в рядах крепких военных формирований – только между Рейном и Руром «Красная
Армия» выставила свыше 50 000 человек. В течение всего нескольких дней она
захватила почти весь промышленный район, слабые попытки частей рейхсвера и
полиции задержать её продвижение были подавлены, в некоторых местах дело
доходило до настоящих боев. И по Баварии прокатилась волна убийств, грабежей и
насилия и обнажила здесь, как и в Центральной Германии, Саксонии и Тюрингии,
оттеснённую умиротворяющими мерами половинчатой революции социальную и
идеологическую напряжённость. Последовавший затем кровавый ответный удар
военных, коллективные аресты, карательные налёты и расстрелы вынесли на
поверхность скрытые чувства ненависти и неулаженные конфликты. Постоянно
подвергавшаяся в своей истории расколу, раздираемая многими антагонизмами
страна все отчаяннее требовала порядка и примирения. Но вместо этого
оказывалась ещё глубже в тупике ненависти, неверия и анархии.
Благодаря новому соотношению сил Бавария ещё в большей степени, чем прежде,
становится естественным сборным пунктом праворадикальных происков.
Неоднократно выражавшиеся по настоянию союзников требования о роспуске
полувоенных формирований натолкнулись тут на сопротивление правительства
Кара, для которого именно они и были главной опорой его власти. К дружинам
самообороны и частным вооружённым формированиям, насчитывавшим уже свыше
трех тысяч человек, постепенно присоединялись и все те непримиримые
противники республики из других регионов рейха, которым грозили меры со
стороны государства и даже преследования в уголовном порядке: сторонники
Каппа, нерасформированные остатки добровольческих отрядов из восточных
областей, «национальный полководец» Людендорф, участники расправ,
совершенных по приговорам тайных судилищ, авантюристы, революционеры-
националисты самой различной окраски – и всех их объединяло желание
покончить с этой ненавистной «жидовской республикой». При этом они умело
использовали традиционно особое баварское сознание, искони настроенное резко
отрицательно к прусско-протестантскому Берлину и возведшее теперь – в форме
девиза «Бавария – ячейка порядка» – свои враждебные чувства в степень
национальной миссии. В своей все более открытой и вызывающей поддержке
баварского правительства они доходили до того, что организовывали склады
оружия, превращали замки и монастыри в тайные опорные пункты, строили планы
покушений, переворотов и выступлений – это была непрестанная деятельность,
включавшая в себя все, – от конспиративного перешёптывания до подготовки
многочисленных, порою пересекавшихся друг с другом проектов государственного
переворота.
Такое развитие не осталось без последствий и для восхождения НСДАП. Ибо
начиная с этого времени она получает откровенную поддержку со стороны
военных, полувоенных, а также гражданских носителей власти, и каждый
одержанный ею новый успех побуждает их ещё более усердно охаживать её. После
приёма Гитлера фон Каром один из сопровождавших его соратников, студент
Рудольф Гесс, обратился к главе правительства с посланием, в котором говорилось:
«Ключевым моментом является то, что Г. убеждён, что новый подъем возможен
только в том случае, если удастся вернуть большие массы, в том числе и рабочих, к
национальной идее… Я лично знаю господина Гитлера очень хорошо, поскольку
почти ежедневно общаюсь с ним и близок к нему и в человеческом плане. Это на
редкость неиспорченный, чистый характер, полный сердечной доброты,
религиозный, ревностный католик. У него только одна цель – благо своей страны.
Этому он отдаёт себя самым самоотверженным образом». Когда же премьер-
министр, наконец, с похвалой отозвался о Гитлере в ландтаге, а шеф полиции
Пенер стал покровительствовать каждому его шагу, то тут впервые начала
обрисовываться расстановка ролей, которая будет названа типичной для процесса
подъёма фашистов и завоевания ими власти, – с этого момента Гитлер находился в
союзе с утвердившейся консервативной властью, в чьих глазах он показал себя
авангардом в борьбе против общего противника – марксизма. Но если власть
рассчитывала использовать энергию и гипнотизирующее искусство неистового
агитатора, чтобы потом в нужный момент переиграть его в силу своего
собственного духовного, экономического и политического превосходства, то его
цель заключалась в том, чтобы направить те батальоны, что были созданы с
благословения и поддержки властей, после разгрома противника против самих
партнёров и захватить всю власть. Это была та удивительная, запутанная,
преисполненная иллюзий, предательства и лжеклятв игра сил, с помощью которой
Гитлер одержит почти все свои победы и перехитрит Кара точно так же, как потом
Гугенберга, Папена и Чемберлена. И напротив, все его неудачи, включая и
конечное фиаско в войне, имеют одной из своих причин то, что в нетерпении,
азарте или упоении от успехов ставил эти обстоятельства на карту, терял их и, как
бы потом ни спохватывался, уже не мог выровнять игру.
Благодаря этим влиятельным и богатым покровителям, все более энергично
опекавшим теперь уже перспективного деятеля, Гитлер становится в декабре 1920
года хозяином газеты «Фелькишер беобахтер». Дитрих Эккарт и Эрнст Рем
содействовали нахождению 60 000 рейхсмарок, составивших основной капитал для
покупки этого безнадёжно погрязшего в долгах листка «фелькише», выходившего в
то время два раза в неделю и имевшего около одиннадцати тысяч подписчиков.
Среди лиц, ссудивших деньги, было немало имён из верхов мюнхенского общества,
в которое Гитлер получает теперь доступ, в чём помог ему Дитрих Эккарт с его
многочисленными связями. Этот грубый и странный человек с большой круглой
головой, любитель хороших вин и примитивных речей, не пользовался как поэт и
драматург тем успехом, на который рассчитывал – большой отклик нашёл разве
что его перевод «Пера Гюнта» Ибсена – и ради компенсации своих амбиций он
примыкает к политизированной богеме. Как политик он выступает основателем
«Немецкого гражданского общества», однако и тут его поджидает неудача, равно
как и с изданием газеты «Ауф гут дойч» (Чисто по-немецки), которая с язвительной
остротой и не без претензии на образованность выступает апологетом
распространённых антисемитских настроений. Следуя за Готфридом Федером,
Эккарт требует в ней революции против процентной кабалы и за «истинный
социализм», настаивает – под влиянием Ланца фон Либенфельса – в самом резком
тоне на запрете смешанных браков между расами и на защите чистой немецкой
крови от загрязнения. Советскую Россию он обзывает «направленной на заклание
христиан диктатурой еврейского мессии Ленина», и заявляет, что ему «больше
всего бы хотелось погрузить всех евреев в один эшелон и направить его в Красное
море».
Эккарт познакомился с Гитлером ещё раньше, а в марте 1920 года, во время
капповского путча, оба они по поручению своих закулисных хозяев-националистов
ездили наблюдателями в Берлин. Будучи начитанным, хорошо разбиравшимся в
людях человеком, обладая обширными познаниями и родственными им
предубеждениями, он оказывал большое влияние на по-провинциальному
беспомощного Гитлера и был, благодаря своим непритязательным манерам,
первым человеком буржуазной образованности, чьё присутствие Гитлер мог
выносить, не проявляя своей глубокой закомплексованности. Эккарт давал и
рекомендовал ему книги, наводил на него внешний лоск, поправлял его выражения
и открыл ему немало дверей – какое-то время они были неразлучны на мюнхенской
общественной сцене. Ещё в 1919 году Эккарт в одном превосходно архаически
стилизованном стихотворении предсказал появление спасителя нации, «парня»,
как писал он в другом месте, «который может слушать пулемёт. Чтобы подонки от
страха наложили в штаны. Офицер мне не нужен, народ их больше не уважает.
Лучше всего, чтобы это был рабочий с хорошо подвешенным языком… Много ума
ему не надо, политика – это самое глупое дело на свете». Тот, у кого есть всегда
«сочный ответ» красным, для него милее, нежели «дюжина учёных профессоров,
которые, теряясь от страха, сидят на мокрой заднице фактов». И, наконец, он
восклицает: «Это должен быть холостяк! тогда у нас будут бабы!». Не без
восхищения глядит он на Гитлера как на олицетворение этой модели и уже в
августе 1921 года впервые называет его в одной статье в «Фелькишер беобахтер»
«фюрером». Он был и автором одной из первых боевых песен НСДАП «На штурм,
на штурм, на штурм!», в которой заключительная строка каждой строфы звучала
рефреном и послужила партии её самым действенным лозунгом: «Пробудись,
Германия!». По мнению Гитлера, выраженному в одном его хвалебном
выступлений, Эккарт «писал стихи так же прекрасно, как Гёте». И он будет
публично называть поэта своим «отчим другом», а себя – его учеником; и
представляется, что Эккарт, наряду с Розенбергом и прибалтийскими немцами,
оказывал на него в ту пору самое сильное влияние. Одновременно он же, очевидно,
впервые открыл Гитлеру глаза на его собственное значение. Второй том книги
«Майн кампф» заканчивается набранной вразрядку фамилией поэта.
Успех Гитлера в мюнхенском высшем свете, куда ввёл его Эккарт, едва ли можно
объяснить политическими мотивами. Фрау Ханфштенгль, родом из Америки, одной
из первых открыла ему двери в свой салон, где собиралось благородное богемное
общество из писателей, художников, исполнителей Вагнера и профессоров. Для
этой традиционной либеральной прослойки странный тип молодого народного
трибуна с немыслимыми взглядами и угловатыми манерами был скорее предметом
отстранённого интереса; он фыркал по поводу «ноябрьских предателей» и
подслащивал вино в своём бокале ложечкой сахара – может быть, эти шокирующие
черты как раз и умиляли хозяев. Его окружала аура фокусника, запахи цирка и
трагического ожесточения, яркий блеск «пресловутого чудовища». Контактным
элементом тут было искусство, в первую очередь Рихард Вагнер, о котором он
любил восторженно распространялся длинными, запинающимися речами, под
знаком Мастера из Байрейта и завязывались, совершенно вне всякой логики,
интересные контакты, – он был все тем же «братцем Гитлером», только сбежавшим
в поисках приключений в сферу политики. Все описания этого времени, которыми
мы располагаем, представляют собой смешанную картину его эксцентрических и
неуклюжих черт; в присутствии людей с репутацией Гитлер чувствовал себя
скованным, замкнутым и не лишённым подобострастия. На одной из бесед с
Людендорфом, состоявшейся в ту пору, он после каждой фразы генерала
приподнимался со стула, чтобы почтительнейше сказать: «Так точно, Ваше
Превосходительство!» или «Я согласен с Вами, Ваше Превосходительство!».
Эта неуверенность, мучившее его чувство аутсайдера в буржуазном обществе
сохранилось у него надолго. Если верить имеющимся свидетельствам, он изо всех
сил старался обратить на себя внимание – приходил с опозданием, его букеты были
больше, а поклоны глубже, чем принято; периоды угрюмого молчания сменялись
вдруг холерическими словоизвержениями. Голос его был резким, и о
незначительных вещах он тоже говорил со страстью. Как-то, рассказывает один
очевидец, он молча и устало просидел почти час, пока хозяйка не обронила какое-
то благоприятное замечание о евреях. И тут «он начал говорить. И говорил, и
говорил без конца. Через какое-то время он отодвинул стул и встал, продолжая
говорить или, лучше сказать, кричать, причём таким пронзительным голосом,
какого я никогда больше не слышал ни у одного другого человека. В соседней
комнате проснулся ребёнок и начал кричать. После того, как он более получаса
произносил эту весьма забавную, но очень одностороннюю речь о евреях, он вдруг
остановился на полуслове, подошёл к хозяйке, извинился и, поцеловав ей руку,
распрощался».
Страх оказаться униженным в обществе, явно преследовавший его, отражал
непоправимо утраченную связь бывшего обитателя ночлежки с буржуазным
обществом. И в его одежде долго и неизбывно ощущался запах мужского
общежития. Когда Пффефер фон Заломон, ставший потом главарём его штурмовых
отрядов, встретился с ним впервые, на Гитлере была старая визитка, жёлтые
кожаные башмаки и рюкзак за спиной; руководитель добровольческого отряда так
растерялся, что даже отказался познакомиться с ним. Ханфштенгль вспоминал,
что Гитлер носил к своему синему костюму фиолетовую рубашку, коричневую
жилетку и ярко-красный галстук, а оттопыривавшийся задний карман выдавал
присутствие в нём автоматического оружия. Только со временем Гитлер научился
определять свой стиль, соответствовавший его представлению о великом народном
трибуне, – вплоть до его авантюрного кителя. И эта картина тоже выдаёт его
глубокую неуверенность, объединяя в себе откровенно бросающиеся в глаза
элементы и цитаты из того давнего видения на тему «Риенци», из Аль-Капоне и
генерала Людендорфа. Но уже в описаниях того времени всплывают сомнения
