карьеры. Но когда он вошёл в гигантский шатёр цирка, тот был переполнен – 6500
человек бурно приветствовали его, а в конце запели национальный гимн.
С этого времени Гитлер только и ждёт случая, чтобы стать хозяином партии,
обязанной ему тем, чем она стала, Слабость времени к типу «сильного человека»
играет ему на руку и отвечает его намерениям. Правда, в руководстве партии уже
до того проявлялась иной раз озабоченность неуёмной энергией его
ответственного за пропаганду члена, а в записи в дневнике партии от 22 февраля
1921 года сказано: «Объяснить господину Гитлеру необходимость поубавить
активность». Но когда Готфрид Федер в это же время пожаловался на
становящиеся все более явными амбиции Гитлера, Дрекслер ответил ему, что
«каждое революционное движение должно иметь диктаторскую голову и потому я
и считаю как раз нашего Гитлера наиболее подходящим для нашего движения и не
нахожу что из-за этого меня оттесняют на задний план». А пять месяцев спустя
Дрекслер обнаружит, что именно там он и оказался.
Подходящий случай дали в руки Гитлера обстоятельства, являвшиеся, как и его
противники, на протяжении всей жизни его главными союзниками. Сочетая
хладнокровие, хитрость и решимость, а также ту готовность пойти на больший риск
даже для достижения ограниченных целей, которую он постоянно будет проявлять
в критических ситуациях, ему удастся захватить власть в НСДАП и одновременно
укрепить свои притязания на руководящую роль в движении «фелькише».
Исходным пунктом летнего кризиса 1921 года явились переговоры, шедшие уже в
течение нескольких месяцев с конкурирующими партиями «фелькише», в
частности, с Немецкой социалистической партией, и имевшие своей целью
установление более тесного сотрудничества между ними. Однако все попытки
добиться согласия наталкивались на непримиримость Гитлера, который требовал
ни больше, ни меньше, как полного подчинения групп партнёров, и не шёл даже на
их коллективный переход в НСДАП; он настаивал на том, чтобы все прежние
союзы были распущены, а их члены принимались в партию в индивидуальном
порядке. Неспособность Дрекслера хотя бы понять эту твёрдость Гитлера
характеризует всю разницу между безусловным инстинктом власти у одного и
тягой к сплочению у другого. Явно желая подтолкнуть своих противников в
руководстве партии к необдуманному шагу, Гитлер в начале лета уезжает на
полтора месяца в Берлин, оставив в Мюнхене в качестве наблюдателей Германа
Эссера и Дитриха Эккарта, которые оперативно информируют его обо всём. Под
влиянием некоторых единомышленников, стремившихся осадить этого «выскочку-
фанатика» Гитлера, склонный к компромиссам и ничего не подозревавший
Дрекслер, действительно, использует это время для того, чтобы возобновить
прерванные переговоры об объединении или хотя бы сотрудничестве всех правых
социалистических партий.
А в это время Гитлер выступает в «Национальном клубе» и завязывает контакты с
консервативными и праворадикальными единомышленниками – он знакомится с
Людендорфом и с графом Ревентловом, чья жена, урождённая графиня д’Аллемон,
сводит его в свою очередь с бывшим руководителем добровольческих отрядов
Вальтером Стеннесом, представив его при этом как «грядущего мессию».
Сумасшедшая суета Берлина, пришедшая сюда в знаменитые двадцатые годы, его
легкомыслие и алчность дают гитлеровской антипатии к этому городу новую пищу,
ибо слишком уж он контрастировал с мрачным характером Гитлера. И тот охотно
сравнивает царившую тут атмосферу с Римом времён упадка, только тогда, считает
он, ослабление города было использовано «чужеродным христианством», а теперь
моральным упадком Германии воспользовался большевизм. Речи Гитлера того
времени кишат нападками на порочность большого города, коррупцию и разврат,
представший перед ним на сверкающем асфальте Фридрихштрассе или
Курфюрстендамм: «развлекаются и танцуют, чтобы забыть о нашей нужде, – с
возмущением заявил он однажды, – ведь не случайно придумывают все новые
развлечения. Нас же хотят искусственно изнурить». Как когда-то в семнадцать лет,
приехав в Вену, стоял он и теперь растерянным и чужим перед феноменом
большого города, потерявшись в его шуме, суматохе и суете, – собственно говоря,
он чувствовал себя как дома только в атмосфере провинции с неотъемлемым для
неё бидермайером, обозримостью и моральной упорядоченностью. В ночной жизни
он видит изобретение смертельного классового врага, систематическую попытку
«ставить сами собой разумеющиеся гигиенические правила расы с ног на голову;
из ночи он (еврей) делает день, он организует эту пресловутую ночную жизнь и
точно знает, что действует она медленно, но верно… (чтобы) разрушить одного
физически, другого духовно, а в сердце третьего вложить ненависть, когда тот
видит, как разгульно живут другие». Театры, продолжает он, «те места, которые
человек по имени Рихард Вагнер хотел видеть когда-то затемнёнными, чтобы
добиться высшей меры освященности и святости, и строгости, и… высвобождения
индивидуума из-под всех нужд и бед», стали «рассадником порока и бесстыдства».
В его глазах город наводнён сутенёрами, а любовь, которая для «миллионов других
означает высочайшее счастье», превратилась в товар, «в не что иное как гешефт».
Он обличает унижение семьи, разложение религии, говорит, что все распадается и
компрометируется: «Тот, кто сегодня оказался внутри этого века самого низкого
обмана и надувательства, для того остаются только две возможности – или
отчаяться и повеситься, или стать подлецом».
Как только Гитлер узнал в Берлине о самоуправстве Дрекслера, он тут же
возвратился в Мюнхен. А когда партком, обретший за это время энергию и
самоуверенность, потребовал от него оправдаться в своём поведении, Гитлер
прореагировал на это неожиданным драматическим жестом – он просто заявил 11
июля о своём выходе из партии. Написанное им три дня спустя многословное
послание содержит безудержные упрёки, а также поставленные в форме
ультиматума условия, при которых он соглашался вернуться в партию. В
частности, он требует отставки комитета, требует «поста первого председателя с
диктаторскими полномочиями», а также «очищения партии от проникших в неё
чуждых элементов»; затем, не разрешается изменение названия и программы
партии; за мюнхенской НСДАП должно сохраниться абсолютное первенство, не
допускается слияние с другими партиями, а возможно только их присоединение. И
с безапелляционностью, в которой уже виден завтрашний Гитлер, он заявляет:
«Компенсации с нашей стороны полностью исключаются».
О том, каких размеров достигли за это время авторитет и власть Гитлера,
свидетельствует незамедлительное, датированное уже следующим днём ответное
послание парткома. Не рискуя пойти на противоборство, комитет принимает с
робкими возражениями все обвинения Гитлера, заявляет о своём подчинении и
даже о готовности ввиду гнева Гитлера сделать козлом отпущения нынешнего
первого председателя Антона Дрекслера. В решающем пассаже послания, где
впервые слышится византийский тон последующей практики обожествления,
говорилось: «Комитет готов в порядке признания Ваших колоссальных познаний,
Ваших достигнутых редкой самоотверженностью и на общественных началах
заслуг в деле процветания движения и Вашего редкостного ораторского дара
предоставить Вам диктаторские полномочия и будет очень рад, если Вы после
Вашего возвращения в партию займёте уже неоднократно и ещё задолго до этого
предлагавшийся Вам Дрекслером пост первого председателя. Дрекслер останется
тогда в комитете на правах члена и если это отвечает Вашему пожеланию, то и
членом исполкома. Если Вы сочтёте необходимой для движения его полную
отставку, то это должно быть заслушано на очередном годичном собрании».
Насколько завязка и кульминация этой афёры уже позволяют распознать будущее
умение Гитлера направлять и решать кризисные ситуации, настолько её развязка
продемонстрировала и всегдашнее «умение» Гитлера, зарываясь разрушать уже
достигнутый триумф. Как только партком заявил о своём подчинении ему, Гитлер,
дабы насладиться этой победой, самочинно собирает чрезвычайное общее
собрание. И тут уж склонный к уступчивости Дрекслер не желает больше уступать.
25 июля он приходит в VI-й отдел мюнхенского полицейского управления и
обращается с жалобой: лица, подписавшие призыв к созыву собрания, не являются
членами партии и, следовательно, неправомочны собирать её членов; далее он
указал на то, что Гитлер планирует революцию и насилие, в то время как сам он
собирается осуществлять цели партии законным, парламентским путём; однако в
полицейском управлении заявляют, что это вне их компетенции. Одновременно
Гитлер подвергся атаке в одной анонимной листовке, обозвавшей его предателем.
«Властолюбие и личное тщеславие», говорилось в ней, обернулось тем, что он стал
«вносить разброд и шатания в наши ряды и тем самым лить воду на мельницу
еврейства и его пособников», он намеревается «использовать партию как трамплин
для своих нечистых целей», и нет никаких сомнений в том, что он является
инструментом тёмных закулисных заправил, недаром же он в страхе скрывает от
всех свою личную жизнь и своё происхождение. «На вопросы со стороны
отдельных членов, на что же он, собственно, живёт и кем он раньше работал, он
всякий раз реагировал гневно и возбуждённо… Так что его совесть не может быть
чиста, тем более, что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед
которыми он уже не раз называл себя „мюнхенским королём“, стоят очень много
денег». А один плакат, чьё тиражирование, правда, не было разрешено полицией,
обвинял Гитлера в «болезненной мании власти» и заканчивался призывом: «Тиран
должен быть свергнут».
Только благодаря посредническому вмешательству Дитриха Эккарта ссору удалось
уладить. Чрезвычайное общее собрание членов партии 29 июля 1921 года
поставило точку в этом кризисе, и Гитлер не мог лишить себя случая, чтобы не
продемонстрировать свою победу. Хотя Дрекслер воспользовался выходом Гитлера
из партии, чтобы формально исключить из НСДАП Германа Эссера, Гитлеру
удалось добиться, чтобы собрание шло под председательством этого его
приспешника. Встреченный «нескончаемыми аплодисментами», он сумел так
представить суть разногласий, что получил одобрение зала – из 554
присутствующих за него голосовали 553. Дрекслеру пришлось довольствоваться
должностью почётного председателя, в то время как устав был изменён в угодном
Гитлеру духе. В комитет включили только его людей, а сам он стал председателем-
диктатором – теперь НСДАП была в его руках.
Уже в тот же вечер в цирке «Кроне» Герман Эссер торжественно назвал Гитлера
«нашим фюрером», тот же Эссер с прямо-таки религиозной страстью стал
старательнейше проповедовать в ресторациях и пивных залах тот миф о фюрере,
который одновременно начал, планомерно наращивая обороты, раздувать в
«Фелькишер беобахтер» и Дитрих Эккарт. Уже 4 августа он публикует портрет
Гитлера – «бескорыстного, самоотверженного, беззаветного и честного» человека,
о котором в следующем предложении говорится, что он ещё и «целеустремлённый
и бдительный». Несколько дней спустя в том же месте появился ещё один портрет,
добавлявший в преимущественно мужественные контуры нарисованного Эккартом
образа внеземные черты иконного лика, он принадлежал перу Рудольфа Гесса и
восславлял «чистейшие чаяния» Гитлера, его силу, его ораторский дар, его
поразительные знания, а также его ясный ум. До каких утрированных тонов
доходит за очень короткий срок размах пропаганды культа Гитлера,
свидетельствует работа, за которую примерно год спустя в конкурсе на тему
«Каким должен быть человек, который снова приведёт Германию к величию?»
Рудольф Гесс получил первую премию. В основу своего сочинения Гесс кладёт
образ Гитлера и пишет:
«Глубокие знания во всех сферах государственной жизни и истории, способность
извлекать из этого уроки, вера в чистоту своего дела и в конечную победу,
неукротимая сила воли придают мощь его зажигательной речи, которая заставляет
массы рукоплескать ему. Ради спасения нации он не гнушается использовать
оружие противника, демагогию, лозунги, демонстрации и т. д…. У него самого нет
ничего общего с массой, весь он – личность, как подлинно великий человек.
Когда этого требует нужда, он не остановится перед пролитием крови. Великие
вопросы всегда решаются кровью и железом… У него перед глазами одно и только
одно, – достижение своей цели, даже если для этого приходится шагать по самым
близким друзьям…
Вот каким видится нам образ диктатора – с острым разумом, ясного и правдивого,
страстного и в то же время владеющего собой, холодного и смелого,
целенаправленно принимающего взвешенные решения, не знающего преград в их
быстром исполнении, безжалостного
