А в это время в государстве успешно продолжился процесс стабилизации,
начавшийся в 1923—1924 годах. Новое соглашение по репарациям, Локарнский
договор и приём Германии в Лигу наций, а также пакт Келлога и установившееся
первоначально в личном плане взаимное уважение между Штреземаном и
Брианом, вылившееся затем в поддержанное общественностью взаимопонимание с
Францией, показывали, насколько сильна тенденция времени к разрядке
напряжённости и международному равновесию. Крупные американские займы
хоть и повлекли за собой немалую государственную задолженность страны, но в то
же время дали возможность в значительной степени рационализировать и
модернизировать немецкую экономику. Рост индексов в 1923—1928 годах почти во
всех секторах не только превосходил показатели во всех других европейских
государствах, но и, несмотря на уменьшение территории Германии, довоенные
достижения страны. В 1928 году доходы населения превысили уровень 1913 года
почти на двадцать процентов, значительно улучшилось социальное положение, а
количество безработных сократилось примерно до 400 000 человек.
Было очевидно, что время противостояло радикализму национал-социалистов. Сам
Гитлер жил уединённо в Оберзальцберге, не показываясь иной раз неделями, но
этот его отход от дел все же свидетельствовал о том, что в конечном счёте он был
уверен в прочности своих позиций. Лишь время от времени, с явно рассчитанными
интервалами, он пускает в ход свой авторитет – даёт указания или раздаёт
наказания. Иногда он предпринимает поездки ради поддержания контактов или
нахождения спонсоров. 10 декабря 1926 года выходит второй том «Майн кампф»,
но и тут автор остаётся без ожидавшегося шумного успеха. Если первый том был
продан в 1925 году в количестве почти десяти тысяч экземпляров, а год спустя к
ним добавились ещё около семи тысяч, то в 1927 году оба тома находят только
5607 покупателей, а в 1928 году и того меньше – всего лишь 3015.
Но как бы то ни было, на полученные доходы он покупает усадьбу в
Оберзальцберге. Фрау Бехштайн помогает ему при покупке мебели, а Вагнеры из
Байрейта снабжают дом постельным бельём и посудой, позднее они пришлют
комплект полного собрания сочинений маэстро и страницу оригинала партитуры
«Лоэнгрина». Примерно в эту же пору Гитлер приобретает за двадцать тысяч
марок шестиместный «мерседес-компрессор», как бы удовлетворяя тем самым свои
технические и репрезентативные потребности. Его обнаруженные уже после
войны налоговые документы свидетельствуют, что эта затрата значительно
превосходила декларированные им доходы, что и не ускользнуло от бдительного
ока фининспекции. В письме властям, напоминающем по своей слезливой хитрости
послание уклонявшегося от прохождения военной службы магистрату города
Линца, он уверяет об отсутствии у него средств и о своём скромном образе жизни:
«Имуществом или капиталами, которые я мог бы назвать собственными, я нигде не
располагаю. Мои личные потребности ограничиваются самым необходимым, а
именно в том смысле, что я полностью воздерживаюсь от употребления алкоголя и
табака, питаюсь в самых скромных ресторанах и, помимо того, что плачу
небольшую квартплату, не имею никаких расходов, за исключением издержек
писателя-политика на рекламу… И автомобиль для меня это только подручное
средство. Только с его помощью я могу осуществлять мой каждодневный труд». В
сентябре 1926 года он заявлял, что не в состоянии платить причитающиеся налоги
и не раз говорил о своей большой задолженности в банке. И ещё годы спустя он
будет при случае вспоминать об этом периоде своих финансовых затруднений и
скажет, что порой ему приходилось питаться одними яблоками. Его квартира на
Тиршштрассе, которую он снимал у вдовы Райхерт, и впрямь была совершенно
непритязательной – маленькая, скудно обставленная комната с полом,
выложенным стёршимся линолеумом.
Чтобы увеличить свои доходы, Гитлер вместе с Германом Эссером и фотографом
Генрихом Хофманом, которому он дал эксклюзивное право на свои фотографии,
организует издание журнала «Иллюстриртер беобахтер», где регулярно публикует
свои статьи в рубрике «Политика недели». Монотонность и бросающаяся в глаза
стилистическая серость этих его комментариев отражают тематические
затруднения того периода. Летом 1928 года – в пору, когда он живёт, ожидая,
планируя и затаившись, – Гитлер приступает к написанию своей второй, так и
оставшейся неопубликованной при его жизни книги, которая представляла собой
его сформировавшуюся к тому времени внешнеполитическую концепцию во всех
её взаимосвязях. Не без труда и лишь с помощью обращений-угроз удерживает он
единство своей раздираемой противоположными силами партии, решительно
отражая тем не менее все признаки недовольства курсом на легальность.
Укрепление республики не побуждает его к поспешным выводам, как кое-кого из
его сторонников, – инстинктивное чутьё на все слабое и прогнившее придаёт его
чувству ненависти терпение. В противодействии и бесперспективности положения
он черпал даже особую уверенность в успехе, что и выражено в таком
примечательном пассаже: «Как раз в этом и заключается безусловная, я бы сказал,
математически высчитанная основа грядущей победы нашего движения, –
ободряет он своих сторонников, – пока мы являемся радикальным движением, пока
общественное мнение бойкотирует нас, пока нынешняя ситуация в государстве
против нас, – мы будем продолжать собирать вокруг себя самый ценный материал –
людей, даже в те времена, когда, как говорится, все доводы человеческого
рассудка выступают против нас». А на рождественском празднике в одной из
мюнхенских секций НСДАП он вселяет уверенность, сравнив, уже не в первый раз,
положение партии, её преследования и беды с положением раннего христианства:
национал-социализм, – проводит он эту параллель дальше, захваченный
собственной смелой картиной и рождественской растроганностью собравшихся, –
превратит идеалы Христа в дело. И дело, которое Христос начал, но не смог
завершить, доведёт до конца он – Гитлер. Сыгранный до того самодеятельный
спектакль «Избавление» послужил прелюдией к нарисованной в его выступлении
картине современной «нужды и рабства». «Звезда, взошедшая в рождественскую
ночь, означала появление избавителя, – так трактовала газета „Фелькишер
беобахтер“ ситуацию, – раздвигающийся ныне занавес явил нам нового избавителя,
спасителя немецкого народа от позора и нужды – нашего фюрера Адольфа
Гитлера».
В глазах внешнего мира такого рода откровения ещё больше укрепляли
вызывавшую недоумение окружавшую его ауру. Как и в начале карьеры, его
опережала репутация некоего скорее причудливого явления, которое едва ли
воспринималось всерьёз и черты которого охотно объяснялись живописным
своеобразием баварской политики… Да и тот стиль, что он поддерживал и
преумножал, порождал во многом недоверчивое удивление; например, полотнище
флага, развевавшееся над колонной путчистов у «Фельдхеррнхалле», он приказал
почитать как «окроплённое кровью знамя», прикосновение к кисти которого – это
имело место при каждом освящении штандартов – вызывало прилив мистических
сил. Одно время члены партии получали письма, начинавшиеся обращением
«Ваше немецкое благородие», – это должно было свидетельствовать об их
безупречной родословной. Но между тем были и другие инициативы, говорившие о
неизменной серьёзности и амбициозности, с которой НСДАП преследовала свои
цели. В конце 1926 года партия организовала школу ораторов, где слушателям
давались технические навыки, общие знания и материал для выступлений и где к
концу 1932 года, согласно данным самой школы, были подготовлены 6000
ораторов.
О вере во вновь завоёванную почву под ногами и умалении роли НСДАП
свидетельствовало принятое весной 1927 года правительствами Саксонии и
Баварии решение об отмене запрета на выступления вождя партии. Гитлер со всей
готовностью даёт обещание, которое от него потребовали, что ни в коем случае не
будет преследовать противозаконные цели и применять противозаконные средства.
Вскоре после этого появляются кричаще-красные плакаты, извещавшие, что 9
марта в 20 часов он впервые снова выступит в цирке «Кроне» перед мюнхенцами. О
ходе этого вечера рельефно, как на модели, повествуется в следующем
полицейском донесении:
«Уже к четверти восьмого цирк заполнен намного больше, чем наполовину. Вниз
со сцены свисает красное знамя со свастикой в белом кругу. Сцена
зарезервирована для руководителей партии и оратора. Видимо, и ложи, поскольку
их распределением занимаются люди в коричневых рубашках, также
предназначены для видных партийцев. На трибуне пристроился оркестр. Других
декораций не наблюдалось.
Люди в зале возбуждены и преисполнены ожиданий. Говорят о Гитлере, о его
прежних ораторских триумфах в цирке «Кроне». Женщины, которых собралось
поразительно много, кажется, все ещё в восторге от него. Рассказывают о ранних
днях всего этого… В горячем, сладковатом воздухе разлита жажда сенсации.
Музыка играет звучные военные марши, в то время как появляются все новые
толпы. Кругом разносят и предлагают «Фелькишер беобахтер». У кассы раздавали
программу Национал-социалистической рабочей партии, а при входе суют в руки
листовку с призывом не поддаваться ни на какие провокации и сохранять порядок.
Продают флажки: «флажок для приветствия, цена – 10 пфеннигов». Они или черно-
бело-красные, или целиком красные, с изображением свастики. Самые усердные
покупатели – женщины.
Ряды между тем заполняются. Слышны голоса: «Должно быть так, как прежде!»
Манеж заполняется… Большинство принадлежит к слоям с низкими доходами, это
рабочие, мелкие ремесленники, мелкие торговцы. Много молодёжи в штурмовках и
гольфах. Представителей радикального рабочего класса немного, почти совсем
нет. Люди хорошо одеты, некоторые мужчины даже во фраках. Количество людей в
цирке, который уже почти полон, оценивается в семь тысяч человек…
Так наступила половина девятого. И тут от входа слышатся нарастающие возгласы
«хайль!» Строем входят люди в коричневых рубашках, играет музыка, цирк
разражается бурной овацией, в коричневом плаще появляется Гитлер, быстро
проходит в сопровождении своих ближайших соратников через весь цирк вверх на
сцену. Люди радостно возбуждены, приветственно машут, скандируют «хайль!»,
вскакивают на скамейки, слышен грохот. И тут звучат фанфары. Моментальная
тишина.
Под шквал приветствий зрителей теперь входят торжественным строем
коричневорубашечники. Впереди две шеренги барабанщиков, за ними – знамя.
Люди приветствуют их на фашистский манер вытянутой рукой. Публика им
аплодирует. На сцене тем же манером поднял руку в приветствии Гитлер. Грохочет
музыка. Череда знамён, сверкающие штандарты со свастикой в венке и с орлами
по образцу древнеримских боевых флагов. Продефилировало, наверное, около
двухсот человек. Они заполняют манеж и выстраиваются там, а знаменосцы и те,
кто несёт штандарты, занимают место на сцене…
Гитлер быстрыми шагами выходит на авансцену. Он говорит свободно, сначала с
медленным напором, потом слова начинают обгонять друг друга, в местах,
произносимых с преувеличенным пафосом, у него перехватывает голос, и слова
различать уже невозможно. Он жестикулирует руками и кистями рук, мечется в
возбуждении туда и сюда и всё время старается захватить внимательно
слушающую его многотысячную публику. Когда его прерывают аплодисменты, он
театрально вытягивает вперёд руки. Слово «нет», которое все чаще слышится к
концу его речи, звучит как-то по-актерски, да и сознательно выделяется им. В
смысле ораторских достижений его речь… по мнению автора донесения, не
представляла собой ничего выдающегося».
Отвоёванная свобода выступлений не решала тех трудностей, с которыми
сталкивалась НСДАП. Самому же Гитлеру, как теперь оказалось, запрет был
скорее на пользу, ибо в пору весёлого равнодушия, когда даже он не смог бы
привлечь полные залы, это предохраняло его имя от процесса девальвации.
Поэтому он вскоре сам решает не очень высовываться: если в 1927 году он
публично выступил пятьдесят шесть раз, то два года спустя сократил количество
своих выступлений до двадцати девяти. Кое-что говорит за то, что только к этому
времени он осознал, какие преимущества давало ему состояние полубожественной
отрешённости. В момент возвращения к массам он столкнулся с конкуренцией
превосходящей силы неблагоприятных обстоятельств: и тут же начались неудачи,
а вместе с ними послышалась и критика. Она была направлена как против его
стиля руководства, так и против выдерживавшегося со всей строгостью курса на
политику легальности. Даже Геббельс, преданный Гитлеру