то же время нежного в любви к своему народу, не ведающего устали в труде, с
железным кулаком в бархатной перчатке, способного, наконец, победить самого
себя.
Пока мы ещё не знаем, когда произойдёт его спасительное вмешательство, этого
«мужа». Но то, что он грядёт, чувствуют миллионы…».
Сразу же вслед за покорением партии, 3 августа 1921 года, были образованы
штурмовые отряды СА (SA – Sturmabteilungen), первоначально первая буква в этом
сокращении расшифровывалась как «спортивные», либо Schutzabteilung –
защитные. Ещё внутрипартийная фрондаупрекала Гитлера в том, что он создал для
себя оплачиваемую гвардию охранников из числа бывших членов добровольческих
отрядов, уволенных оттуда за «воровство и грабежи». Однако СА нельзя понимать
ни как преимущественно организацию инстинктов насилия, развязанных войной и
по-прежнему рассчитывающих на звучное прикрытие, ни как инструмент
вынужденной обороны правых от сходных террористических формирований
противника, хотя эти соображения и играли первоначально важную роль.
Действительно, в лагере левых существовали боевые вооружённые объединения,
как, например, «гвардия Эрхарда Ауэра» у социал-демократов, и имеются
многочисленные документальные свидетельства о заранее спланированных акциях
беспорядка, направленных именно против НСДАП: «мир марксизма, обязанный
своим существованием террору более чем какое другое явление эпохи, прибегал к
этому средству и в отношении и нашего движения», – так сформулирует Гитлер
одно из главных соображений при формировании СА.
Однако идея СА выходила далеко за пределы этих оборонительных целей –
штурмовые отряды были с самого начала задуманы как инструмент нападения и
захвата, ибо Гитлер в то время мог мыслить себе «захват власти» исключительно в
категориях акта революционного насилия. В призыве к созданию СА говорилось,
что они должны быть «тараном» и воспитывать своих членов как в духе
подчинения, так и в духе некой революционной воли (какой – не уточнялось),
Согласно характерному представлению Гитлера, слабость буржуазного мира по
сравнению с марксизмом объяснялась принципом разделения духа и насилия,
идеологии и террора – в буржуазных условиях, как он заявлял, политику
приходилось пользоваться исключительно духовным оружием, солдат же был
полностью выключен из любой политики. А вот в марксизме, напротив, «дух и
жестокое насилие образовывали гармонию», и СА должны были следовать этому. И
в этом смысле он назвал их в своём первом циркуляре по их формированию «не
только инструментом для защиты движения, но и… в самую первую очередь
начальной школой для грядущей борьбы за свободу внутри страны». А «Фелькишер
беобахтер», исходя из этого расхваливает их «дух беззаветной решимости».
Внешней предпосылкой для создания этой частной армии послужила ликвидация в
июне 1921 года полумилитаризованных дружин самообороны и последовавший
месяц спустя роспуск возвратившегося из Верхней Силезии добровольческого
отряда «Оберланд». И многочисленные участники этих формирований, считавшие,
что одним ударом они оказались лишёнными чувства локтя, солдатской
романтики, а значит, и всего смысла их жизни, присоединились теперь к тем
оставшимся не у дел ландскнехтам, молодым искателям приключений, что уже
были в рядах НСДАП. Пришедшие с войны и войной сформированные, они вновь
обретали в организованных по-военному СА, в званиях, командах и форме тот
хорошо знакомый им жизненный элемент, которого им так недоставало в
казавшейся лишённой общественных структур республике. Почти все они были
выходцами из мощного в количественного отношении слоя мелкой буржуазии,
долго не имевшей в Германии возможностей для восхождения по общественной
лестнице и только в годы войны, из-за больших потерь в офицерском корпусе,
выдвинувшейся на новые руководящие посты. Крепкие, с нерастраченными силами
и жаждой действий, они полагали, что после войны их ожидает необыкновенная
карьера, однако положения Версальского договора не только заставили их
пережить чувство национального унижения, но и вновь отбросили их назад и в
социальном плане – за столы учителей народных школ, за прилавки магазинов, за
задвижные окошки учреждений, т. е. в ту повседневную жизнь, которая им
казалась им стеснённой, жалкой и чужой. И то же самое стремление уйти от
установленных норм, что привело в политику Гитлера, вело теперь, в свою очередь,
и их к Гитлеру.
Сам же Гитлер увидит в этом столь родственном ему по духу притоке наиболее
подходящий материал для воинственного авангарда движения и включит
негативные чувства и энергию этих людей, их готовность к насилию в свои
тактические соображения по захвату власти. Его психологические максимы
содержали в себе и тот момент, что демонстрация облачённой в униформу
готовности к насилию имеет не только запугивающий, но и притягательный
эффект, а тёр – pop обладает способностью быть своего рода рекламой:
«Жестокость импонирует, – так опишет он своё открытие, – люди нуждаются в
целебном страхе. Они хотят чего-то бояться. Они хотят, чтобы их пугали, и чтобы
они, дрожа от страха, кому-то подчинялись. Разве вы не были повсюду свидетелем
того, как после побоищ в залах те, кого избили, первыми вступали в партию? Что
Вы там болтаете о жестокости и возмущаетесь мучениями? Масса хочет этого. Ей
нужно чего-то страшиться».
С растущей уверенностью Гитлер будет все внимательнее следить за тем, чтобы за
риторическими и литургическими средствами пропаганды не забывалась и
рекламная роль акций грубого насилия. А один из его «унтерфюреров» выдвинул
на одном собрании штурмовиков такой лозунг: «Бейте посильнее, а если одного-
другого прикончите, то это не беда».
И так называемое «сражение в „Хофбройхаузе“ 4 ноября 1921 года, ставшее для
СА мифом, тоже было, очевидно, спровоцировано Гитлером именно из этих
соображений. На один из организованных им митингов явились целые команды
социал-демократов, которые должны были его сорвать, – Гитлер определял число
противников семью или восьмью сотнями. А штурмовиков в тот день – из-за
переезда штаб-квартиры партии в другое помещение – было всего пятьдесят
человек. Гитлер потом сам опишет, как он своим страстным выступлением
воодушевил этот сначала растерявшийся по причине своей малочисленности
отряд: сегодня идёт речь о жизни и смерти, сказал он им, вы не имеете права
покидать зал, даже если вас вынесут отсюда мёртвыми, у тех, кто струсит, он
собственноручно сорвёт повязки и значки, а лучший вид обороны – это нападение.
„Ответом было – так он живописал, – троекратное „хайль!“, прозвучавшее в этот
раз резче и жёстче обычного“. Далее он рассказывает:
«Тогда я вошёл в зал и смог собственными глазами определить ситуацию. Они
сидели плотно сбившись в кучу, и старались продырявить меня уже одними своими
взглядами. Бесчисленное количество лиц было с затаённой ненавистью обращено
ко мне, в то время как другие с издевательскими гримасами разражались
совершенно недвусмысленными выкриками. Сегодня они „покончат с нами“, пусть
мы побеспокоимся „за свои кишки“.
Полтора часа он, несмотря на все помехи, все же мог говорить и уже думал, что
овладел положением, как вдруг кто-то вскочил на стул и закричал «Свобода!»
Через несколько секунд во всём помещении началась потасовка рычащих и
ревущих мужчин, над которыми, подобно гаубичным снарядам, полетели
бесчисленные пивные кружки; слышался треск ломавшихся стульев, звон разбитых
кружек, рёв и рыки, и крики. Это был идиотский спектакль…
Свистопляска ещё не началась, как мои штурмовики, ибо так стали они называться
с этого дня, кинулись в атаку. Как волки, стаями по восемь или по десять,
набросились они на своих противников и осыпая их угрозами, начали
действительно, шаг за шагом вытеснять их из зала. Не прошло и пяти минут, а я
уже не видел, пожалуй, ни одного из них, кто уже не был бы весь в крови… И тут
вдруг от входа в зал в сторону сцены раздались два револьверных выстрела, и тогда
пошла дикая пальба. И словно снова зашлось сердце, освежая в памяти военные
воспоминания…
Прошло примерно минут двадцать пять; сам зал выглядел так, будто тут
разорвался снаряд, Многих из моих сторонников как раз перевязывали, других
пришлось увезти, но мы остались хозяевами положения. Герман Эссер, которому в
этот вечер было поручено вести собрание объявил: «Собрание продолжается.
Слово предоставляется докладчику…»
Действительно, начиная с этого дня слово – в куда более широком смысле –
получил Гитлер. По его собственному свидетельству, с 4 ноября 1921 года улица
уже принадлежит НСДАП, а с начала следующего года партия начинает все
прочнее завоёвывать и баварскую провинцию. По выходным устраиваются
пропагандистские поездки по всей земле Бавария, штурмовики шумно маршируют
– сначала только с нарукавными повязками, а потом уже в серых штормовках и с
заострёнными палками в руках, – по селениям, все громче и увереннее распевая
свои воинственные песни. Их вид, как заметит один из ранних сподвижников
Гитлера, был «отнюдь не для салонов», скорее уж это была «дикая и воинственная
внешность». Они расклеивают лозунги на стенах домов и фабрик, затевают
потасовки со своими противниками, срывают черно-красно-оранжевые флаги либо
устраивают по всем правилам военного искусства нападения на спекулянтов или
капиталистических кровопийц. Их песни и лозунги демонстрируют кровожадную
похвальбу. На одном из собраний в пивном зале «Бюргербройкеллер»
присутствовавших обходили с кружкой, на которой была надпись: «Жертвуйте на
избиение евреев!»; так называемые «блюстители порядка» срывали митинги и
неугодные концерты: «Мы умеем давать рукам волю!» – так весело звучал их девиз.
Грубые выходки штурмовиков и на самом деле, как ожидал Гитлер, не наносили
вреда партии, даже в глазах солидной, добропорядочной буржуазии они нисколько
не умаляли притягательной силы движения. Причины этого следует искать не
только в том, что войной и революцией была снижена планка норм, но и в большей
степени в том, что партия Гитлера использовала тут и специфическую баварскую
грубость, в чью политическую разновидность она как раз и превратилась. Побоища
в залах с отрыванием ножек стульев и запусканием в противников пивных кружек,
«избиения», кровожадные песни, «воля рукам» – всё это было элементами
грандиозной потехи. Показательно, что именно в это время вошло в употребление
слово «наци», что представляло собой лишь сокращённую форму слова «национал-
социалист», а для баварского уха звучало как уменьшительно-ласкательное
производное от имени Игнац и носило доверительно-фамильярный оттенок, что и
свидетельствовало о том, что партия уже вошла в самое широкое сознание.
Поколение участников войны, сформировавшее ранее ядро СА, пополнилось вскоре
и людьми более молодого возраста, и в этом смысле движение было на самом деле
«восстанием недовольных молодых людей». «Два рода вещей, – скажет Гитлер в это
время в одном своём публичном выступлении, – способны объединить людей –
общие идеалы и общее жульничество», в СА одно вошло в другое неразрывным
сплавом. В течении 1922 года в них наблюдается такой скачкообразный приток,
что уже осенью была организована одиннадцатая сотня, возглавлявшаяся
Рудольфом Гессом и состоявшая поголовно из одних студентов. В том же году в
состав СА вошла самостоятельным соединением группа из бывшего
добровольческого отряда Росбаха во главе с лейтенантов Эдмундом Хайнесом.
Создание многочисленных спецформирований придавало СА все более военный
облик. Сам Росбах составил отряд самокатчиков, имелись подразделения связи,
моторизованный отряд, артиллерийская батарея и отряд кавалерии.
Возрастающее значение «штурмовых отрядов» и являлось в первую очередь тем,
что придавало НСДАП характер партии нового типа. Правда, сами СА – вопреки
апологетике в воспоминаниях некоторых штурмовиков – помимо самой общей
программы национальной борьбы и драки не выдвинули никакой чёткой
идеологической платформы и, конечно же, маршируя с развёрнутыми знамёнами
по улицам, не считали себя шагающими в новый общественный строй. У них не
было никакой утопии, а была лишь огромная обеспокоенность, не было никакой
цели, а была динамическая энергия, с которой они не могли совладать. Строго
говоря, большинство тех, кто вступил в её колонны, не были даже политическим
солдатами, а куда в большей степени были наёмниками-ландскнехтами, натурами,
пытавшимися скрыть свой нигилизм, свою неугомонность и свою тягу к
субординации
