него в живых осталась только его сестра Паула. Кроме того, в семье были и дети от
второго брака – Алоис и Ангела. На развитие Гитлера этот маленький
приграничный городок не оказал совершенно никакого влияния. Уже в следующем
году отца перевели в Гросс-Шенау в Нижней Австрии. Когда Адольфу было три
года, семья переехала в Пассау, а когда ему исполнилось пять, отец был переведён
в Линц. Там, вблизи местечка Ламбах, где в старом прославленном
бенедиктинском монастыре шестилетний Адольф пел в хоре, прислуживал во
время мессы и, по его собственному признанию, «так часто очаровывался
величавой роскошью необычайно торжественных церковных праздников», отец
приобрёл в 1895 году имение размером около четырех гектаров, но вскоре был
вынужден его продать. Два года спустя, уйдя досрочно на пенсию, он купил дом в
Леондинге, местечке у самого Линца, где и прожил до конца своей жизни.
В противоположность этой картине, где, вопреки всем элементам нервозности,
преобладают последовательность и размеренность, буржуазная солидность и
чувство уверенности, легенда, созданная самим Гитлером, повествует о бедности,
нужде и скудности в родительском доме и о том, как победоносная воля
отмеченного печатью избранности юноши сумела преодолеть все это, равно как и
деспотические амбиции бесчувственного отца-изгоя. Чтобы привнести в эту
картину ещё больше эффектной чёрной краски, сын впоследствии даже сделал
отца пьяницей, которого ему приходилось, ругая и умоляя, со сценами
«ужасающего стыда», уводить домой из «вонючих, прокуренных пивных». Как и
подобает рано проявившемуся гению, он не только был удачливым заводилой
среди сверстников в их похождениях на деревенском лугу и у старой крепостной
башни, но и своими хорошо продуманными планами игр в приключения рыцарей и
смелыми проектами экскурсий по окрестностям показал себя прирождённым
руководителем-Фюрером. Инспирированный этими невинными играми интерес к
войне и солдатскому ремеслу наложил на его формирующийся характер первый
отпечаток, говорящий о его будущей ориентации – ему, писал, вспоминая, автор
«Майн кампф», «ещё не было и одиннадцати», когда он открыл, что «особое
значение тут имеют два бросающиеся в глаза факта»: он стал националистом и
«научился понимать и воспринимать смысл истории». Эффектным и трогательным
продолжением этого сюжета явились кончина отца, лишения, болезнь и смерть
любимой матери, а также уход из родного дома сироты, «которому пришлось в свой
семнадцать лет отправиться в чужие края и зарабатывать себе на хлеб».
На самом же деле Гитлер был бойким, живым и, несомненно, способным учеником,
на чьи задатки, однако, уже с раннего возраста отрицательно влияла его
очевидная неспособность к упорядоченному труду. А явная тяга к тому, что было
бы ему удобно, подкреплявшаяся и поддерживавшаяся темпераментом упрямца,
заставляла его чаще всего следовать своему собственному настроению и
потребности в красоте, чему он и отдавался со всем пылом. И хотя табели его
успеваемости из разных народных школ, в которых он учился, постоянно
свидетельствуют о том, что он был неплохим учеником, а на классной фотографии
1899 года он позирует в самом верхнем ряду с выражением своего очевидного
превосходства, но вот когда родители отдали его после народной школы в реальное
училище в Линце, он, как это ни удивительно, потерпел тут полный провал. Его
дважды оставляют на второй год, а ещё раз переводят в следующий класс только
после переэкзаменовки. В табеле его прилежание чуть ли не регулярно
оценивается «двойкой» («невыдержанное»), и только по поведению, рисованию и
гимнастике он получал удовлетворительные или хорошие оценки, а по всем
остальным предметам его отметки были либо неудовлетворительными, либо с
трудом дотягивали до «тройки». Табель за сентябрь 1905 года демонстрирует
«неуды» по немецкому, математике и стенографии; даже по географии и истории,
его «любимым предметам», как он сам потом говорил, где он «шёл впереди всего
класса», отметки тоже были весьма низкими, а его успехи в целом были столь
неудовлетворительными, что ему пришлось уйти из училища.
Этот явный провал объясняется целым комплексом причин и мотивов. Кое-что
свидетельствует о том, что не в последнюю очередь сыграло здесь свою роль то
обстоятельство, что, будучи сыном чиновника, он в сельском Леондинге был
заводилой в играх своих сверстников и это, конечно же, льстило его самолюбию, в
то время как попав в Линц, в городскую среду детей учителей, коммерсантов и
чиновников, он остался приехавшим из деревни, третируемым ими аутсайдером. И
хотя Линц на рубеже веков, несмотря на свои 50 000 жителей, оперный театр и
трамвай, символизировавшие собой статус современного города, не утратил ещё
окончательно черт сельской глуши и заспанности, этот город, несомненно, уже дал
Гитлеру представление о социальной субординации. Во всяком случае, в реальном
училище у него не было «ни друзей, ни приятелей», и в принадлежавшем злой
хозяйке фрау Зекира пансионате, где он жил вместе с пятью своими ровесниками,
он тоже оставался чужим, замкнутым и сторонившимся остальных: «Ни один из
пяти остальных обитателей пансионата, – вспоминал один из его бывших
однокашников, – с ним так и не подружился. В то время как все мы, воспитанники
учебного заведения, говорили друг другу „ты“, он обращался к нам на „вы“, и мы
тоже говорили ему „вы“ и даже не видели в этом ничего странного». Характерным
представляется тут то, что именно в это время впервые можно было услышать из
уст самого Гитлера высказывание о его происхождении из хорошего дома, что и
наложило в дальнейшем столь заметный отпечаток на его стиль и поведение, ибо
это привило ему, стильному подростку в Линце и пролетарию в Вене, «классовое
сознание» и стремление держаться любой ценой.
Впоследствии Гитлер представлял своё фиаско в реальном училище как реакцию
протеста на попытку отца навязать ему карьеру чиновника, которую сам отец
проделал и завершил столь успешно. Но и описание этого якобы
продолжительного противоборства, которое Гитлер представит потом как
ожесточённую борьбу двух мужчин с несгибаемой волей, является, как это
выяснено, во многом его чистой воды выдумкой. А с какой наглядностью он много
лет спустя описывал сцену в Главном таможенном управлении Линца, когда отец
пытался уговорить его избрать ту же профессию, в то время как сын,
«преисполненный отвращения и ненависти», видел тут одну только
«государственную клетку», в которой «старые господа сидели друг на друге так
плотно, как обезьяны».
В действительности же следует скорее исходить из того, что отец едва ли
прореагировал столь резко и раздражённо относительно будущего выбора
профессии сыном, как это постарался сочинить Гитлер, дабы объяснить свой крах в
учёбе и придать уже своим юным годам черты железной решимости. Конечно, отец
хотел бы видеть сына чиновником на самых высоких должностях и при званиях,
которые ему самому были заказаны из-за его низкого образования. Но вполне
правдоподобна тем не менее описанная Гитлером атмосфера продолжительной
напряжённости, причиной которой было частью несходство темпераментов, а
частью и решение отца осуществить давно лелеемую (и странным образом
проявившуюся потом и у сына) мечту и уже в 1895 году, в пятьдесят восемь лет,
уйти на пенсию, чтобы, освободившись, наконец, от груза служебных
обязанностей, отдаться безделью и собственным наклонностям. Для сына такая
перемена означала самое непосредственное ограничение свободы в доме – вдруг
он повсюду стал натыкаться на крупную фигуру отца, постоянно требовавшего
уважения и дисциплины и воплощавшего свою гордость за достигнутое в
претензии на безоговорочное послушание ему, так что именно в этом, а не в
конкретных разногласиях по поводу выбора профессии, и скрывались, по всей
вероятности, причины конфликта.
Впрочем, отец застал только начальный период учёбы сына в реальном училище. В
начале 1903 года на постоялом дворе «Визингер» в Леондинге он едва отхлебнул
из бокала первый глоток вина, как повалился в сторону и, отнесённый в соседнее
помещение, скончался ещё до того, как успели прийти врач и священник.
Выходившая в Линце либеральная газета «Тагеспост» поместила о нём
многословный некролог, где говорилось о прогрессивных взглядах покойного, его
грубоватом юморе, а также о его ярко выраженной гражданственности; газета
называла его «другом пения» и авторитетом в области пчеловодства, равно как и
воздавала должное его скромности и бережливости. Когда же сын из нежелания
учиться и перепадов настроения бросил училище, Алоис Гитлер уже два с
половиной года лежал в могиле, а мнимая угроза карьерой чиновника уж никак не
могла исходить от постоянно болевшей матери. Она, правда, кажется, какое-то
время сопротивлялась упорным домогательствам сына насчёт того, чтобы бросить
учёбу, но скоро у неё уже не осталось сил на борьбу с его эгоистическим и не
терпевшим возражений характером: потеряв столько детей, она обратила всю свою
заботу на последних двоих, забота же эта обычно проявлялась в материнской
слабости и податливости, и сын вскоре научился хорошо этим пользоваться. Когда
в сентябре 1904 года его перевели в следующий класс только при условии, что он
уйдёт из училища, мать предприняла последнюю попытку и отправила его в
реальное училище в Штейре. Но и там его успехи выли весьма
неудовлетворительными; первый его табель пестрел столькими «неудами», что
Гитлер, как он сам рассказывал, напился и использовал этот документ в качестве
туалетной бумаги, так что потом ему пришлось писать заявление о выдаче
дубликата. Когда же и табель 1905 года оказался не лучше предыдущего, мать
окончательно сложила оружие и разрешила сыну бросить училище. Правда, как он
не без иезуитства признается в «Майн кампф», тут ему «неожиданно на помощь
пришла болезнь», которая, впрочем, документально нигде не засвидетельствована;
куда более важной представляется иная причина – его опять оставили на второй
год.
Это была одна из тех катастрофических побед, которые Гитлер одержит ещё не раз
и не два: своими табелями об успеваемости, кишмя кишащими «неудами», он
доказал своему могущественному отцу, уже лежащему в могиле, что путь в
чиновничье сословие с его рангами и должностями, где отец желал бы его видеть,
ему заказан навсегда. Одновременно он «со стихийной ненавистью» бросил
школу, – она так и осталась в его жизни темой, пробуждавшей у него колоссальное
ожесточение, – и все его непрестанные попытки унять беспокойство, порождённое
этим фиаско, ссылками на призвание художника, так и не вытеснили до конца его
жизни свойственного неудачнику чувства зависти и вражды. И вот, улизнув от
требований нормального учебного процесса, он решил «целиком посвятить себя
искусству». Он хочет стать художником. Этот выбор определяется, с одной
стороны, производившим впечатление талантом к срисовыванию, который у него
был, а с другой – весьма смелыми представлениями, которые сын провинциального
чиновника вкладывал в понятие о свободной, ничем не скованной жизни
художника. Очень рано у него проявилась, склонность к эксцентричному стилю
жизни; один из жильцов пансионата, который держала его мать, рассказывал
впоследствии, что порой Гитлер начинал вдруг рисовать во время обеда, нанося,
как одержимый, на бумагу наброски зданий, арок и колонн. Конечно, в этом
сказывалась вполне законная потребность вырваться с помощью искусства из
тисков и рамок узкого буржуазного мирка, к которому он принадлежал от
рождения, уйти в идеальные сферы, и тот, собственно говоря, маниакальный пыл, с
которым он, забывая и презирая всё остальное, отдаётся теперь своим
упражнениям в живописи, музыке и мечтам, бросает некий обманчивый свет на
эту его страсть. Ведь с каким-нибудь определённым трудом, «профессией ради
хлеба насущного», как он презрительно говорил, Гитлер связывать себя никак не
желает.
Дело в том, что возвышения через искусство он явно ищет и в социальном плане.
Как за всеми наклонностями и выборами в годы его формирования явственно
прослеживается огромная потребность быть или стать чем-то «более высоким», так
и в его эксцентрической страсти
