Берлин вообще все больше превращался в средоточие стратегии национал-
социалистов, конечной целью которой было завоевание власти. Этот традиционно
революционный город, в котором марксистские партии раньше всегда намного
опережали всех своих соперников, представлял собой не только бастион, захвата
которого настоятельно требовала тактика «легальности»; там в лице Геббельса у
НСДАП был человек, у которого хватило энергии и дерзости, чтобы с крохотной
группкой последователей в самом центре власти коммунистов, там, где они
чувствовали себя увереннее всего, вызывающе воскликнуть: «Адольф Гитлер
пожрёт Карла Маркса!» Это был один из тех наглых лозунгов, которыми он
открывал бой. Из буржуазных предместий, где НСДАП вела спокойную жизнь,
омрачаемую разве что внутренними склоками, он направлял партию прямо в
сердце нищих кварталов на севере и востоке города и впервые оспорил первенство
левых на его улицах и предприятиях. Бледный, невыспавшийся, в чёрной
двубортной кожаной куртке, он являл собой одну из типичных фигур того времени.
О тревоге левых, слишком долго лишь болтавших разочарованным массам о
мировой революции, говорит ставшая знаменитой формула, с помощью которой
руководство Берлинской организации КПГ ещё в августе 1928 года отреагировало
на геббельсовскую конкуренцию: «Гоните фашистов с предприятий! Бейте их, где
только увидите!»
Следуя примеру Гитлера, и Геббельс перенял у противника его же методы:
«говорящие хоры», шествия под звуки оркестра, вербовочную работу на рабочих
местах или же систему уличных ячеек, массовые демонстрации, а также
кропотливую работу у дверей квартир – всё это было заимствовано из практики
социалистической агитации, но нацисты объединили эти методы с гитлеровским
«большим мюнхенским стилем». Геббельс придал провинциальной физиономии
партии известные черты стиля большого города и интеллектуальности, что
привлекало к ней новые силы. Он был остроумен, хитёр и циничен как раз в той
мере, которая импонирует публике. Республиканский призыв «Сохраним
республику!» он с издевательским еврейским акцентом произносил так, что
получалось «Схороним республику!», а кличку «обер-бандит Берлина», данную ему
агитацией противника, превратил в подобие почётного титула, которым гордился,
словно мелкий жулик. Наконец, формулу революционных дней 1918 года,
обещавшую жизнь, полную красоты и достоинства, он иронически переиначил в
рубрике о самоубийствах, которую вёл в газете «Ангрифф» с нарочитой
дотошностью и жестокостью. Так, он каждый раз предварял эту рубрику словами:
«Счастья этой жизни, полной красоты и достоинства, не смогли больше
выдержать… «После чего публиковались имена самоубийц.
Безграничная готовность к учёбе у противника, отсутствие в тактике борьбы за
власть какого-либо высокомерия и мании всезнайства отличали национал-
социалистов от консерваторов старой закалки и придавали их устремлённости в
прошлое черты современности. Примечательно, что гораздо больше внимания они
уделяли не буржуазной, а именно леворадикальной прессе и нередко
перепечатывали в своих изданиях «достойные внимания» фрагменты
коммунистической инструкции – для просвещения собственных сторонников.
Кроме того, они стремились, и тут подражая коммунистам, деморализовать
противника грубостью и жестокостью, причём маскировали собственную слабость
под простодушие и идеализм: «Герои с большим, детски-чистым сердцем»,
«Христо-социалисты», не стесняясь писал Геббельс, чтобы сделать из командира
штурмового отряда Хорста Весселя мученика идеи, хотя тот – по крайней мере,
таков был один из мотивов – был убит своим соперником-коммунистом из ревности
в споре из-за проститутки. Один из его самых эффектных, вышибающих слезу
приёмов заключался в том, чтобы около своей ораторской трибуны выставить на
всеобщее обозрение перевязанных раненых на носилках – жертв уличных боев. В
полицейском донесении о кровавом инциденте в Дитмаршене описывалось
пропагандистское воздействие вида убитых и раненых, что утвердило гитлеровское
движение в мысли о высокой действенности кровавых жертв как средства
агитации. В донесении говорилось, что национал-социалисты увеличили свою
численность на 30%, и далее сообщалось о таком наблюдении: «простые
деревенские старухи» носят «на своих фартуках значок со свастикой. При
разговоре с такими бабушками сразу чувствуешь, что они не имеют ни малейшего
понятия о ближних или дальних целях национал-социалистической партии. Но они
уверены, что все честные люди в нынешней Германии эксплуатируются, что
правительство у нас неспособное и… что только национал-социалисты могут
спасти от этого якобы бедственного положения».
Пожалуй, самым знаменательным был успех НСДАП у молодёжи. Как никакая
другая политическая партия, она сумела воспользоваться и ожиданиями самого
молодого поколения, и широко распространёнными надеждами на него. Понятно,
что поколение 18 – 30-летних, чьё честолюбие и жажда деятельности не могли
реализоваться в обстановке массовой безработицы, переживало кризис особенно
болезненно. Будучи радикальными и в то же время склонными к бегству от
действительности, эти молодые люди представляли собой огромный агрессивный
потенциал. Они презирали своё окружение, родительский дом, учителей и
признанные авторитеты, все ещё отчаянно тоскующие по старым буржуазным
порядкам, из которых молодёжь давно уже выросла: «Нет больше веры в светлое
вчера, но нет в нас и заразы отрицания», – читаем мы в одном из тогдашних
стихотворений. На интеллектуальном уровне то же настроение выразилось,
например, в формуле, что Германия проиграла не только войну, но и революцию и
теперь должна все это исправить. Молодёжь в большинстве своём презирала
республику, которая славила собственное бессилие, а свою слабость и
нерешительность рядила в одежды демократической готовности к компромиссу.
Но молодёжь отвергала её пошлый материализм социального государства и её
«Эпикурейские идеалы», в которых она не находила ничего из переполнявшего её
самое трагического восприятия жизни.
Вместе с республикой молодёжь отвергала и традиционный тип партии, который
не отвечал пробудившейся в молодёжном движении жажде «органического
сообщества», якобы возникшего на фронтах войны. Недовольство «властью
стариков» ещё более усиливалось при виде традиционных партийных центров,
пребывающих в состоянии честной ограниченности. Ничто в этих широких,
самодовольных физиономиях не отражало того беспокойства, того сознания
«поворота времени», которое овладело буржуазной молодёжью. Довольно
значительная её часть присоединилась к коммунистам, хотя узость классового
мышления партии многим затрудняла вступление в её ряды; другая часть пыталась
выразить свой весьма своеобразно понимаемый ригоризм в пёстром по составу
национал-большевистском движении. Большинство же молодёжи, особенно
студенты, перешло к национал-социалистам, НСДАП стала естественной
альтернативой коммунистам. Из всего радужно-пёстрого идеологического набора
пропаганды национал-социалистов она расслышала прежде всего нечто
революционное. Эти молодые люди искали дисциплины и жертвенности; кроме
того, их привлекала к себе романтика движения, которое постоянно балансировало
на грани законности, а тем, кто непременно этого хотел, позволяла и перешагнуть
за эту грань. Это была для них не столько партия, сколько боевое сообщество,
требовавшее пожертвовать всем и противопоставлявшее гнилому, распадающемуся
миру пафос воинственного нового строя.
Вследствие большого притока представителей молодого поколения НСДАП, ещё не
став массовой партией, приобрела характер прямо-таки своеобразного
молодёжного движения. Например, в Гамбургском округе в 1925 году около двух
третей членов партии были моложе тридцати лет, в Галле их было даже 86%, да и в
остальных округах эти показатели если и отличались, то не намного. В 1931 году
70% берлинских штурмовиков составляли люди, не достигшие 30 лет, а во всей
партии их было около 40 процентов, в то время как их доля в СДПГ была вдвое
меньше. Если среди депутатов от СДПГ людей моложе 40 лет было около 10%, то
среди национал-социалистов их доля составляла почти 60%. Стремление Гитлера
заинтересовать молодых людей, стимулировать их, оказать им доверие оказалось
весьма действенным методом. Геббельс стал гауляйтером в 28, Карл Кауфман – в
25 лет; Бальдуру фон Шираху было 26 лет, когда его назначили на пост
рейхсюгендфюрера, а Гиммлеру при его выдвижении на пост рейхсфюрера СС
всего на два года больше. Бескомпромиссность и ничем не ослабленная вера этих
молодых руководителей, их «чисто физическая энергия и драчливость, – вспоминал
впоследствии один из них, – придавали партии ту пробивную силу, которой прежде
всего буржуазные партии чем дальше, тем меньше могли противопоставить что-
либо равное по действенности».
Всё это было характерно для состава партии, начиная с 1929 года, ещё до того, как
наступило время широкого скачкообразного перехода в неё из других партий.
Правда, с точки зрения социологии лицо её все ещё оставалось неясным, не без
умысла завуалированным претенциозными лозунгами общего характера, за
которыми Гитлер пытался укрыть тот факт, что вербовка политически
сознательных рабочих не принесла заметных успехов и что состав НСДАП все ещё
ограничивался теми слоями населения, которые вступали в неё с самого начала.
Впервые стало ощутимым и сопротивление со стороны государства. Так, в Баварии
5 июня 1930 года нацистам было запрещено носить форму, неделей позже в
Пруссии запретили ношение коричневых рубашек, так что штурмовикам пришлось
впредь выступать в белых рубашках, а ещё спустя две недели Пруссия запретила
своим служащим членство в НСДАП и КПГ. Протест против этих запретов нашёл
своё выражение в растущем числе судебных процессов: до 1933 года их было 40
тысяч, и в ходе их приговоры составили в общей сложности 14 тысяч лет лишения
свободы и около полутора миллиона марок штрафов.
Все это, однако, не устранило впечатления слабости, которая считалась
неотъемлемой чертой «системы». Ещё до бесславного конца «большой коалиции»,
даже в окружение президента страны фон Гинденбурга, до тех пор хоть и
настроенного против конституции, однако формально исполнявшего свои
обязанности в соответствии с ней, проникли мысли о том, что пора заменить
бессильный парламентский режим авторитарным президентским правлением.
Независимо от того, насколько президент уже тогда был согласен с подобными
аргументами, он впервые энергично и решительно включился в переговоры об
образовании нового правительства. Выбор Генриха Брюнинга также указывал на
то, что Гинденбург и впредь намеревался вмешиваться в дела правительства, так
как в личности нового канцлера лояльность, строгость характера и чувство долга
соединялись в некую романтическую трезвость, всегда, казалось, готовую к тому
немому самопожертвованию, которого Гинденбург постоянно требовал от своего
окружения. С неподобающей поспешностью, ещё не исчерпав возможностей
достижения компромисса, Брюнинг вскоре после занятия своего нового поста, в
момент, когда безработица беспрерывно росла, а страх перед кризисом
усиливался, рискнул пойти на сулившее верное поражение голосование в
парламенте и затем распустил рейхстаг. Напрасно министр внутренних дел Вирт
заклинал противников отступиться и не доводить парламентский кризис до
кризиса системы; казалось, демократия устала от самой себя. На сентябрь были
назначены новые выборы.
Немедленно разгорелась притихшая было пропаганда национал-социалистов. Она
снова обрела тот пронзительный тон, который был характерен для кампании
против плана Юнга. Снова во все концы были разосланы их вербовщики. Шумно и
бурно они врывались в города и сельские местности, устраивая бесконечные
концерты на площадях, спортивные праздники, звёздные заезды, вечерние сборы и
совместные походы в церковь. Они казались гораздо более разумными,
радикальными или воодушевлёнными и уж во всяком случае гораздо более
«народными», чем агитаторы других партий. «Эй, сволочь, выходи! Сорвите у этих
гадов маску с рожи! Хватайте их за шкирку, бейте ногами в жирное брюхо,
выметайте их с треском из храма!» – писал Геббельс, для которого эта
избирательная кампания стала первым экзаменом со времени назначения на пост
руководителя партийной пропаганды. Эрнст Блох неодобрительно относился к
«глупой восторженности» национал-социалистов; однако именно в ней, в
частности, и заключалось преимущество, потому что коммунисты, несмотря на всю
свою высокопарную уверенность в собственной победе, несмотря ни на что, всегда
действовали серо и угрюмо, словно их прерогативой была не история, а
обыденщина. Кроме того, теперь были широко и целенаправленно пущены в ход
две или три тысячи выпускников партийной школы ораторов. Доклады об
идеологической мудрости партии, часто примитивные и явно затверженные
наизусть, не очень-то прибавили партии сторонников, и всё же массовые
выступления бесчисленных рядовых пропагандистов создавали впечатление
неустанной, все одолевающей активности, и Гитлер полагался на действенность
такого впечатления. Одновременно испытанные ораторы окружного (гау) и
имперского масштаба выступали на щедро оформленных мероприятиях для
населения. «Собрания с числом участников от одной до пяти тысяч, – говорилось
