие, и застращиваемые; и каждый должен быть всегда готов купить себе жизнь ценою симуляции, отречения, предательства и доноса. Застращивающие боятся мести своих рабов, и в то же время они боятся расправы со стороны «начальства». А тоталитарное «начальство» охотно казнит не только своих соучастников (Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Рыков, Максим Горький, Орджоникидзе), но и своих палачей – за то, что слишком старались на службе и слишком много знают (Ягода, Ежов, Берия и др.).
Что же касается граждан, то новое государство считает взаимное недоверие среди них и взаимный шпионаж – лучшей гарантией своей прочности; и не только в низах, – ибо какой же возможен политический заговор среди привычных доносчиков, – но и на партийных верхах. И сами коммунисты не раз жаловались печатно, что из двух «доверительно» побеседовавших коммунистов – по крайней мере один наверное донесет из страха, как бы другой его не предупредил в этом.
6. Одна из самых жутких особенностей нового государства состоит в открытии «безмерности нажима». Казалось, опыт столетий установил уже, что есть «мера» террора и вымогательства, мера порабощения и голода, до которой режимы держатся, а после которой народное возмущение сбрасывает деспотизм. Даже римские «императоры» и итальянские тираны эпохи возрождения находили эту меру и падали. Опыт тоталитарного коммунизма показывает, что эта «мера», по-видимому, может быть растянута и отложена до «безмерности». Весь вопрос в страхе, в организации полицейского аппарата, в голодно-холодном хозяйственном режиме, в монополии печати и, главное, в пренебрежении к смертности населения. Страх парализует мысль и волю; голод и холод довершают этот паралич; полицейский аппарат, отделяющий мужа от жены, детей от родителей и друзей друг от друга развращает и истощает нравственные силы народа; монополия печати убивает общественное мнение; а умелая вербовка палачей с «идейно» задрапированной готовностью не считать казнимых и погибающих – дает тоталитарному государству средства «Гулага», «Катыни» и «Аушвица».
Новая государственность не знает меры в принуждении, предела в вымаривании населения, удержу в казнях, стыда и совести в изнасиловании и погублении человека. Она создала новый способ каторжного правления, новый тип злодейского государства, осуществимость которого зависит от целого ряда условий. А именно. Оно тем легче может быть осуществлено, чем больше в народе наивной доверчивости и преувеличенных надежд, чем меньше у него образования и характера, чем неустойчивее его правосознание; оно предполагает в организаторах завершенное безбожие, законченную безнравственность, неутолимое властолюбие и неисчерпаемый садизм; для осуществления такого строя необходима крайняя самоуверенность невежд, не понимающих природу человеческой души и слепо уверовавших в противоестественную доктрину социализма; необходима и школа палачей, организующих террор и политическую полицию. Но, что имеет еще особое значение, это поддержка такого злодейского начинания со стороны людей, лишенных национального и патриотического чувства: здесь очень важно участие людей других наций и рас, неспособных одуматься, а может быть, даже озлобленных, мстящих и зложелательных. Понятно, что введение такого строя непременно поведет к массовому вымиранию и убиванию, которое примет характер «геноцида» (т. е. национального истребления); и если введение этого строя будет осуществляться изнутри авантюристами чуженационального и интернационального порядка и поддерживаться извне, – по соображениям страха, корысти или завоевания, – другими государствами, то борьба с ним может стать особенно трудною. Именно такой «геноцид» происходит вот уже 36 лет в России при участии многих народов и почти всех других правительств, охотно прикрывающихся на словах своею «неосведомленностью» и «нейтральностью».
7. Понятно, что такое государство, как система насилия, доведенного до национального истребления, может позволить себе все и не останавливаться ни перед чем. Такова планомерная экспроприация и пролетаризация народа, составляющая самую сущность социализма и коммунизма. Наивные меньшевики были склонны истолковывать программу Маркса в смысле эволюции: капитализм будет все больше и больше пролетаризировать массы, и когда пролетаризированные граждане окажутся в большинстве, тогда они «экспроприируют экспроприаторов» и введут райскую «свободу» добренького социализма. Совсем иначе у большевиков: капиталисты и средняя буржуазия экспроприируются немедленно: естественное голодание и казни помогают их исчезновению. Вслед за тем экспроприации подвергается мелкая буржуазия, включая сюда и крестьянство; и опять-таки ее исчезновению помогают голод, казни и ссылки в концлагеря. Нищета становится лучшей гарантией беспомощности и покорности. Однако история показала уже, что из этого возникает не «всеобщая и равная» нищета, а имущественный передел, новое классовое строение общества, новая классовая дифференциация (политическая и имущественная): слагается партийная верхушка (число около 2000 человек), абсолютно привилегированная в командовании и в потреблении благ, – это повелевающие, угрожающие и приговаривающие; во-вторых, партийно-покорная бюрократия (числом в несколько миллионов, иные исчисляют ее состав в 10-15 миллионов «совчиновников»), – это исполнители, передающие террор по всей стране, вымаривающие, казнящие и тихомолком накапливающие новое имущество; и в-третьих, остается ограбленная, неимущая масса народа из всех прежних классов и сословий (число в 170-180 миллионов изнасилованных жертв нового «геноцида»). Именно в таком порядке погибли и крымские татары, карачаи, приволжские немцы и ныне доканываются эстонцы, латыши и некоторые другие российские народности. В общем и целом возникает невиданное еще в истории издевательство над равенством: здесь отбирается кверху весь худший элемент страны – люди с рабской психологией, угодливые, нравственно и религиозно слепые; элита противодуховности, бессмыслия, продажности и жадности. Если «аристос» значит по-гречески наилучший, а «какистос» – наихудший, то этот строй может быть по справедливости обозначен, как правление наихудших или «какистократия».
8. Да и могло ли быть иначе, когда с самого начала большевизм – разнуздывал людей, а коммунизм их порабощал. Программа Ленина с его призывом «гробь награбленное», с его разлагательством религии, патриотизма, семьи и правосознания сводилась именно к этому: разнуздать, чтобы поработить. Из этого могло выйти и вышло неслыханное по всей гнусности «государство» – явление антиправовое, противоорганическое, заменяющее правопорядок механизмом страха и насилия – явление мирового рабовладельчества. И замечательно, что это новое псевдогосударство с самого начала выступило с мировой программой для всех остальных государств, с готовым разбойничьим штампом, который и доныне навязывается всем остальным народам – то уговором, то заговором, то восстанием, то завоеванием, то вторжением, то тихой сапою. И нет таких порочных и подлых средств, которые не пускались бы при этом в ход.
9. Вот почему весь этот новый способ организовать видимость государства должен быть охарактеризован так: система лжи и система насилия во имя вызывающей и законченной пошлости.
Тоталитарный социализм строится ложью и обманом: лживыми обещаниями для масс, систематической ложью в монопольной печати, обманными договорами и обязательствами, обманными призывами и перспективами. Лгут слова, лгут льстивые пресмыкательства, лгут улыбки при подаче избирательных бюллетеней, лгут каменные лица на неповоротливых шеях, лгут «чистосердечные признания», лжет статистика, лжет огромное большинство ученых и их книг, лжет продажное искусство, лжет приспособившаяся к «отцу лжи» псевдопатриаршая «церковь»…
Наряду с этим тоталитарный социализм строится страхом и насилием, – сверху донизу; и если бы было возможно погасить в душах страх перед этим насилием, то весь этот злодейский строй расползся бы в одну неделю.
И все – это во имя величайшей и невиданной в истории пошлости. Произнося это слово, разумею не «банальность» и не просто низкий уровень коммунистических познаний и идей, а воинствующее посягательство на все великое, чистое, божественное и благородное, что доступно земному человеку. «Идея» нового государства есть безбожное мировоззрение, механическое миропонимание, выдуманный сослепу материализм, отвержение Евангельского учения, попрание философии и науки, презрение к совести и чести, издевательство над самодовлеющим искусством, практика предательства и убийства или, короче, утверждение на земле дьяволова духа и дела; а этот дух и есть слепота
