Сказать, «что до этого никому нет дела», значит высказать неверное и совершить целый ряд ошибок в жизни.
Тот бесчеловечный разврат, которому предавался на Капри кесарь Тиверий, был, конечно, проявлением его «личной жизни», но в то же время он составлял центральное гноище всенародного римского существования. Личный уклад характера голландско-английского короля Георга III навеки вписан в историю английского народа. Милостивые Царь Алексей Михайлович строил милосердие своего народа; Петр Великий творил своею храбростью, волею и предвидением русскую национальную стратегию; личная жизнь Императрицы Екатерины II Алексеевны органически-политически отражалась на жизни и судьбе ее народа. Личная жизнь праведника Марка Аврелия разливала вокруг себя чистоту и духовное благоухание.
И так – везде, всегда и. во всем. А это означает, что духовная и политическая ответственность Государя всеобъемлюща и непрерывна. Все, касающееся Государя лично и его семьи, все есть достояние его народа, все входит в ореол его государственного облика, или, наоборот, в затемнение и искажение его обличия. Низкие уличные компании роняли императора Нерона. Византия знала гнусных временщиков, одно появление коих у трона уже губило престол. Монарх есть вечный центр всенародного внимания; на тысячах незаметных путей каждое слово его, каждое деяние его передается во все стороны, как любопытная или даже драгоценная новость, как нечто подлежащее обсуждению, а, может быть, и подражанию, как своего рода событие, дня или образец. И таким образом, вся честная и личная жизнь Государя остается органически включенной в его публичное служение.
Чтобы удостовериться в этом, достаточно только дать себе хотя бы приблизительный отчет в том, какое количество духовных, политических, дипломатических и иных бестактностей каждому Государю приходится выслушивать и отражать и, отражая, обезвреживать… Какая находчивость ему необходима, какая ширина воззрений, какая снисходительность и благородная доброта!.. А между тем каждый неосторожный ответ рискует породить вредные толки и пересуды.
Так, например, на съезде русских зарубежных писателей в Белграде Зинаида Гиппиус сочла приличным, сидя за ужином рядом с рыцарственным Королем Югославии Александром I и кокетливо поигрывая своим пресловутым лорнетом, задать ему вопрос: «а скажите, Король, Вы в самом деле стоите за монархию?». Сколько раз представители итальянской аристократии являлись в эпоху Муссолини к королю Италии Виктору-Эммануилу изливать свои антифашистские чувства и никак не хотели понять, почему он выслушивал их молча и только в конце аудиенции давал понять, что наговорено «troppo molto»… А, ведь, есть и неосторожные ответы, которые могут прямо погубить Государя…
С другой стороны, какие обширные возможности открывают перед Государем его сердечная чуткость и творческий такт в непосредственной жизни, особенно в силу присущей придворным подражательности. Простого внимания и сочувствия Государя бывает достаточно, чтобы выручить и поставить на ноги порядочного человека… Государь, как благотворитель, как покровитель литературы и искусства, как утешитель страдающих, как источник справедливости и заслуженных наград имеет перед собою необозримое поле для добрых дел. И его благородное сердце не может не обретать в этом тихих радостей.
Ввиду всего этого надо признать, что Государь, усвоивший свое призвание и всю полноту своей ответственности, начинает чувствовать себя пленником, а нередко и мучеником своего престола. Он всю жизнь призван жить не по своему вкусу, желанию и выбору, а по зову трона, то подготовляя себя к будущему, то проницая данные обстоятельства и предстоящих людей, то жертвуя всем, главным и любимым, то заставляя себя превозмогать во имя своего народа сущую муку жизни, от которой ему нельзя отказаться.
Имея это в виду, нетрудно понять, что у Государя, стоящего перед престолом, отдающего себе полный и ясный отчет в своей ответственности и не чующего в себе призвания к власти, могут быть часы, и дни и годы, когда он будет мечтать о неприятии трона, об освобождении своей личности и своей частной жизни от этого плена и мученичества; в особенности, если ожидающий его трон окружен дурными, низкими и развратными людьми. В этой связи нельзя не вспомнить замечательного и глубокого прочувствованного письма Великого Князя Александра Павловича, которое он написал 10-го мая 1796 года своему другу Виктору Павловичу Кочубею.
«Да, милый друг, повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего Характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах» медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями; а между тем, они занимают здесь высшие места, как напр., 3…, П…, Б… оба С…, М… и множество других, которых не стоит даже называть, и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом… Знаю, что вы осудите меня, но не могу поступить иначе, потому что покой совести ставлю первым для себя законом, а могла ли бы она оставаться спокойною, если бы я взялся за дело не по моим силам?»…
Кто раз вчувствуется и вдумается в Государево дело и призвание, тот убедится в жертвенности его служения. Дело обстоит совсем не так, что его ждет участь, исполненная развлечений, наслаждений и всяческих самоугождений, как воображают иные легкомысленные авантюристы, честолюбцы и завистники. Должно прямо признать, что чем ближе сам претендент на престол к такому воззрению, тем менее он разумеет свое призвание, тем менее он вообще способен стать Государем, тем более он исказит свое служение и навредит своему народу. Напротив, Государь должен быть готов пожертвовать всеми своими силами, своим досугом, своими пристрастиями, своим личным счастьем (в любви и браке), своим здоровьем и своей жизнью. Великий прообраз этого дан в истории всеми воистину великими монархами, особенно же Петром Первым. Государь, вступая на престол, становится не просто властелином, но пленником и мучеником своей власти. Так разумел это дело и Император Николай Павлович, отвечая своей матери Императрице Марии Федоровне при приятии престола от Константина Павловича: «Это еще вопрос, которую из двух жертв в этом случае должно считать выше – со стороны ли отказывающегося или со стороны принимающего»… – Достаточно помыслить о том, сколь великое число монархов пало от руки убийц, чтобы погасить раз навсегда завистливые разговоры о привилегиях Государя и его звании и увидеть все это по-новому, из глубины и в верном величии.
О моральном обновлении человечества
Моральный уровень человечества необычайно снизился за последние десятилетия. Это было неизбежно; это надо было предвидеть. Так всегда бывает после повторных войн и длительных переворотов. Войны всегда уносят из жизни наиболее доблестных людей, цвет войска и народа; а ловчилы, бегуны и хороняки по большей части умеют спастись… и приспосабливаются ко всему. И войны, и перевороты разнуздывают людей и целые народы. Забываются границы права и бесправия, добра и зла, позволенного и запрещенного. И чем ожесточеннее войны, – чем разрушительнее, тем труднее бывает отделить «оккупацию» чужой земли от мародерства, истребление чужой армии от насилия над мирным населением, насилие от изнасилования женщин, лихую разведку от продажного шпионажа, «реквизицию» от грабежа. И еще хуже обстоит во время революционных переворотов: водворение нового, якобы, «лучшего» правительства требует устранения прежнего, а это ведет к гражданской войне и террору. В гражданской войне господствует стратегия ненависти, мести, озлобления и устрашения: конфискации вызывают оскудение и голод, во время голода развертывается черный рынок и беззастенчивая спекуляция; политическое и уголовное перемешиваются до неразличимости; худшие элементы общества становятся во главе; люди обирают и предают друг друга, чтобы спастись самим. Запретное оказывается единственно-целесообразным; дисциплина исчезает, страх гонит людей в пропасть. И все это неизбежно; и все это надо предвидеть. Во время французской революции, напр., «шоферами» назывались придорожные разбойники, вымогавшие от проезжающих деньги посредством поджаривания ног. Тридцатилетняя война и советская революция доводили людей до людоедства, а коммунисты и нацисты изобретали неслыханные виды пыток и доходили до истребления целых наций (геноцид).
Понять, что человечеству всегда необходимо бороться с этой деморализацией и в наше время в особенности, ибо эпоха повторных войн и длительных переворотов, по-видимому, еще не изжита, а к чему способны деморализованные народы, отвыкшие от честного труда и волевой дисциплины, мы видим ныне воочию.
И вот, оказывается, что западные европейцы имеют такие замечательные организации, которые взялись за это дело. Уже в период между первой и второй европейской войной возникло так называемое «Оксфордское» движение, собиравшее людей на массовые митинги и побуждавшее их публично каяться в совершенных ими дурных делах, произнося клятвы самоисправления. Вставали почтенные дамы и рассказывали, при всеобщем подъеме, доходившим иногда до экстаза, как они поговорили невежливо с прислугой и как это постыдно. Вставали убеленные сединами старцы и клялись в том, что они в молодости украли кусок колбасы. Овые рассказывали о совершенном прелюбодеянии; овые – о ссорах с женою; овые еще о жестоком обхождении с собакою. Распространялись соответственные листовки; подготовлялись необходимые публичные «покаянщики»; бывало умилительно до слез и, к сожалению, никто не вспоминал о том, что в средние века и в эпоху Возрождения такие публичные покаяния сопровождались еще и самобичеванием. Однако постепенно более умные почувствовали, что выходит что-то не совсем умное: сентиментально-нарочитое усилие из-за пустяков. Появились протесты в печати и движение стало глохнуть.
Теперь взялись за дело иначе. Начали с локализации движения, с разрешения финансового вопроса, с вождя и с доктрины. Движение получило свою оседлость в дивной местности, над женевским озером, с незабываемо прекрасным видом; отсюда озеро видно, как из высокой ложи: красота природы явно призывается на помощь моральному очищению людей. В 2,5 километрах от Монтре, на высоте 1054 метров в местечке Ко (caux), связанном с озером и зубчаткой, и лифтом, снято несколько отелей, вмещающих ежегодно на целый ряд месяцев «одумывающихся» гостей, стремящихся к самоусовершенствованию. Пребывание организуется по принципу самообслуживания: овые чистят картошку на кухне, овые убирают комнаты или метут коридоры, овые работают в саду. Кающиеся как бы «приспускаются» в низший социальный ранг, приемля подвиг «опрощения» и «смирения», причем подвизаются здесь люди всех сословий и состояний. Дух Толстого и Ганди уравнительно приемлет всех в свое лоно. «Всех», т. е. закулисно избранных и приглашенных людей всех национальностей, всех рас, материков, стран и островов. Отбор этот есть результат долгого наблюдения, высматривания и взвешивания. И в самом деле, чего же
