получим выражение, которое своим содержанием создает лишь некое общее понятие. А именно: рог этот был «буйволиный», «длинный», «закрученный» «змеиный», причем сначала говорится, что он был «висевший на тесьме», а затем — что болтался «на ремне». (Или мы сталкиваемся здесь с известной несогласованностью в описании, вносящей соответственную дисгармонию в изображаемую действительность, или рог был закреплен на ленте, привязанной, в свою очередь, к ремню. Невероятно, чтобы во время игры меняли способ крепления рога.) Целое множество рогов может обладать перечисленными здесь чертами, в том числе и такими, которые устанавливаются на основании текста, если использовать ряд сказуемых, передающих особенности игры Войского. Речь идет о чертах, связанных с теми разновидностями звуков, которые мог издавать рог (сначала «звонкий клич», затем «за стоном стон», время от времени «резкий тон» и т. д.); искусен был трубач, но и рог его достоин. Тем не менее все собранные здесь определения дают нам не более как некое сложное общее наименование. Если же при чтении этого отрывка поэмы нам все-таки ни на миг не приходит в голову ни общая идея рога, ни определенный тип его и рог этот с самого начала кажется чем-то столь же индивидуальным, как сам пан Войский Гречеха, то это только потому, что мы узнаем, как Войский «поднял рог буйволиный», «прижал его к губам» и трубил в него на разные лады, что ярко описывается в отрывке. Войский мог «поднять» только некий
48
определенный единичный предмет, а ни в коем случае не что-то общее. Точно так же только индивидуально определенный рог мог издавать звуки на разные лады.
…И рог его казался
То меньше, то длинней, то рос, то утолщался,
Как волчья шея, все резче и все гуще,
То, как медведь, ревел откуда-то из пущи,
То, словно зубр, мычал, и звуки, нарастая,
Летели, тишину и ветер разрывая.
Единственное число выступающих здесь глаголов вместе с формой однократного действия является причиной того, что субъект (resp. объект) этих действий может пониматься как некий определенный индивидуум и по корреляции связанные с ним наименования общего характера превращаются вследствие употребления в единичные.
Признав индивидуальный характер пусть не всех, но все же многих1 предметов, изображаемых в произведении художественной литературы, мы должны согласиться с тем, что в качестве индивидуальных предметы эти обладают, определенными структуральными («формальными») свойствами. В числе этих свойств — способность обладать бесчисленным множеством черт. Известно, что каждый индивидуальный предмет как-то характеризуется в бесчисленном множестве отношений. Вместе с тем каждое из его определений — установившееся, оно бывает тем или иным, но никогда не бывает неопределенным. Иначе говоря, каждый (автономно существующий) индивидуальный предмет подходит под принцип исключенного третьего2.
1 Не все, о чем говорится в литературном произведении, должно являться индивидуальным предметом. Это могут быть также те или иные общие связи, идеи и т. д. С примером такого рода мы встречались уже. в стихотворении Рильке «Schlusstück».
2 Уже в древнейших формально-онтологических исследованиях Аристотеля принято всестороннее однозначное определение индивидуальных предметов. Но до последнего времени полностью не осознавалось, что это распространяется только на автономно существующие индивидуальные предметы, хотя весьма вероятно, что в этих утверждениях подразумеваются именно только предметы. На необходимость ограничения таким образом указанною тезиса я уже обращал внимание в своих философских работах. Для точности я должен был здесь привести взятые в скобки слова, но вопрос этот слишком специален и сложен, чтобы разбирать его в данной работе подробно.
49
Какими средствами изображения индивидуальных предметов располагает литературное произведение? Если не принимать в расчет «видов», лишь добавляющих, причем довольно редко, какие-то определения изображаемых предметов, то следует сказать, что этой цели служат разного рода языковые образования. Они выполняют эту функцию как благодаря содержащимся в них значениям, так и благодаря осуществляемой ими в большей или меньшей степени функции выражения. В плане значения здесь играют роль, с одной стороны, некоторые компоненты предложения, и прежде всего наименования (имена собственные и нарицательные), то есть существительные и прилагательные, а затем определительные глаголы, наречия и некоторые служебные слова1, а с другой — целые предложения, которые либо что-нибудь сообщают о данном предмете, либо обозначают те или иные состояния вещей, к которым он имеет какое-либо отношение. В отдельно взятом литературном произведении можно употребить лишь ограниченное конечное количество слов и предложений. Если бы каждое из них определяло только одну и каждый раз новую черту данного изображаемого предмета, то и тогда он не был бы эффективно, всесторонне и исчерпывающе определен, хотя, так сказать de jure, в связи с присвоением ему имени собственного или индивидуализирующего названия такое всестороннее исчерпывающее и однозначащее определение должно было бы ему сопутствовать. Чтобы действительно получить такое определение, надо было бы в подобном случае располагать неисчерпаемым запасом слов или предложений, то есть располагать произведением, которого нельзя ни дописать, ни дочитать до конца. А это невозможно. Из этого следует, что каждый изображенный в литературном произведении предмет, хотя и индивидуален, но, значит, обладает de jure бесконечным множеством черт, de facto имеет только ограниченное, обычно весьма незначительное число эффективно определяемых черт; относительно же остальных черт он, строго говоря, никакое, ибо последние неизвестны.
Вместе с тем неверно, будто бы каждое слово, обозначающее тот или иной предмет, определяло только
1 См. А. Рfändеr, Logik, а также R. Ingarden, Das literarische Kunstwerk.
50
одну его черту. Если, например, я говорю о Зосе из поэмы Мицкевича, что она была «молодой девушкой», я приписываю ей не одну лишь черту «младодевичества», а сочетание черт, которые это «младодевичество» составляют, обусловливают его или из него проистекают1. Приведенное выше выражение говорит о Зосе, что она женского пола, еще молода и переживает, таким образом, самые ранние годы своего девичества. Как девушка она обладает, разумеется, сочетанием черт, присущих человеку вообще, то есть принадлежит к позвоночным, является психофизическим существом и т. д. Кроме того, она обладает и производными чертами: отличается, например, некоторой долей наивности, не является «степенной», а напротив, в какой-то мере ветрена и т. д.2
Только что отмеченный факт ни в чем не колеблет моей позиции в вопросе о неполной определенности изображаемых предметов. Напротив, общие названия, обозначающие своим вещественным содержанием целые комплексы черт определяемых ими предметов, обусловливают, в свою очередь, то явление, которое я назвал здесь «схематичностью» или «неполной определенностью» изображаемых в литературном произведении предметов. Даже не касаясь трудного для решения вопроса о том, являются ли эти комплексы черт во всех случаях неисчерпаемыми или они ограничены (а только существование общих названий, обозначающих бесконечный комплекс черт определяемых ими предметов, могло бы, по-видимому, явиться определенной угрозой для моего тезиса), следует прежде всего спросить: каким образом общие названия обозначают отдельные черты характеризуемых ими предметов? И еще: можно ли считать обозначение содержания названия пусть очень многих (даже бесконечно многих) так называе-
1 То же самое можно, по-видимому, сказать обо всех простых или сложных общих наименованиях-существительных, являющихся названиями каких-либо предметов. Это не относится, однако, к наименованиям-прилагательным. Название «красный» обозначает explicite одну лишь черту того объекта, который оно именует. Не относятся сюда и наименования самих качеств, например «краснота».
2 Но было бы ошибочным предполагать, что все зги черты эффективно присущи соответствующему предмету, изображаемому в произведении. Они принадлежат этому предмету не более чем в известной степени потенциально.
51
мых общих (родовых) признаков того или иного предмета равнозначным тому, что все черты этого предмета исчерпывающе определены?
На первый из этих вопросов следует ответить, что, во-первых, обозначение признака является во многих случаях приблизительным. Оно не получает точного определения, и зачастую его вообще невозможно дать. Когда мы говорим, например, о Зосе, что это «молодая девушка», мы лишь приблизительно характеризуем ее возраст. И невозможно точно сказать, в какой, например, день начинается и в какой кончается эта «молодость». Соответственная неопределенность, или своеобразная изменчивость1, проявляющаяся и в самом изображаемом предмете, обозначена подобным наименованием. Во-вторых, в содержание каждого общего наименования входят наряду с «постоянными» компонентами компоненты, означающие «переменные» моменты обозначаемого предмета. Чтобы пояснить это утверждение, возьмем в качестве примера один из математических терминов, ибо эти термины поддаются точному определению. «Квадрат», например, согласно определению, означает «равносторонний четырехугольный параллелограмм с какой-то абсолютной длиной сторон»2. А «параллелограмм» — это «четырехугольник с двумя парами параллельных сторон, с какой-то относительной и абсолютной длиной сторон и с какими-то внутренними углами, подобранными, впрочем, всегда таким образом, что сумма их равна четырем прямым». Везде, где в развернутой части определения выступает коэффициент «какой-то», предшествуя выражающему содержание компоненту, проявляется то, что я называю «переменным» в обозначаемом предмете. Компоненты же, лишенные этого коэффициента, составляют «постоянное» содержание наименования. «Какая-то» безотно-
1 Это чрезвычайно своеобразное явление, и ему трудно дать понятийное определение именно потому, что мы привыкли к однозначным определениям самобытно существующих предметов. Явление же «изменчивости» имеет место лишь в сфере гетерономически существующих предметов, предметов лишь мысленно предполагаемых, на своеобразные особенности которых до последнего времени не обращалось внимания.
2 Последнее добавление обычно отсутствует в математических определениях и отсутствует именно потому, что задача математического определения состоит как раз в том, чтобы назвать лишь постоянные моменты определяемого предмета.
52
сительная величина — это значит, что величина эта не определена. Она может быть той или иной, и, если не делается никаких оговорок (например, с абсолютной длиной сторон квадрата), это значит, что она может быть совершенно произвольной (заметим, что «длина» здесь всегда понимается как величина, большая нуля). В определениях, как я уже говорил, обычно не дается переменного содержания обозначаемого наименования. Вследствие этого и могло возникнуть ошибочное представление, что содержание наименования составляют одни лишь постоянные компоненты. И это понятно: отдельные параллелограммы, подпадающие в качестве самостоятельных предметов под наименование «параллелограмм», всегда, разумеется, исчерпывающе определяются в каждом отношении, то есть и с точки зрения длины сторон, и с точки зрения величины углов. Если же абстрагироваться от самобытно существующих параллелограммов и иметь в виду предположительный эквивалент общему наименованию «параллелограмм», тогда каждому переменному моменту в его содержании будет соответствовать «место неполной определенности» в объекте наименования. Чем более общий характер носит наименование, тем больше переменных в его содержании. Чем оно детальнее, тем меньше этих мест1. Самая крайняя возможность — это наименования строго единичные2, когда всякие переменные исчезают3. Казалось бы, что всякие предположительные эквиваленты строго единичных наименований определены всесторонне и исчерпывающе, иначе говоря, не имеют в себе мест неполной определенности. Но исчезновение «переменных» из содержания наименования еще не равнозначно полноте определения объекта названия через содержание последнего. Дело в том, что и строго единичное
1 Это «больше» и «меньше» следует брать cum grano salis. Было бы как раз так, если бы число «переменных» являлось
