среднего сословия и мелкой буржуазии, мелкие лавочники, служащие,
пенсионеры, Для которых острое осознание своей социальной принадлежности к
бедноте всегда было признаком не только лишений, но, в гораздо большей степени,
унизительным показателем их социального падения. Нередко кончали с собой
целые семьи. Рождаемость падала, а смертность росла, так что в двадцати крупных
городах Германии отмечалось уменьшение численности жителей. Весь хаос, а
также подчас гротесковая бесчеловечность вырождающегося в тисках кризиса
капитализма создали почву для представлений о крушении целой эпохи. Как
обычно в такой атмосфере зародились бессмысленные надежды и иррациональные
устремления, связывавшиеся с радикальным преобразованием всего миропорядка.
Это было великое время для шарлатанов, астрологов, ясновидящих, хиромантов и
спиритов. Нужда и лишения учили если и не молитве, то хотя бы
псевдорелигиозности и невольно направляли взгляды населения на людей, на
которых, казалось, лежала печать благодати и которые занимались не только
обычными людскими делами, но обещали большее, нежели просто нормальное
существование, порядок и «политику» – а именно, открытие утерянного смысла
жизни.
Как никто другой, Гитлер нутром чувствовал эти потребности и сумел
сконцентрировать их на собственной персоне. Пробил во всех отношениях его час.
Он моментально преодолел в себе некую тягу к флегме, к затворничеству, не раз
проявлявшуюся в предыдущие годы. Долгое время не было поводов, которые
оказались бы на высоте его пафоса. План Дауэса, придирки оккупантов или
внешняя политика Штреземана – всё это было слишком мелко для его проклятий,
и, вероятно, он чувствовал, что диссонанс между этими событиями и той
экзальтацией, которую он пытался разжечь вокруг них, иногда производил нелепое
впечатление. Но теперь он наконец видел достойный, пронизанный катастрофой
фон, могущий придать его демагогическому авантюризму необходимое
драматическое обрамление. В своей агитации он всё ещё фиксировал внимание на
Версале и внешней политике Штреземана, парламентаризме и французской
оккупации, на капитализме, марксизме и, прежде всего, на всемирном еврейском
заговоре; но теперь любое из этих понятий можно было легко увязать с царящей
потерянностью и нищетой, которую ощущали все.
Гитлер превосходил своих конкурентов хотя бы уже потому, что сумел личным
устремлениям и чувству отчаяния масс придать характер политического выбора и
подменить самые противоречивые ожидания собственными намерениями.
Представители других партий выходили к народу скорее в замешательстве, с
успокаивающими речами: признаваясь в собственной беспомощности, они
полагались на солидарность всех тех, кто был бессилен перед лицом катастрофы.
Гитлер же выступал оптимистично, агрессивно, подчёркивая свою веру в будущее,
и лелеял свою враждебность. «Никогда в жизни, – заявлял он, – я не чувствовал
себя так хорошо и таким внутренне довольным собой, как в эти дни». В своих
разнообразных призывах, звучавших словно сигнал боевой тревоги, он
апеллировал к запутавшимся людям, которые ощущали на себе давление как
справа, так и слева, и со стороны капитализма, и со стороны коммунизма, и были
обижены на существующий строй, отказывавший им в поддержке. Его программа
отбрасывала и то, и другое: она была антикапиталистической и антипролетарской,
революционной и реставрационной, она рисовала холодные видения будущего и
одновременно картины, исполненные тоски по доброму старому времени, и была
тонко сориентирована на парадокс революционного возмущения, стремящегося к
восстановлению прежних порядков. Эта программа сознательно ломала рамки всех
традиционных фронтов. Но ставя себя решительно и радикально вне границ
«системы», Гитлер одновременно настойчиво утверждал свою непричастность к
царящим бедствиям и тем обосновывал свой приговор всему существующему.
Словно в подтверждение его слов, парламентские институты не выдержали даже
первого испытания. Ещё до кульминации кризиса распалась весной 1930 года
«большая коалиция». Её конец стал прологом к прощанию с республикой. На
первый взгляд речь шла о давно тлевших, по сути, незначительных разногласиях
между обеими партиями крайних флангов о распределении бремени расходов на
пособия по безработице; на деле же правительство Германа Мюллера распалось
вследствие бегства в оппозицию, вдруг усилившегося во всех лагерях, и население,
перебегавшее к радикалам, всего-навсего повторяло, хоть и на другом уровне, то,
что уже проделали социал-демократы и Немецкая народная партия. Это показало
как непрочна на деле была опора республики и насколько ненадёжным оказался
фундамент лояльности. Достижения республики за немногие годы её
существования были немаловажными, однако само её усердие было окрашено в
серые тона, и даже в свои лучшие годы она, по сути дела, наводила на людей
скуку. Только Гитлер сумел мобилизовать те движущие силы, которые
республиканские политики, поглощённые повседневностью, и не заметили, и не
сумели использовать: тягу к утопии и сверхличностным целям, потребность в
призывах к великодушию и самоотверженности, элементарную тоску по вождям
как воплощению ясности в таинственных вопросах власти, а также жажду
героизации в истолковании современных бедствий.
Именно эти лозунги «третьих ценностей», а не туманные экономические обещания
преодолели теперь своё неприятие массовой партии, и впервые оправдала себя
гибкость широкой сети партийной организации. НСДАП, не сдерживаемая какими-
либо программными какой-то единственный класс, легко втянула в свои ряды
самые отдалённые от неё элементы. В ней находилось место людям любого
происхождения и возраста, любым побудительным мотивам; её представление о
членстве казалось удивительно аморфным и отвергало любые более или менее
чётко очерченные классовые категории. Нельзя понять решающей причины
подъёма гитлеровской партии, рассматривая её только с социально-экономической
точки зрения, как движение отсталых буржуазных и крестьянских масс, и сводя её
динамику преимущественно к материальным интересам этих её последователей.
Уже сама разноплановость противоречий между мелкими ремесленниками,
крестьянами, крупными предпринимателями и потребителями, которые, хоть и по-
разному, но все были необходимы партии, ограничивала возможность
возникновения классового движения. Это был тот рубеж, на который до тех пор
раньше или позже наталкивалась любая партия. Казалось он был непреодолим,
тем более во времена тяжелейших экономических и социальных бедствий, к тому
же просто с помощью тактики пустых обещаний всем – тактики, у которой было
слишком много последователей и которая вскоре не могла обмануть уже никого.
Те, кто полагался на материальные требования, вскоре упирались в дилемму:
чтобы завоевать массы, нужно было обещать более высокую заработную плату и
более низкие цены, больше дивидендов и меньше налогов, улучшение пенсионного
обеспечения и повышение пошлин, а что касается аграрной продукции, то даже
сулить её производителям повышение цен, а её потребителям – их понижение.
Фокус же Гитлера как раз и заключался в том, чтобы замазывать экономические
противоречия звучными призывами, а материальную заинтересованность
использовать в первую очередь для того, чтобы эффектно дистанцироваться от
своих противников: «Я не обещаю, подобно всем другим, счастья и процветания, –
восклицал он, – я могу сказать лишь одно: будем же национал-социалистами,
осознаем же, что мы не имеем права ощущать свою принадлежность к нации и
орать „Германия, Германия превыше всего“, если миллионы из нас вынуждены
ходить на биржу труда и совсем обносились». Его преимущество основывалось не в
последнюю очередь на понимании того, что люди в своём поведении исходят не из
одних только экономических побуждений; он-то полагался скорее на их
потребность в сверхличном мотиве существования и верил в силу «третьих
ценностей», взрывающую классовые перегородки: в силу лозунгов о чести,
величии, сплочённости и жертвенном духе нации, о бескорыстной
самоотверженности: «И вы видите – мы уже на марше!»
Тем не менее, партия и теперь ещё находила отклик и новых сторонников прежде
всего в тех средних слоях, которые больше других сохраняли в себе основу своих
политических представлений и всегда были склонны к тому, чтобы при тяжёлом
материальном положении искать прибежища в простом, но безусловном порядке.
Существующие партии весьма приблизительно отражали их желания, обиды и
интересы. Нелюбовь к республике отдалила их от политики, они брели бесцельно;
но вот голод и страх заставили их искать «свою» партию. Встретив Гитлера, они
дали себя увлечь не только мощной демагогией, но и, в неменьшей степени,
завораживающей воображение общностью судьбы; он тоже был мелким буржуа,
боящимся опуститься ниже своего класса и потерпевшим поражение в своих
личных амбициях, пока не открыл для себя политику, которая его освободила и
вынесла наверх. Того же волшебства ожидали от неё теперь и эти массы. Его
судьба казалась им апофеозом их собственной.
Именно это «опускающееся среднее сословие» положило начало прорыву НСДАП в
число массовых партий и в основном и определило её социологический облик тех
лет. Было бы ошибкой думать, будто экономическая разруха непосредственным
образом увеличила привлекательность лозунгов НСДАП. Ведь гитлеровская партия
количественно выросла больше всего не в крупных городах и промышленных
районах, где депрессия достигала сокрушительных масштабов, а в мелких городках
и сельской местности. На фоне в общем-то ещё функционирующей системы
вторжение нищеты там ощущалось как бедствие и катастрофа в гораздо большей
степени, чем больших городах, всегда близко знавших нужду. Там же понятие
хаоса стало просто синонимом коммунизма.
Тем не менее, по мере нарастания кризиса НСДАП добилась первых успехов и в
рабочей среде. Правда, Грегор Штрассер предпринял попытку преодолеть
«марксизм» с помощью НСБО, «Национал-социалистической организации
производственных ячеек» (Геббельс придумал по этому случаю стишок: «Ни
завода, ни стройки без нашей партийной прослойки!»). Однако попытка Штрассера
в общем и целом провалилась, в том числе потому, что Гитлер всегда весьма
сдержанно относился к идее широкой национал-социалистической профсоюзной
организации: по его мнению, пример СДПГ ясно показывал, как партия ради союза
с профсоюзами вынуждена была отступиться от идеи мировой революции и, уйдя с
головой в проблемы зарплаты, потеряла из вида перспективу освобождения рода
человеческого. Тем не менее он практически не поддерживал ещё оставшиеся в
НСДАП левые силы в их попытке предотвратить опасность сползания социал-
революционной рабочей партии в болото «только антисемитской и
мелкобуржуазной» организации: «Если мы привлечём к себе хотя бы одного
рабочего – это несравненно полезнее, чем заявления о вступлении целой дюжины
„их превосходительств“, вообще любых „высокопоставленных“ особ», – заявлял
один из социал-революционеров. И снова расчёт Гитлера оказался верным: то, чего
НСДАП долго не удавалось добиться от классово сознательных рабочих, она
достигла теперь среди растущих масс безработных. Своего рода идеальным
отстойником оказались в первую очередь отряды штурмовиков. В Гамбурге из 4500
членов СА 2600 (почти 60%) были безработные. В Бреслау (ныне Вроцлав) один из
отрядов СА в сильный мороз не смог провести смотр, т. к. у его членов не было
обуви.
Перед отделениями биржи труда, где безработные должны были отмечаться
дважды в неделю, организованные отряды вербовщиков раздавали
пропагандистский листок «Безработный», точно ориентированный на заботы и
нужды этой аудитории, и вовлекали стоящих в очереди людей в длительные
дискуссии. Встречная активность коммунистов, видевших, что нацисты вытесняют
их с их же собственной территории, привела к первым дракам и уличным
потасовкам. Поскольку число их участников все росло, они постепенно переросли в
ту «тихую гражданскую войну», за которой вплоть до января 1933 года так и
тянулся узкий, но беспрерывно кровоточащий след и которая была сразу же
задушена, как только одна из сторон захватила власть. Начало положила
рукопашная схватка ещё в марте 1929 года в Дитмаршене; тогда двое
штурмовиков, крестьянин Герман Шмидт и столяр Отто Штрайбель, были убиты, а
тридцать человек ранены, причём некоторые из них – тяжело. К этому времени
потасовки все заметнее перемещались в большие города; их рабочие кварталы и
запутанные задние дворы и стали мрачными кулисами этой малой войны, опорные
пункты которой размещались в угловых кабачках и подвальных пивнушках, тех
самых «штурмовых трактирах», которые один из современников с полным
основанием назвал «укреплёнными позициями в зоне боев». Драки происходили,
особенно в больших городах, между СА и Союзом красных фронтовиков, боевой
организацией коммунистов. При этом нередко целые улицы превращались в место
шумных, почти военных действий, кончавшихся подсчётом многочисленных
раненых и убитых. Иногда только массированному вмешательству отрядов полиции
на бронированных
