промокшая гимнастёрка «после каждого собрания окрашивала его бельё в синий
цвет».
Два года понадобится ему, по его собственным словам, прежде чем он освоит все
средства пропагандистского успеха и почувствует себя «мастером этого
искусства». Не без основания потом будут говорить, что он первым применил
методы американский рекламы и, связав их со своей собственной агитаторской
фантазией, превратил их в наиболее изобретательную к тому времени концепцию
политической борьбы. Может быть, и впрямь прав журнал «Вельтбюне», назвавший
его позднее учеником великого Барнума, однако тот насмешливый тон, с каким
журнал провозгласил своё открытие, говорит о высокомерной отсталости
последнего. Ошибка весьма многих самонадеянных современников как слева, так и
справа, состояла в том, что они путали технические приёмы Гитлера с его планами
и из вызывавших насмешку средств делали вывод, что столь же смешными
являются и его цели. Его неизменным желанием было желание перевернуть один
мир и поставить на его место другой, но мировые пожары и апокалипсисы, которые
ему мерещились, не мешали, однако, применению им психологии цирковых
номеров.
Несмотря на все триумфы Гитлера-оратора ключевое явление находилось все же
на заднем плане – это была объединяющая весь лагерь «фелькише» фигура
национального полководца Людендорфа. Почтительно взирая на него, сам Гитлер
по-прежнему пока ещё считает себя только предтечей, «совсем маленьким типом»,
как заявлял он в начале 1923 года, ожидающим более великого человека, для
которого он хочет приготовить народ и меч; и всё же его собственное воздействие
приобретает во все возрастающей степени черты мессианства. Кажется, массы
быстрее, чем он сам, понимают, что он и есть тот волшебник, которого они ждут, –
и они стремятся к нему, как к «спасителю», говорится в одном комментарии того
времени. Достаточно часто источники сообщают теперь о тех случаях
пробуждения и обращения, что так показательны для религиозной, алчущей
избавителя ауры тоталитарных движений. К примеру, у Эрнста Ханфштенгля,
услышавшего Гитлера в эту пору впервые, было, несмотря на все предубеждения,
такое чувство, будто теперь у него начался «новый этап жизни», а торговец Курт
Людекке, входивший одно время в ближайшее окружение Гитлера и ставший
потом узником концлагеря Ораниенбург, сумеет уже после того, как ему удалось
оказаться за границей, рассказать о том, какой истерический взрыв чувств
вызывала у него и бесчисленного множества других людей встреча с Гитлером-
оратором:
«В одно мгновение все мои критические способности оказались отключёнными… Я
не знаю, как мне описать те чувства, которые охватили меня, когда я слушал этого
человека. Его слова были как удары кнута. Когда он говорил о позоре Германии, я
чувствовал себя в состоянии наброситься на любого противника. Его призыв к
немецкой, мужской чести был как зов к оружию, учение, которое он проповедовал,
было откровением. Он казался мне вторым Лютером. Я забыл все на свете и видел
только этого человека. Когда я оглянулся, то увидел, что тысячи были как один
захвачены силой его внушения. Разумеется, переживая это, я был уже зрелым
человеком 32 лет, уставшим от разочарований и недовольства, ищущим новый
смысл жизни, патриотом, не находившим для себя поля деятельности,
восторгавшимся героическим, но не имевшим героя. Сила воли этого человека,
казалось, переливалась в меня. Это было переживанием, которое можно сравнить
только с обращением в религию».
С весны 1922 года начинается скачкообразный рост числа членов партии, кое-где в
партию переходят целыми группами, летом она насчитывает уже около пятидесяти
местных организаций, а в начале 1923 года приходится даже временно закрывать
мюнхенскую штаб-квартиру из-за массового наплыва; если в конце января 1922
года партия насчитывала около 6000 членов, то в ноябре следующего года их
число превышает 55 000. Этот приток объяснялся не только приказом по партии,
согласно которому каждому члену вменялось в обязанность ежеквартально
вербовать трех новых, а также одного подписчика на «Фелькишер беобахтер», но и
растущей уверенностью Гитлера в роли оратора и организатора. Идя навстречу
пожеланиям потерявших ориентацию людей, НСДАП старается более тесно
сводить своих членов вместе и в их личном времяпровождении. Конечно, и тут она
снова применяет испытанные формы практики социалистических партий, но
ритуал еженедельных вечеров-бесед, явка на которые становится обязательной,
совместных экскурсий, посещений концертов или участия в праздниках
солнцестояния, спевках, кулинарных встречах либо совместных физкультурных
упражнениях, равно как и обстановка того спокойного уюта, что царит в кафе, где
проходят встречи членов партии, и в общежитиях штурмовиков, намного
превзошли прототипы и были неподражаемым образом ориентированы на самые
широкие нужды тех, кто был лишён политического и человеческого крова. Для
многих её ранних членов партия становится тем самым своего рода эрзац-миром
сектантского толка, да и Гитлер не раз сравнит её в ту пору с общинами первых
христиан. Среди её наиболее популярных мероприятий были «Немецкие
рождественские праздники», которые как бы служили живым воплощением её
идеи, ибо соединяли сентиментальность, сознание избранности и чувство
укрытости от тёмного, враждебного окружающего мира. Главнейшей задачей
движения, заявил в те дни Гитлер, является создание «для этих широких, ищущих
и блуждающих масс» возможности «по меньшей мере где-то вновь найти место,
которое даст покой их сердцам».
Не в последнюю очередь по этим причинам Гитлер откажется затем от роста
партии любой ценой, и новые местные организации станут создаваться только
тогда, если для них будет найден одарённый и лично убеждённый руководитель,
способный в малом удовлетворить ту потребность в авторитете, которая в большом
столь очевидно работала на холостом ходу. Во всяком случае, уже сейчас, в самом
начале, партия ставит своей целью представлять собой нечто большее, нежели
организацию ради конкретных политических целей, и за всеми текущими делами
никогда не забывает не только прививать своим членам миропонимание на уровне
трагической серьёзности, но и создавать для них те маленькие банальные радости
жизни, которых им так не хватает в нужде и разобщённости будней. В стремлении
партии быть родиной, центром бытия и источником познания уже в то время
различимы зачатки её последующих тоталитарных амбиций.
В течение только одного года НСДАП становится таким образом, как писал один из
наблюдателей, «мощнейшим фактором силы южногерманского национализма»,
она всасывает в себя либо увлекает за собой большинство многочисленных союзов
«фелькише». И в северогерманских группах тоже наблюдается значительный
приток – в первую очередь за счёт бывших приверженцев развалившейся
Немецкой социалистической партии. Когда в июне 1922 года группой
заговорщиков-националистов был убит министр иностранных дел Вальтер Ратенау,
некоторые земли – Пруссия, Баден и Тюрингия – принимают решение о запрете
партии, однако в Баварии, ещё не забывшей времён Советов, она остаётся
целёхонькой в качестве наиболее радикального антикоммунистического авангарда.
В дирекции мюнхенской городской полиции было даже немало прямых
сторонников Гитлера, в том числе – и наиболее явно – сам полицай-президент
Пенер, а также начальник политического отдела оберамтман Фрик. Они не давали
хода жалобам на НСДАП, информировали её руководство о планируемых акциях,
равно как и заботились о том, чтобы предпринимавшиеся шаги оказывались
безрезультатными. Фрик позднее признается, что подавить партию в тот момент не
составило бы большого труда, но «мы держали нашу охраняющую длань над
НСДАП и господином Гитлером», в то время как сам Гитлер однажды заметил, что
без содействия Фрика он «никогда бы не вылезал из кутузки».
Только один-единственный раз над Гитлером нависла серьёзная угроза, когда
баварский министр внутренних дел Швейер в течение 1922 года рассматривал
вопрос, не выслать ли его как докучливого иностранца назад в Австрию –
бесчинства его банд на мюнхенских улицах, драки, угрозы и подстрекательство
граждан стали, по мнению совещаний руководителей всех партий, уже просто
невыносимыми. Однако против этого выступил, ссылаясь на «принципы
демократии и свободы», лидер социал-демократов Эрхард Ауэр. И Гитлер по-
прежнему имел возможность обзывать республику «притоном чужеродных
мошенников», угрожать правительству, что, когда он возьмёт власть, тому
останется только уповать «на милость божью», и публично заявлять, что
предавшим страну вождям СДПГ «только одно наказание – петля». Благодаря его
подстрекательской деятельности город превратился прямо-таки во враждебный
антиреспубликанский анклав, постоянно наполненный слухами о путче,
гражданской войне и реставрации монархии. Когда рейхспрезидент Фридрих Эберт
приехал летом 1922 года в Мюнхен, он уже на вокзале был встречен шиканьем,
свистом и красными купальными трусами, а окружение рейхсканцлера Бирта
посоветовало тому прервать запланированную поездку в Мюнхен – но Гинденбурга
в то же время приветствовали тут овациями, а захоронение остатков умершего в
эмиграции короля Людвига III, последнего монарха из Виттельсбахов, вывело весь
город в трауре и ностальгической печали на улицы.
Мюнхенские успехи вдохновили Гитлера на его первую акцию более широкого
масштаба. В середине октября 1922 года патриотические союзы в Кобурге
организовали демонстрацию, на которую они пригласили и Гитлера. Однако их
предложение приехать «с небольшим сопровождением» было истолковано им
весьма своеобразно – намериваясь полностью привлечь манифестацию на свою
сторону, он прибыл в специальном поезде в сопровождении восьмисот сторонников
с флагами и оркестром. Просьбу растерявшихся устроителей не выходить на улицы
города единой колонной он, по его собственному свидетельству, «сразу же резко
отверг» и приказал своему формированию пройти «со всей музыкой». Поскольку
же, несмотря на собравшиеся по обе стороны мостовой враждебные толпы, до
ожидаемых массовых эксцессов и потасовок дело всё-таки не дошло, Гитлер велел
своим отрядам сразу же после их появления в зале, где должен был проходить
митинг, покинуть его и двинуться в обратный путь – правда, теперь ради придания
ещё большего напряжения театральному действу без громкой музыки, а только под
тревожную дробь барабанов. Из вспыхнувших, как и ожидалось, уличных баталий в
виде отдельных рукопашных схваток в течение всего дня и части ночи национал-
социалисты вышли в конечном счёте однозначно победителями – это был тот
первый вызов авторитету государства, под знаком которого будут проходить
события всего следующего года. Примечательно, что Кобург затем стал одним из
главных оплотов НСДАП, а участники той поездки были отмечены памятной
медалью. Когда же заносчивость гитлеровцев вылилась в последующие недели в
новые слухи о путче, Швейер пригласил к себе Гитлера и предупредил его о
последствиях, которые может иметь его не желающая знать удержу активность, –
если дело дойдёт до применения силы, он прикажет полиции стрелять. Однако
Гитлер заверил Швейера, что «никогда в жизни не пойдёт на путч», в чём и дал
министру своё честное слово.
Так или иначе, но теперь он все более обретает уверенность в своей силе; запреты,
уговоры и предупреждения, лишь демонстрируют ему, как много он, начав на
пустом месте, сумел за это время добиться. В своём самолюбовании он уже отводит
себе грандиозную роль, и в этом его самым впечатляющем образом утверждают
только что завершившийся успешный поход Муссолини на Рим и захват власти в
Анкаре Мустафой Кемаль-пашой. С напряжённым вниманием читает он донесение
одного из своих доверенных лиц о том, как чернорубашечники благодаря своему
энтузиазму и решительности, а также благожелательной пассивности армии
вырывали в ходе своего бурного победного марша у «красных» и завоёвывали на
свою сторону город за городом; после он скажет о сильнейшем импульсе, который
был дан ему этим «переломным моментом истории». Правда, в вышедшем в 1923
году новом издании «Большой энциклопедии Брокхауза» он поименован ещё как
«Гитлер, Георг» и представлен лишь парой рутинных биографических данных, но
это отражало запоздалую реальность, которую он давно перерос. Как когда-то ещё
подростком, он уже уносился на крыльях своей фантазии и видел, осязаемо и
образно, как знамя со свастикой «развивается над берлинским дворцом и
крестьянской хижиной», или в перерыве между делами, за идиллической чашкой
кофе, внезапно, словно вернувшись из далёкого
