патетической пышностью – на декоративном фоне из знамён, цветов и генералов-
пенсионеров сотни тысяч людей в речах и шествиях давали выход чувству
национального величия и потребности в прекрасном и возвышающем зрелище:
«Бурные возгласы „хайль!“, – говорится с непривычной для канцелярского языка
эмоциональностью в донесении управления государственной полиции округа
Нюрнберг-Фюрт от 2 сентября 1923 года, – 0ушевали вокруг почётных гостей и
процессии, множество рук с развевающимися полотнищами тянулись ей
навстречу, дождь цветов и венков осыпал её со всех сторон. Это было подобно
крику радости сотен тысяч павших духом, запуганных, униженных, отчаявшихся,
коим сверкнул луч надежды на освобождение от кабалы и нужды. Многие – и
мужчины, и женщины – стояли и плакали».
И хотя национал-социалисты, как следует из того же донесения, составляли среди
ста тысяч демонстрантов одну из мощнейших колонн, все же в центре бурного
ликования находился, несомненно, Людендорф, и когда Гитлер под впечатлением
этого массового представления, но имея в виду и возврат утраченных позиций,
вновь решился на блок и организовал вместе с «Имперским флагом» капитана
Хайса и «Союзом Оберланд» во главе с Фридрихом Вебером «Немецкий боевой
союз», о притязаниях на руководство с его стороны уже не было и речи.
Стремительной утратой своих позиций он был обязан не только первомайскому
поражению, но и в ещё большей степени отъезду из Мюнхена – как только он
перестал порождать сенсацию, испарилось все – и имя, и авторитет, и
демагогическое величие. И лишь три недели спустя Рему, неустанно
действовавшему в пользу своего друга Гитлера среди командиров «Кампфбунда»,
удаётся восстановить его реноме в такой степени, что в конечном итоге тот сумел
заполучить политическое руководство союзом.
Внешним поводом для этого послужило решение правительства рейха о
прекращении бессмысленной борьбы за Рур, на которую уже не хватало никаких
сил. 24 сентября, через шесть недель после своего прихода к власти,
правительство Густава Штреземана отказалось от пассивного сопротивления и
возобновило выплату репараций Франции. Правда, Гитлер во все прошедшие
месяцы относился к этому сопротивлению отрицательно, однако его
революционная целеустановка требовала от него теперь обличения непопулярного
шага правительства как свидетельства позорной измены и извлечения отсюда
максимальной пользы для своих путчистских планов. Уже на следующий день
Гитлер встретился с руководителями «Кампфбунда» Крибелем, Хайсом, Вебером,
Герингом и Ремом. В своей захватывающей речи, длившейся два с половиной часа,
он развернул перед ними свои представления и видения и закончил просьбой
доверить ему руководство «Немецким боевым союзом». Со слезами на глазах, как
рассказывал потом Рем, Хайс протянул ему в конце концов руку. Вебер был
растроган. А сам Рем тоже расплакался, и, как он говорит, его била дрожь от
внутреннего возбуждения. Будучи убеждён, что развитие потребует теперь
решительных шагов, он уже на следующий день распростился с воинской службой
и окончательно передал себя в распоряжение Гитлера.
Став фюрером «Кампфбунда», Гитлер, казалось, решил окончательно посрамить
всех скептиков демонстрацией своей решимости. Он незамедлительно приказал
всем пятнадцати тысячам своих штурмовиков находиться в состоянии повышенной
боевой готовности, обязал членов НСДАП ради усиления собственной ударной
мощи выйти из всех других национальных союзов и развернул самую
лихорадочную деятельность; но – как почти всегда – казалось, что целью всех его
планов, тактических ходов и приказов и была сама эта разнузданная и помпезная
пропагандистская акция, чья буйная драматургия чуть ли не непременно
ассоциировалась у него с понятием непревзойдённости. Как это уже бывало, он
запланировал на 27 сентября одновременное проведение четырнадцати массовых
собраний, чтобы самолично раздувать на них накалённые до предела страсти.
Правда, последующие намерения «Кампфбунда» не вызывали сомнений – они
имели своей целью освобождение «от кабалы и позора», поход на Берлин,
установление национальной диктатуры и устранение «проклятых внутренних
врагов», как заявил об этом ещё три недели назад, 5 сентября, сам Гитлер: «Или
марширует Берлин и доходит до Мюнхена, или марширует Мюнхен и доходит до
Берлина! Не может быть сосуществования большевистской Северной Германии и
проникнутой национальным духом Баварии». Но какие планы он в тот момент
преследовал, собирался ли он, в частности, устроить путч или снова только хотел
поговорить о нём, так и осталось до сих пор неясным; многое указывает на то, что
свои дальнейшие решения он собирался принимать в зависимости от
произведённого им эффекта, от настроений и пыла толпы и хотел, примечательным
образом преувеличивая силу средств пропаганды, вынудить путём воодушевления
масс государственную власть к действиям. «Из бесконечных словесных баталий», –
заявил он в выступлении на упомянутом собрании, – вырастет новая Германия; во
всяком случае, до всех членов «Кампфбунда» был в строго конфиденциальном
порядке доведён приказ, запрещавший им покидать Мюнхен и содержавший
кодовое слово на предмет их всеобщей мобилизации.
Однако мюнхенское правительство, загнанное в угол непрерывными слухами о
путче, недоверием к «марксистскому» правительству рейха и некоторыми
специфичными для Баварии чувствами вражды и изоляционистскими
устремлениями, упредило Гитлера. Без какого-либо предварительного оповещения
премьер-министр фон Книллинг объявил 26 сентября о введении чрезвычайного
положения и назначил, как это имело уже место в 1920 году, Густава фон Кара
верховным государственным комиссаром с диктаторскими полномочиями. И хотя
Кар заявил, что готов к сотрудничеству с «Кампфбундом», он одновременно
предупредил Гитлера, что не потерпит, как он сказал, никаких «отклонений», и
запретил для начала все четырнадцать запланированных собраний. Вне себя от
гнева, впав в состояние одного из тех многократно описанных прежде припадков,
когда он своими тирадами и криками ярости доводил себя чуть ли не до своего
рода помешательства, Гитлер пригрозил революцией и кровопролитием, но это не
произвело на Кара никакого впечатления. Ещё вчера Гитлер видел себя в качестве
главы «Кампфбунда» – самого сильного и сплочённого боевого формирования,
равноправным партнёром государственной власти, и вот Кар вновь низвёл его до
роли её объекта. На какое-то мгновение он, кажется, уже решился пойти на
восстание. И только в течение ночи Рем, Пенер и Шойбнер-Рихтер сумели
отговорить его от этого намерения.
А ход событий и без того уже давно опередил намерения Гитлера. За это время в
Берлине под председательством президента страны Эберта прошло заседание
кабинета, на котором было обсуждено создавшееся положение. Слишком уж часто
говорил фон Кар и раньше о «баварской миссии по спасению отечества», не
скрывая, что под этим он понимает не что иное как свержение республики,
установление режима господства консерваторов и широкую самостоятельность для
Баварии, а также возврат к монархии, чтобы его новая должность не вызывала
совершенно понятных опасений. На фоне отчаянно бедственного положения
страны, чьё денежное обращение было разрушено, а экономика в значительной
степени подорвана, перед лицом роста коммунистического влияния в Саксонии и
Гамбурге, сепаратистских устремлений на западе и ускользания власти из рук
центрального правительства, мюнхенские события, действительно, могли
послужить сигналом для общего краха.
В этой драматической, смутной ситуации будущее страны зависело от рейхсвера.
Правда, его главнокомандующий генерал фон Сект сам был предметом
распространённых ожиданий диктатуры справа. Его необыкновенно впечатляющее
появление с явно рассчитанным на показной эффект опозданием и его холодная
самоуверенность показали возбуждённым участникам заседания кабинета, кто
является подлинным носителем власти. На вопрос Эберта, на чьей стороне стоит в
этот нелёгкий час рейхсвер, он ответил: «Рейхсвер, господин рейхспрезидент,
стоит за мной» – и тем самым дал на мгновение однозначно понять, как обстоит
дело с властью в действительности. Но в то же время, когда в этот же день было
принято заявление о чрезвычайном положении в стране и о передаче ему
исполнительной власти на всей территории рейха, Сект выразил – хотя бы
формально – свою лояльность по отношению к политическим инстанциям.
События последующих дней развивались по запутанному, полному неразберихи и с
трудом просматриваемому в целом сценарию. Двое из актёров были выброшены
фон Сектом со сцены ещё заблаговременно: 29 сентября в Кюстрине восстал
нелегальный «Чёрный рейхсвер» во главе с майором Бухруккером, опасавшийся,
что его распустят после прекращения борьбы за Рур, и решивший, по ряду
сбивчивых признаков, подать сигнал для выступления правых, в частности, в
рейхсвере. Однако эта организованная в спешке и недостаточно
скоординированная операция была после непродолжительной осады подавлена.
Сразу же вслед за этим Сект провёл решительную акцию, свидетельствовавшую о
незабытых эмоциях революционной поры, против угрозы левого переворота в
Саксонии, Тюрингии и Гамбурге. Теперь ему предстояло помериться силой с
Баварией.
А в Баварии за это время Гитлеру почти удалось, как того и требовала его
тактическая концепция, перетащить Кара на свою сторону. На последовавшее в
ответ на злобную, клеветническую статью в «Фелькишер беобахтер» требование
Секта запретить эту газету ни Кар, ни Лоссов никак не отреагировали, равно как и
проигнорировали и приказ об аресте Росбаха, капитана Хайса и капитана
Эрхардта. Когда же вслед за этим Лоссов был смещён, то верховный
государственный комиссар в нарушение конституции назначил его комендантом
рейхсвера в земле Бавария и делал все, чтобы все новыми и новыми провокациями
довести конфликт с Берлином до высшей точки; в конце концов он потребовал ни
больше ни меньше как реорганизации правительства страны и ответил на послание
Эберта открытым объявлением войны: официально разыскиваемый Верховным
судом республики бывший командир добровольческого отряда капитан Эрхардт
был вызван из Зальцбурга, где он скрывался, и получил указание готовить марш на
Берлин. Датой выступления было определено 15 ноября.
Эти выразительные жесты сопровождались не менее сильными словами. Сам Кар
заявил о ненемецком духе Веймарской конституции, обозвал режим «колоссом на
глиняных ногах» и представил себя в одной из своих речей выразителем дела
нации в решающей мировоззренческой борьбе против международной
марксистско-еврейской идеологии. Конечно, своими шумными реакциями он
рассчитывал показать, что соответствует тем разнообразным ожиданиям, которые
были связаны с его назначением на пост верховного государственного комиссара,
однако в действительности это служило планам Гитлера. При норове Кара
понадобилась всего лишь одна статейка в «Фелькишер беобахтер», чтобы
коренным образом изменилась фатальная ситуация первого мая – конфликт с
Берлином принёс Гитлеру союз с теми носителями власти в Баварии, в чьей
помощи он так нуждался для революционного выступления против правительства
рейха. Ибо когда Сект потребовал от Лоссова уйти в отставку, то все национальные
союзы предоставили себя в его распоряжение для обозначившегося
противоборства с Берлином.
Нежданно-негаданно Гитлер увидел, что вот-вот представятся большие шансы. Все
решится зимой, заявил он в интервью «Коррьере д’Италиа». За короткое время он
несколько раз бывает у Лоссова и улаживает прежний конфликт. Теперь у нас
общие интересы и противники, говорит он вне себя от счастья. В свою очередь
Лоссов заявляет, что «полностью согласен со взглядами Гитлера в девяти из
десяти пунктов». В результате, сам того, собственно, не желая, командующий
баварским рейхсвером становится одним из главных актёров в центре сцены;
однако роль заговорщика была не по нему – он был аполитичным солдатом,
боящимся принятия решений, и конфликтная ситуация, в которой он оказался,
становилась ему все в большей степени не по плечу. Вскоре Гитлеру уже
приходится подталкивать его силой. Дилемму фон Лоссова он очень точно
охарактеризует потом следующими словами: военачальник с такими большими
правами, «выступивший против своего начальства, должен либо решиться идти до
последнего, либо он просто обыкновенный мятежник и бунтовщик».
Труднее всего было найти взаимопонимание с Каром. В то время как Гитлер не мог
простить верховному государственному комиссару измену 26 сентября, сам Кар
оставался в твёрдом убеждении, что призвали его не в последнюю очередь ради
того, чтобы «привести в бело-голубое чувство» радикального, готового на любую
агрессивную глупость агитатора. В его отношении к Гитлеру легко проглядывала
задняя мысль – в нужный момент дать этому барабанщику и талантливому
скандалисту «приказ к уходу из политики».
И всё же, вопреки всему сдержанному
