и максимально использовал, как никто другой. Чтобы о безвестной берлинской
парторганизации повсюду заговорили, он устроил дикий разгул дубинок и
постоянно организовывал драки, погромы, перестрелки, оставлявшие, как
говорилось в полицейском отчёте в марте 1927 года, после кровавого побоища с
коммунистами на вокзале Лихтерфель-де-Ост, «далеко позади все, что было
раньше». И хотя, действуя таким образом, он шёл на риск, что НСДАП в Берлине
будет запрещена, – что вскоре и произошло, – но одновременно он привил своему
войску сознание мученичества и чувства повязанности одной верёвкой. Во всяком
случае, скоро берлинская организация уже выходит из зоны своей ничтожности, и
со временем ей удаются весьма серьёзные прорывы массовых фронтов так
называемого «красного Берлина».
Одновременно с такого рода экспансивными устремлениями Гитлер использовал
это время для постепенного, но неуклонного и последовательного развития
внутрипартийного строительства. Его целью было создание единой командной
структуры под знаком харизматического явления единственного в своём роде
фюрера. В иерархии инстанций, в непререкаемом тоне всех извещений сверху,
выдерживавшихся в духе приказов и распоряжений, а также во всё более
распространявшемся ношении формы находит своё выражение
парамилитаристский характер партии, все руководство которой было отмечено
отпечатком военного опыта и, как выразился как-то Геббельс, имело своей задачей
подчиняться «в решающий момент во всех звеньях самому лёгкому нажиму».
Ограничения и меры контроля, которым подвергалась партия со стороны властей,
стимулируют такие планы ещё больше, да и вообще сознание нахождения во
враждебном окружении в решающей степени служит как выработке
дисциплинированности аппарата, так и тотальному вождизму Гитлера.
Мюнхенский центр без труда распространяет своё влияние и на самые низшие
инстанции. И убрав вскоре имевшиеся в первых изданиях «Майн кампф» даже
незначительные демократические элементы и заменив «германскую демократию»
«принципом безусловного авторитета фюрера», Гитлер предостерегает теперь от
«слишком большого количества партсобраний в местных организациях», ибо это,
считает он, является «только источником споров».
Наряду с организацией партии возникла и заорганизованная, расчленённая по
многочисленным сферам обязанностей и полномочий бюрократия, лишившая
очень скоро НСДАП её прежнего, сохранявшегося даже на самом бурном этапе её
развития в период путча характера провинциального союза-ферейна. Хотя Гитлер
по своему личному поведению и по стилю работы представлял собой скорее тип
неорганизованного человека, он был необыкновенно горд трехступенчатой
системой регистрации членов партии и впадал прямо-таки в восторженный тон,
когда докладывал о приобретении новых средств организации канцелярского
труда, новых картотек и регистрационных папок. На место примитивной,
фельдфебельской бюрократии ранних лет приходила разветвлённая сеть все новых
отделов и подотделов, только в течение 1926 года были трижды расширены
помещения, занимавшиеся мюнхенской штаб-квартирой. Конечно, аппарат
НСДАП, превзошедший вскоре легендарную организацию СДПГ, был
несоразмерно велик по сравнению с небольшим и весьма медленно растущим
числом её членов, тем более, что сам Гитлер планировал построить такую партию
как маленькое и твёрдое ядро обученных специалистов по пропаганде и насилию;
он постоянно подчёркивал, что организация, куда входят десять миллионов
человек, не может быть боевитой сама по себе, а может приводиться в движение
только фанатично настроенным меньшинством. Из 55 000 членов 1923 года
НСДАП. сумела к концу 1925 года привлечь в свои ряды примерно половину, двумя
годами позже их стало 100 000. Но для этой казавшейся раздутой системы Гитлер
не только весьма расширил рамки, имея в виду ожидаемый с прежней
уверенностью обязательный прорыв к массовой партии, но и создал ей в то же
время разнообразные возможности в плане патронажа и разделения чужой власти,
благодаря чему он расширял и упрочивал власть свою собственную.
К тому же времени относятся и те начала формирования теневого государства,
которые будут энергично развиваться и постоянно расширяться впоследствии. Ещё
в «Майн кампф» Гитлер выдвинул в качестве предпосылки для планируемого
переворота такое движение, которое не только «уже несёт в самом себе будущее
государство», но и «уже может представить в распоряжение последнего
законченную конструкцию своего собственного государства». В этом плане
внутрипартийные учреждения служили и тому, чтобы от имени самого народа,
якобы никак не представленного в институтах «веймарской
безгосударственности», ставить под сомнение компетентность и законность
последних. Службы теневого государства возникают в соответствии со всей
министерской бюрократией, так, например, в НСДАП были внешнеполитический
отдел, отдел правовой политики и отдел военной политики. Другие отделы
занимались главными аспектами национал-социалистической политики, народным
здравоохранением и вопросами расы, пропагандой, поселенческими делами, равно
как и аграрной политикой, они подготавливали новое государство, вырабатывая
порой по-дилетантски смелые проекты и планы законов. В лице национал-
социалистических союзов врачей, блюстителей права, студентов, учителей,
государственных служащих существуют, начиная с 1926 года, другие
вспомогательные организации партии, в этом сплетении отделов и служб находят
себе место даже садоводство и птицеводство. После того как в 1927 году бегло
обсуждается вопрос о создании женских штурмовых отрядов (потом эта идея была
отвергнута), год спустя возникает «красная свастика» (прообраз будущего
Национал-социалистического союза женщин), которая должна была вербовать
сторонниц из все возрастающего числа экзальтированно-политизированных
женщин и дать им в этой по-прежнему сохранявшей свой гомоэротический
характер партии уголок, где они и будут заниматься практической
благотворительностью. И если даже дело не обстояло так, как заверял Геббельс в
своём секретном заявлении в 1940 году, что национал-социализму, когда он
пришёл к власти в 1933 году, нужно было «всего лишь перенести на государство
свою организацию, свой опыт, принципы своего духа и своей души» и что он «был
государством в государстве», «все подготовившим и все продумавшим», то все же
было бы правильно считать, что НСДАП подкрепила своё притязание на власть
более действенно и более вызывающе, нежели какая-либо иная партия.
Рейхсляйтеры и гауляйтеры ещё задолго до 1933 года соперничали с министрами,
СА просто без спроса присваивали себе полицейские функции при проведении
публичных мероприятий, а Гитлер как фюрер «оппозиционного государства»
нередко направлял на международные конференции собственного наблюдателя. Та
же полемическая идея лежала и в основе широко использовавшейся партийной
символики: свастика все настойчивее выдаётся за государственный символ
подлинной, сохранившей свою честь Германии, песня «Хорст Вессель» становится
гимном теневого государства, а коричневая рубашка, ордена и значки, точно так
же как и памятные даты из истории партии, порождают чувство принадлежности к
некоему своему кругу, активно не приемлющему существующее государство.
Вопреки всей бюрократической мании, которую национал-социализм развил в те
годы и удовлетворил впоследствии в лабиринтах системы властных полномочий,
его стиль руководства был тем не менее насквозь пронизан субъективными
элементами. Они то и дело брали верх над деловым сочетанием норм и
компетенций, чья надёжность на поверку оказывалась не очень высокой. И как
положение в рамках партийной иерархии зависело не столько от чина, сколько от
знаков благоволения, которые проявлялись к носителю данного чина, то точно
также все нормы были настежь открыты произволу, а закон оказывался во власти
сиюминутного каприза. Высоко надо всем стояла ничем не связанная и
подвластная только своим импульсивным порывам «воля фюрера» – этакий высший
и неоспоримый конституционный факт. Фюрер назначал и смещал всех
нижестоящих руководителей и партслужащих, утверждал кандидатуры и
избирательные списки, регулировал доходы партийных чиновников и
контролировал даже их частную жизнь – вождистский принцип по самой своей
сути не знал никаких барьеров. Когда гамбургский гауляйтер Альберт Кребс
заявил в начале 1928 года в результате противоборства у себя в гау о своей
отставке, Гитлер сначала отклонил его просьбу и продемонстрировал затем при
помощи протокольного разбирательства, носившего необыкновенно обстоятельный
характер, что не от доверия или недоверия членов партии, а от доверия или
недоверия фюрера зависит сохранение или утрата позиций власти. Ибо он один
волен хвалить за заслуги, наказывать за ошибки, улаживать конфликты,
награждать и миловать. А потом он утвердил отставку.
Выступавшая во всё более доминирующей роли личность Гитлера в значительной
мере формировала и определяла такого рода средствами все структуры – сам
аппарат отражал характерные черты его биографии. Уже эксцессивная
бюрократическая страсть к обширным службам с запутанной сетью отделов и
подотделов, равно как и культ титулов и ничего не говорящих полномочий,
выдавали неистребимое наследие сына чиновника его императорского и
королевского величества. Точно так же и господство субъективно-
волюнтаристского элемента указывало на то, откуда вышел Гитлер, – на
беззаконные и никому не подчинённые вооружённые формирования. Да и его
старые, продиктованные манией величия наклонности легко просматриваются в
безмерно утрированных количественных порядках, равно как и свойственная
авантюристам страсть к представительству, наделявшая институты с пока ещё
ничтожным весом самыми звучными названиями.
Правда, идея теневого государства, как и создание превышающей все разумные
размеры партийной бюрократии были, помимо всего прочего, одновременно и
нетерпеливыми попытками прорваться в будущее, попытками обогнать реальность.
Параллельно нарастала и не знающая устали митинговая активность, только в
1925 году, согласно отчёту Гитлера, было проведено почти 2400 собраний,
митингов и демонстраций. Однако общественность проявляла к ним весьма слабый
интерес, и весь шум, все эти ожесточённые драки и бои ради сенсационных
заголовков в печати принесли партии лишь скудные успехи. Иногда даже казалось,
что в те годы укрепления республики, когда НСДАП, по выражению Геббельса, и у
её противников-то уже не вызывала ненависти, Гитлер начинал сомневаться в
успехе. Тогда он убегал от действительности в свои заоблачные высоты и находил
утешение в вере в будущее: «Пусть пройдут ещё двадцать или сто лет, прежде чем
победит наша идея. Пусть те, кто сегодня верит в идею, умрут, – что значит один
человек в процессе развития народа, человечества?» – говорил он тогда. Будучи в
ином настроении, он видел себя уже ведущим великую войну будущего. Как-то за
обедом в кафе «Хек» он громко сказал капитану Стеннесу: «И вот тогда, Стеннес,
когда мы победим, тогда мы построим аллею Победы, от Деберитца до
Бранденбургских ворот, шириной в шестьдесят метров, а справа и слева будут
стоять памятники победам, наши трофеи».
А пока что центр жаловался, что несколько – около тридцати из примерно двухсот
– местных организаций упустили возможность заказать плакаты, посвящённые
назначенному на середину августа 1927 года партсъезду и что партии не по силам
организация массовых мероприятий. И не в последнюю очередь этим
обстоятельством объясняется впервые пришедшая в голову Гитлера идея провести
съезд на романтическом фоне Нюрнберга, одного из старейших городов страны, в
котором, как и в соседнем Бамберге, ключевой фигурой местного масштаба был
Юлиус Штрайхер. По сравнению с Веймаром на этот раз проявилась сильная
режиссёрская рука Гитлера, сумевшая придать эффектное выражение
сплочённости и боеготовности движения. Один из старых приверженцев назовёт
его, имея в виду этот съезд, «иллюзионистом, захватывающим массы», и,
действительно, в этом представлении уже были видны зачатки вылившейся
позднее в помпезный ритуал механики проведения съездов. Изо всех областей
страны, на специально заказанных поездах, со знамёнами, вымпелами и
оркестрами прибыли сюда штурмовые отряды и партийные формирования, а также
многочисленные зарубежные делегации, здесь же впервые показала себя
созданная год назад молодёжная организация Гитлерюгенд. И если в Веймаре
форма участников казалась ещё пёстрой и случайной, то теперь она была уже
почти стопроцентно унифицирована, а сам Гитлер носил взятую когда-то Росбахом
со складов охранных отрядов и введённую затем в качестве формы СА коричневую
рубашку, которую он, правда, находил отвратительной. Большой митинг в
Луитпольдхайне завершился торжественным освящением штандартов, после чего
Гитлер, в открытом автомобиле и с застывшей вытянутой рукой, принял на
центральной площади города парад своего войска. Национал-социалистическая
пресса писала о тридцати, а «Фелькишер беобахтер» аж о ста тысячах участников,
хотя более трезвые подсчёты называли цифру в пятнадцать тысяч человек,
участвовавших в параде. Несколько женщин и девушек, явившихся в смелых
коричневых костюмах, к параду перед Гитлером допущены не были. Партсъезд
рекомендовал провести конгресс, посвящённый профсоюзным проблемам, (так,
впрочем, никогда и не состоявшийся), принял решение о создании «кольца
пожертвований» в
