книг и концепций, которые мы раньше подвергали высокомерной критике. И книга
Иоахима Феста, без сомнения, относится к разряду тех трудов, знакомство с
которыми необходимо для формирования нашего исторического самосознания,
политической и духовной культуры, а следовательно, и для выработки иммунитета
по отношению к фашистской и всякой тоталитарной инфекции.
«Теперь жизнь Гитлера действительно разгадана», – утверждалось в одной из
популярных западногерманских газет в связи с выходом в свет книги И. Феста.
Конечно, это преувеличение. Фест достиг многого, до сих пор написанная им
биография нацистского фюрера остаётся непревзойдённой, превратившись, можно
сказать, в классику. И всё же тема Гитлера остаётся одним из вечных сюжетов
мировой историографии и, видимо, обречена оставаться таковой, поскольку все
новые и новые её грани раскрываются только в ходе движения истории, в свете
постоянно обновляющегося историко-политического и духовного опыта.
П. Ю. Рахшмир
Предваряющее размышление
ГИТЛЕР И ИСТОРИЧЕСКОЕ ВЕЛИЧИЕ
То, что губит людей и государства, это не слепота, не незнание. Не так уж долго
остаются они в неведении относительно того, куда приведёт их начатый путь. Но
есть в них поддерживаемый самой их природой, усиливаемый привычкой позыв,
которому они не сопротивляются, который тащит их вперёд, пока есть ещё у них
остаток сил. Божественен тот, кто сам усмиряет себя. Большинство же видит свою
гибель, но погружается в неё.
Вся известная нам история не знает такого явления, как он, но следует ли
называть его «великим»? Никто не вызывал столько восторга, истерии и благих
ожиданий, как он, но никто и не вызывал столько ненависти. Нет другого такого,
кто, как он, всего за несколько лет единолично придал бы ходу времени такие
ускорения и так изменил бы состояние мира; нет другого такого, кто оставил бы за
собой такой след из развалин. Лишь коалиция почти всех государств мира после
почти шести лет войны устранила его с лица земли – говоря словами одного
офицера немецкого Сопротивления, убила его «как бешеную собаку».
Своеобразное величие Гитлера самым существенным образом связано с его
эксцессивным характером – это был чудовищный, крушивший все существующие
масштабы выброс энергии. Конечно, исполинское – это ещё не значит исторически
великое, ведь и тривиальное тоже обладает силой. Но в нём было не только
исполинское и не только тривиальное. В извержении, вызванном им, проявляется
почти в каждой стадии, вплоть до недель краха, его направляющая воля. В своих
многочисленных выступлениях он с легко различаемым подтекстом вспоминал о
временах своего начала, когда он «ничего не имел за собой, ни имени, ни
состояния, ни печати, совсем ничего, вообще ничего», и о том, как он только
благодаря самому себе стал из «доходяги» властителем Германии, а вскоре и части
мира: «Произошло нечто волшебное!» Действительно, пожалуй, в беспримерной
степени он добился всего сам и благодаря себе – сам себе учитель, организатор
партии и творец её идеологии, тактик и демагог-избавитель, государственный муж
и на протяжении десятилетия эпицентр возбуждения в мире. Он опроверг то
эмпирическое положение, что все революции пожирают своих детей, ибо был, как
это подмечено, «Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном революции, он был её
Марксом, её Лениным, её Троцким и её Сталиным. Пусть по характеру и по сути
своей он далеко уступал большинству из названных лиц, но, как бы то ни было, ему
удалось то, что не удавалось никому из них, – он держал революцию в своих руках
на каждом из её этапов, и даже в момент поражения. Это говорит об ощутимом
понимании им того, какие силы он пробудил».
Однако он обладал ещё и чрезвычайным чутьём относительно того, какие силы
вообще могли быть мобилизованы, и не давал ввести себя в заблуждение
господствующей тенденцией. Время его вступления в политику целиком и
полностью находилось под знаком либеральной буржуазной системы. Но он
нащупал скрытые точки сопротивления ей и, создав смелые и напряжённые
конструкции, сделал именно их своей программой. Политическому рассудку его
поведение представлялось противоречащим смыслу, и надменный дух времени
годами не принимал его всерьёз. Но сколько бы насмешек ни вызывал сам его вид,
экзальтированная риторика и театральность его выступлений, – он всегда каким-то
трудно описуемым образом стоял выше банальных и плотских черт собственной
личности. Его особая сила не в последнюю очередь и заключалась в том, что он
умел строить воздушные замки с какой-то бесстрашной и резкой рациональностью
– именно это подметил тот ранний биограф Гитлера, который выпустил о нём в
1935 году в Голландии книгу под названием «Дон-Кихот Мюнхенский».
А за десять лет до того политик-неудачник местного, баварского масштаба по
фамилии Гитлер сидел в убогой меблированной комнате в Мюнхене и рисовал
триумфальные арки и купольные залы, лелея свой казавшийся безумным план.
Несмотря на крушение всех надежд после попытки путча в ноябре 1923 года он не
отказался ни от одного из своих слов, не умерил своего боевого пыла и ни на йоту
не отошёл от своих планов мирового господства. Буквально все, отмечал он потом,
считали его просто фантазёром. «Они всё время говорили, что я безумец». Но
спустя всего несколько лет все, чего он хотел, стало действительностью или же
поддающимся реализации проектом, и уже рушились те силы, что претендовали на
долговечность и нерушимость: демократия и многопартийное государство,
профсоюзы, международная пролетарская солидарность, система европейских
союзов и Лига наций. «Так кто же был прав, – торжествовал Гитлер, – фантазёр или
другие? – Прав был я».
В этой непоколебимой уверенности, что он-то и выражает глубокое соответствие
духу и тенденции эпохи, а также в способности сделать эту тенденцию
откровением и заложен, вероятно, элемент исторического величия. «Назначение
величия представляется в том, – писал Якоб Буркхардт в своём знаменитом эссе из
„Размышлений о всемирной истории“, – что оно исполняет волю, выходящую за
рамки индивидуального», и тут автор говорит о «таинственном сопряжении»
между эгоизмом выдающегося одиночки и всеобщей волей: и своими общими
предпосылками, и на отдельных этапах, и особенностями его протекания,
жизненный путь Гитлера представляет собой неукоснительную демонстрацию этой
мысли, и в последующих главах читатель встретит неисчислимое множество
свидетельств этому. Аналогичным образом обстоит дело и с остальными
условиями, составляющими, по Буркхардту, суть исторического характера. Это –
его незаменимость; то, что он переведёт народ из старого состояния в новое,
которое уже невозможно представить без него самого; то, что он даёт выход
фантазии века; что он олицетворяет собой не «только программу и раж какой-то
одной партии», но и всеобщую потребность, а также выкажет умение «отважно
ринуться через пропасть»; он должен будет обладать и способностью к упрощению,
даром увидеть различия между подлинными силами и силами кажущимися, равно
как, наконец, и аномальной, излучающей своего рода магическую мощь силой
воли: «Сопротивление вблизи становится полностью невозможным – тот, кто хочет
ещё оказывать сопротивление, должен жить вне сферы того, о ком идёт речь, жить
вместе с его врагами, и может встретиться с ним только лишь на поле боя».
И всё же не поворачивается язык назвать Гитлера «великим». Сомнения тут
вызывают не только преступные черты психопатологического облика человека.
Ведь реальная всемирная история движется отнюдь не по той земле, на которой
«произрастает одна лишь моральность», и Буркхардт как раз и говорит об
«удивительном отпущении относительно принятого нравственного закона»,
характерном для сознания крупных личностей. Конечно, можно задать вопрос, не
является ли запланированное и совершенное Гитлером абсолютное преступление в
плане массового истребления людей чем-то иным, тем, что переходит границы
имевшейся в виду Гегелем и Буркхардтом нравственной обусловленности; но всё-
таки сомнение в историческом величии Гитлера диктуется другим мотивом.
Феномен великого человека имеет изначально эстетическую и лишь крайне редко
и моральную природу, и если на первом поле он ещё может рассчитывать на
отпущение, то на втором – не может. Ибо одно из старых положений эстетики
гласит, что тот не подходит в герои, кто при всех своих выдающихся качествах
является неприятным человеком. Нетрудно утверждать и найти массу
доказательств тому, что Гитлер в высшей степени и был именно таким
человеком, – множество мутных, коренящихся в инстинктах черт, ему
свойственных, его нетерпимость и мстительность, отсутствие у него великодушия,
его плоский и голый материализм, одержимый одним лишь мотивом власти и вновь
и вновь высмеивавший в застольных беседах всё остальное как «вздор», да и
вообще все явно заурядные черты его характера вносят элемент отталкивающей
обыкновенности в этот образ, никак не отвечающий общепринятому понятию о
величии. «Привлекательное земное, – писал в одном из своих писем Бисмарк, –
всегда сродни падшему ангелу, который прекрасен в непокое, велик в своих планах
и устремлениях, но лишён удачи, горд и скорбен» – дистанция несоизмерима.
Но, может быть, стало проблематичным уже само понятие. В одном из своих
проникнутых пессимистическим настроением эссе на политическую тему,
написанном в эмиграции, Томас Манн хотя и говорил, имея в виду
торжествовавшего Гитлера, о «величии» и «гениальности», но говорил он об
«обезображенном величии» и гениальности на самой примитивной её ступени, а,
столкнувшись с такого рода противоречиями, понятие расстаётся с самим собой. А,
может быть, дело в том, что порождено оно историческим разумом эпохи, в
значительно большей степени ориентировавшимся на действующих лиц и идеи
исторического процесса и упускавшим из виду необозримые хитросплетения сил.
Действительно, такое мнение весьма распространено. Оно утверждает
второстепенность личности по сравнению с интересами, отношениями и
материальными конфликтами внутри общества и усматривает неопровержимость
этого своего тезиса именно на примере Гитлера: мол, будучи «наёмником» и
«орудием» монополистического капитала, он организовал классовую борьбу сверху
и в 1933 году овладел стремившимися к политическому и социальному
самоопределению массами, а затем путём развязывания войны стал осуществлять
экспансионистские цели своих хозяев. В этих по-разному варьировавшихся
утверждениях Гитлер представал в качестве вполне заменимой, «заурядной
жестяной фигуры», как писал один из авторов левого направления, занимавшийся
анализом фашизма, ещё в 1929 году, и, во всяком случае, как лишь один из
факторов в ряду других, но отнюдь не как определяющая причина.
В принципе это утверждение вообще отрицает возможность исторического
познания путём биографического исследования. И обосновывается это тем, что
никакая конкретная личность не в состоянии оказывать сколь-нибудь достоверным
образом решающее воздействие на исторический процесс со всеми его
хитросплетениями и противоречиями и на всех его многочисленных, непрерывно
меняющихся уровнях напряжения. Ибо, как утверждается, историография
персоналий по сути лишь продолжает традицию старой придворной и
мадригальной литературы, и в 1945 году вместе с крушением режима она просто
поменяла местами знаки, сохранив, в принципе, ту же методику. Гитлер остался
все той же неотразимой силой, приводящей в движение все и вся, и лишь «сменил
своё качество: спаситель-избавитель стал дьяволом-соблазнителем». В конечном
же итоге, утверждается далее, любое биографическое исследование служит,
вольно или невольно, потребностям в оправдании тех миллионов былых его
приверженцев, кто перед лицом такого «величия» без труда может представлять
себя жертвой или уж хотя бы переложить всю ответственность за случившееся на
патологические капризы бесноватого фюрера, отдающего приказы откуда-то;
короче говоря, биография – это скрытый оправдательный манёвр в ходе
всеобъемлющей стратегии, направленной на снятие вины.
Это утверждение подкрепляется ещё и тем, что по своим индивидуальным
параметрам Гитлер, действительно, лишь с трудом может привлечь к себе наш
интерес – его личность на протяжении всех этих лет остаётся удивительно бледной
и невыразительной. И только в контакте с эпохой она обретает свою
напряжённость и притягательность. Гитлер обладал многим из того, что Вальтер
Беньямин назвал «социальным характером»: едва ли не показательное средоточие
всех опасений, чувств протеста и надежд своего времени – и все это возведённое в
высшую
