ходатаем Гитлера. Кирдорф побудил Гитлера изложить свои соображения в
брошюре, издал её в частном порядке и раздавал промышленникам. В качестве
почётного гостя он участвовал в работе партсъезда в Нюрнберге, после чего
написал Гитлеру, что никогда не забудет того чувства торжества, которое
переполняло его в те дни.
На местных выборах 1929 года все эти новые средства и источники помощи
впервые принесли ощутимый успех. В Саксонии и Мекленбург-Шверине национал-
социалисты весной с трудом, но добились пяти процентов голосов. Ещё более
впечатляющими были их достижения на муниципальных выборах в Пруссии; в
Кобурге пришёл к власти их бургомистр, а в Тюрингии из их рядов вышел премьер-
министр, Вильгельм Фрик. О нём тотчас же заговорили, поскольку он ввёл в
школах национал-социалистические речевки и тем развязал конфликт с
имперским правительством, хотя в общем он старался доказать, что его партия –
достойный член коалиции.
В полном соответствии со своей неуёмной жаждой представительства Гитлер сразу
же начал выстраивать достойный фон для своего успеха, что, в свою очередь,
должно было работать на дальнейшие успехи. Резиденция руководства партии с
июня 1925 года находилась в простом, но удобном для работы доме на
Шеллингштрассе. Теперь Гитлер, имея на руках деньги, пожертвованные Фрицем
Тиссеном, и добровольные взносы членов партии, купил дворец Барлова на
Бриеннерштрассе в Мюнхене и после некоторых переделок превратил его в
«Коричневый дом». Словно возвращаясь к своей давней, заветной юношеской
мечте о богатом собственном доме, он вместе с архитектором Паулем Людвигом
Троостом постоянно занимался проектами внутренней отделки дома, рисовал
мебель, двери, мозаичные панно. В его рабочий кабинет вела широкая наружная
лестница, в самой же комнате были, кроме нескольких предметов тяжеловесной
мебели, только портрет Фридриха Великого, бюст Муссолини и картина,
изображавшая атаку полка Листа во Фландрии. Рядом находился так называемый
сенаторский зал: вокруг огромного стола в форме подковы располагались 60
кресел, обтянутых красным сафьяном; на их спинках были изображения
партийного орла. На бронзовых досках по обеим сторонам входа – имена жертв 9
ноября 1923 года, а в самом помещении – бюсты Бисмарка и Дитриха Эккарта,
Впрочем, зал этот никогда не использовался по назначению, по всей вероятности,
он был данью любви Гитлера к театральной пышности, т. к. сам он всегда
решительно отклонял все предложения о создании сената. В столовой в подвале
«Коричневого дома» для него было зарезервировано «место фюрера» под
портретом Дитриха Эккарта. Там, в окружении адъютантов и преисполненных
почтения шофёров он любил сидеть часами, предаваясь своей неодолимой
болтливости завсегдатая кофеен и произнося длинные тирады.
Теперь, в более благоприятных финансовых обстоятельствах, которых сумела
добиться партия, он соответственно изменил и стиль собственной жизни. В
течение 1929 года из его бумаг внезапно исчезли упоминания о процентах по
долгам и долговым обязательствам – а долги были немалые. В это же время он
нанял великолепную квартиру из девяти комнат в доме номер 16 по
Принцрегентенштрассе. Это был квартал зажиточных мюнхенских буржуа. Его
бывшая квартирная хозяйка в доме на Тиршштрассе, фрау Райхерт, и фрау Анни
Винтёр вели теперь его хозяйство, а сводная сестра фрау Раубаль по-прежнему
заботилась о доме в Вахенфельде, на склоне Оберзальцберга. В бельэтаже дома на
Принцрегентенштрассе вскоре поселилась и его племянница Гели, которая
внезапно открыла в себе свойственную и дяде любовь к театру и стала брать уроки
пения и актёрского мастерства. Слухи о связи между родственниками вначале его
несколько смущали, но, с другой стороны, ему импонировала атмосфера
антибуржуазной свободы и великой роковой жизненной коллизии, окружавшая эту
связь между племянницей и дядей.
Сразу же по окончании кампании против плана Юнга Гитлер подчеркнул своё
вновь обретённое политическое самосознание рискованным, но чрезвычайно
эффектным поступком: он демонстративно порвал со своими консервативными
партнёрами из лагеря Гугенберга, обвинив их самих, их нерешительность и
буржуазную слабость в провале плебисцита. Его замечательная в своём роде
способность изменять бывшим союзникам, которой никогда не мешало чувство
общих намерений и совместно проведённых схваток, снова пригодилась ему как
тактическая уловка, ибо неожиданный этот поворот не только заставил замолчать
тех беспокойных критиков в собственных рядах, которые упрекали его в союзе с
«капиталистической свиньёй Гугенбергом», но и укрепил его репутацию
единственной энергичной силы в рядах правых антиреспубликанцев; к тому же
этот поворот как бы сводил на нет тот факт, что в поражении, несомненно, была
доля и его вины.
Такие дерзкие кульбиты импонировали тем более, что их позволяла себе партия,
число членов которой всё ещё было невелико. Но Гитлер уже понял: теперь, когда
интерес к движению был разбужен, его нужно во что бы то ни стало поддерживать
и укреплять. В соответствии со своими новыми идеями, более агрессивными
планами он решил реорганизовать партийное руководство. Грегор Штрассер стал
начальником Первого Организационного отдела (Политическая организация),
бывший же полковник Константин Хирль – начальником Второго
Организационного отдела (Национал-социалистическое государство). Геббельс
стал руководить пропагандой. В письме от 2 февраля 1930 года Гитлер
предсказывал «с почти провидческой уверенностью», что «победа нашего
движения придёт самое позднее через два с половиной – три года».
Без перерыва и почти с тем же, что и прежде, ожесточением он и после разрыва с
Гугенбергом продолжил кампанию против республики, уже на свой страх и риск.
Ещё годом раньше инструкция партийного центра, подписанная тогдашним
уполномоченным по пропаганде, Генрихом Гиммлером, призывала к проведению
так называемых пропагандистских акций, представлявших собой новое слово в
тактике политической вербовки. С небывалой интенсивностью, вплоть до самых
дальних деревень, все области были подвергнуты тщательно подготовленным,
похожим на атаки операциям, в рамках которых в течение недели все лучшие
ораторы участвовали в сотнях мероприятий, в ходе которых они выкладывались «до
крайней степени». Все города и веси в это время были переполнены плакатами,
лозунгами и листовками, которые нередко отбирал сам Гитлер; организовывались
«вербовочные вечера», на которых штурмовики под музыку своих оркестров
должны были, как говорилось в инструкции, показать, «на что они способны
собственными силами: спортивные представления, живые картины, театральные
постановки, исполнение песен, доклады людей из штурмовых отрядов, показ
фильма о партийном съезде». Перед выборами в саксонский ландтаг в июне 1930
года партия провела не менее 1300 подобных мероприятий.
Эта работа на местах сопровождалась целенаправленными усилиями по внедрению
партии в определённые общественные группы, в особенности по привлечению
части служащих, а также сельского населения. Целенаправленными, сильными
прорывами партия завоевала ведущие позиции в кооперативах, союзах
ремесленников или профессиональных объединениях. В сельских местностях ей
удалось, оперируя ни к чему не обязывающим лозунгом «земельной реформы»,
использовать крайнюю нужду населения, недовольство которого нашло своё
выражение, например, в марше протеста крестьян Шлезвиг-Гольштейна под
чёрными знамёнами. В своих обвинениях партия опиралась и на подспудный
антисемитизм крестьянства, который, как говорилось в одном из директивных
писем, следовало «разжигать до бешенства» Тем временем Вальтер Дарре, немец,
живший за границей, с которым Гитлера познакомил Рудольф Гесс, разрабатывал
аграрную программу. Она была опубликована в начале марта 1930 года и
представляла собой обширные требования дотаций, сопровождавшиеся обильными
комплиментами «самому благородному сословию народа». По отношению к
служащим партия использовала всеобщее кризисное состояние душ, характерное
для тех слоёв населения, по которым сильней всего ударили и исход войны, и
миграция крестьян в города, и давление структурных перемен в обществе.
Собственно промышленные рабочие поначалу были далеки от партии; однако же
начавшийся с 1929 года приток служащих и сельскохозяйственных рабочих в
партию до какой-то степени обосновал её претензии на роль «партии всех
работающих» и привёл к образованию мелких ячеек и опорных пунктов по всей
стране; они-то и подготовили большой прорыв.
Между тем, успехи эти основывались не только на активности партии, неустанно
подхлёстываемой Гитлером, и не только на его способности объединить и
тактически укрепить запутанную и во многом чисто эмоциональную идеологию
традиционно расколотых правых сил. Ему помог начавшийся тем временем
мировой экономический кризис, признаки которого появились в Германии ещё в
начале 1929 года, когда число безработных впервые перешагнуло за 3 миллиона.
Весной тревожно возросло число банкротств, и, наконец, в одном только Берлине
за первые пять дней ноября были зарегистрированы 55 заявлений о банкротстве;
ежедневно в суде давались 500—700 показаний должников об их имущественном
положении. Эти цифры частично отражали экономические и психологические
последствия дня 24 октября 1929 года, знаменитой «чёрной пятницы»,
окончившейся крахом на нью-йоркской бирже, а в Германии вызвавшей особенно
сокрушительные последствия.
Дело в том, что преимущественно краткосрочные заграничные займы, сделавшие
возможным экономический подъем страны и соблазнявшие прежде всего
муниципалитеты нередко даже на непродуманные расходы, были немедленно
отозваны обеспокоенными кредиторами. Одновременно резкое падение объёма
мировой торговли свело на нет любую перспективу хотя бы частично
компенсировать потери за счёт увеличения экспорта. Поскольку цены на мировом
рынке падали, то и сельское хозяйство все больше втягивалось в кризис и вскоре
уже еле могло кое-как существовать только за счёт дотаций, которые опять-таки
усугубляли положение всего населения. Это была настоящая цепная реакция
ударов судьбы. Вскоре и в Германии началось падение курса акций и,
соответственно, стремительный рост безработицы, числа закрываемых или
заложенных предприятий. В газетах целые колонки были заполнены объявлениями
о принудительных продажах с аукциона. Политические последствия не заставили
себя ждать. Со времени выборов 1928 года страной управляла «большая коалиция»
во главе с социал-демократическим канцлером Германом Мюллером, которая
изначально сохранялась только ценой значительных усилий. Теперь, когда
налоговые поступления сократились и необходим был режим суровой экономии,
между консервативным и левым флангами правительства разгорелся
ожесточённый спор о том, кому в первую очередь надлежит нести всю тяжесть
кризиса.
К этому времени уже стало ясно, что кризис не пощадит никого. Самым
примечательным свойством кризиса в Германии был его всеохватывающий
характер. В Англии и особенно в Соединённых Штатах экономические и
социальные последствия были, пожалуй, и не слабее, чем в Германии, но там они
не доросли до степени повального кризиса сознания, который разрушал все
политические, моральные и духовные нормы, и, далеко выходя за пределы своих
основных причин, стал для населения кризисом доверия к существующему в мире
порядку вещей. Поэтому результаты кризиса в Германии не могут быть с
достаточной полнотой объяснены только объективными экономическими
условиями; ибо кризис был прежде всего психологическим феноменом. Люди, ещё
не преодолевшие усталости от постоянных бедствий, с ослабленной
сопротивляемостью вследствие войны, поражения и инфляции, люди, которым
надоела уже и прекраснодушная болтовня демократов с их постоянными
призывами к разуму и трезвости мышления, теперь отпустили все душевные
тормоза и находились в состоянии аффекта.
Правда, вначале они реагировали скорее аполитично, смирясь перед лицом
фатальности и непредсказуемости катастрофы. Ими владели заботы повседневного
существования: ежедневные походы на биржу труда, стояние в очередях перед
продуктовыми магазинами или общественными благотворительными столовыми,
мучения в жалких попытках как-то выжить; а наряду с этим – апатичное и
отчаянное хождение по опустевшим пивнушкам, сидение на углах улиц или же в
тёмных жилищах с чувством, что жизнь растрачена впустую. В сентябре 1930 года
число безработных вновь превысило 3 миллиона, годом позже оно составляло
четыре с половиной, а в сентябре 1932 года – уже более пяти миллионов, хотя
статистика в начале года свидетельствовала о шести миллионах безработных, не
считая временно или частично занятых. Это касалось почти каждой второй семьи,
и 15—20 миллионов человек зависели от пособия, размера которого по подсчётам
американского журналиста Г. Р. Никербокера в известном смысле хватало на
жизнь, поскольку получатель мог на таком рационе умирать от голода целых 10
лет.
Чувство полного уныния и бессмысленности существования доминировало над
всем. Одним из разительных побочных явлений кризиса является беспримерная
волна самоубийств. Жертвами были сначала прежде всего разоряющиеся банкиры
и деловые люди, а по мере продолжения кризиса –
