Геббельсом в Берлине и употреблявшийся и раньше, теперь проник повсюду. На
афишах все реже упоминалось об ораторе «Адольфе Гитлере», зато все чаще на
них стояло слово «фюрер» – безымянное и почти абстрактное понятие. Во время
своих поездок по стране он очень не любил, когда в холлах отелей или в
помещениях партии его окружали взволнованные партийцы – его угнетали их
излишняя близость и сервильное усердие. Он разрешал, да и то очень неохотно,
чтобы ему представляли только испытанных членов партии, и избегал всякого
светского общения с незнакомыми людьми. Разумеется, он умел, особенно после
того, как избавился от некоторых неуклюжих привычек, и показать себя: то это
был галантный собеседник в дамском обществе, то свой брат-рабочий с
простецкими манерами или же по-отечески добрый товарищ, в сердечном порыве
склонявшийся к светловолосым детским головкам: «Что касается торжественных
рукопожатий и исполненных значения взглядов, то тут ему нет равных», – заметил
один из современников. Но ближайшее-то окружение не могло не видеть, сколько
во всём этом было расчётливого актёрства. Он постоянно думал о том, какое
произведёт впечатление на публику, и в своих расчётах делал ставку и на
народность, и на трогательность или величие жеста. Никто не проявлял столько
внимания к своему имиджу, никто так не ощущал необходимости во что бы то ни
стало вызывать интерес. Точнее других он понял, что значил для того времени тип
«звезды» и насколько политик подчинён тем же законам. Из-за слабого здоровья
он уже довольно давно не курил, а со временем был вынужден отказаться и от
алкоголя. Теперь он использовал оба эти обстоятельства, чтобы произвести
впечатление аскета, далёкого от радостей жизни. Понимание им своей роли делает
его, несомненно, самой современной фигурой немецкой политики тех лет. Во
всяком случае, он гораздо лучше потрафлял потребностям демократического
массового общества, чем антагонисты от Гугенберга до Брюнинга; они как раз не
умели эффектно подать себя, что и доказывало, насколько они и по
происхождению, по своим корням были феноменом прошлого.
Никто с этих пор не мог бы утверждать, что оказывает хоть какое-то заметное
влияние на Гитлера; времена Дитриха Эккарта и даже такого человека как
Альфред Розенберг давно прошли. «Я никогда не ошибаюсь! Любое моё слово
принадлежит истории!» – воскликнул он в своём первом объяснении с Отто
Штрассером. Его желание чему-либо учиться шло на убыль по мере того, как он
все более претендовал на роль «фюрера-папы». Всегда окружённый только
восторженными почитателями и далеко не интеллектуальной свитой, он и в
духовном плане постепенно попадал в растущую изоляцию. В его кумире Карле
Люгере его восхищал когда-то пессимистический взгляд на людей, а теперь он и
сам почти не скрывал пренебрежения как своими приверженцами, так в равной
степени и противниками. Послушный своему консервативному инстинкту, он
упрямо твердил, что человек зол и испорчен по природе, что люди – это
«насекомые, расползшиеся по земле», как он выражался в одном из писем. И
далее: «Широкие массы слепы и глупы, они не ведают, что творят».
Он презирал людей и поэтому, использовав их, бросал без всякой жалости. Без
конца он кого-то свергал, наказывал или выдвигал, менял людей и занимаемые
ими должности, и это, конечно, было одной из предпосылок его успехов. Он уже
знал по опыту, что последователи жаждут именно такой бесцеремонности и
безмерной требовательности. Он беспощадно гнал своих агитаторов в
предвыборные схватки. Основное ядро функционеров и помощников партии
пришло из традиционно аполитичных слоёв населения, у них была нерастраченная
энергия, и они, не задумываясь, окунулись в постоянную предвыборную борьбу, с
радостью сделав её своей профессией. Их лихость эффектно отличалась от той
рутинной вялости, с которой традиционные партии отделывались от своих
обязанностей в ходе предвыборной борьбы. Только за последние два дня перед
выборами национал-социалисты провели в Берлине двадцать четыре больших
митинга; и снова их плакатами были оклеены все стены, все дома и заборы, они
окрасили город в жёсткий красный цвет; партийные газеты, напечатанные
гигантскими тиражами, по цене в один пфенниг передавались членам партии для
раздачи по домам или предприятиям. Сам Гитлер за время между 3 августа и 13
сентября был главным оратором на более чем двадцати крупных митингах. Для
него напряжённая агитационная работа его приверженцев была своего рода
отборочным экзаменом: «Теперь мимо навозной кучи просто проносится магнит, а
потом мы увидим, сколько железа было в этой навозной куче и сколько его
притянул магнит».
Выборы были назначены на 14 сентября 1930 года. Гитлер рассчитывал на
пятьдесят, а в минуты хорошего настроения даже на шестьдесят-восемьдесят
мандатов. Он полагался на избирателей распадающегося буржуазного центра, на
молодёжь, впервые получившую право голоса, а также на людей, долгие годы не
участвовавших в выборах; по всей политической логике они должны были
голосовать за него – конечно, если вообще явятся на избирательные участки.
Глава II
Лавина
Подходящий момент требует и подходящих способов борьбы. Первый этап – это
изучение противника, второй – подготовка, а третий – атака.
День 14 сентября стал одним из поворотных пунктов в истории Веймарской
республики: он знаменовал собой конец демократического многопартийного
режима и возвестил о начавшейся агонии всего государства в целом. Когда около
трех часов ночи стали известны результаты выборов, всё изменилось. Одним махом
НСДАП пробилась в преддверие власти, а её руководитель – этот одними
обожаемый, другими высмеиваемый барабанщик Адольф Гитлер – превратился в
одну из ключевых фигур на политической сцене. Национал-социалистическая
пресса ликовала: судьба республики решена, теперь начинается сражение в
процессе преследования.
На зов НСДАП откликнулось не менее 18 процентов участников выборов. За те
почти два года, что прошли со времени последних выборов, партии удалось
увеличить число поданных за неё голосов с 810 тысяч до 6, 4 миллиона, а вместо
12 мандатов она получила даже не 50, на которые рассчитывал Гитлер, а целых
- Это поставило её на второе место, сразу же за СДПГ. История партий не знает
подобных прорывов. Что касается буржуазных партий, то одна лишь партия
католического Центра отстояла свои позиции, зато все другие понесли
чувствительные потери. Четырём центристским партиям досталось всего 72 места
в парламенте, а Немецкая национальная народная партия Гугенберга скатилась с
14, 3 до 7 процентов голосов – её связи с более радикальным партнёром оказались
для партии самоубийственными. Поскольку ей досталось всего 41 место в
рейхстаге, она была теперь не только внутренне, но и внешне подчинена НСДАП, в
то время, как претензии Гитлера на руководство правыми силами нашли
впечатляющее подтверждение. Социал-демократам также пришлось примириться
со значительными потерями. Одни только коммунисты – наряду с НСДАП –
получили прирост числа голосов, хотя гораздо более скромный: с 10, 6 до 13, 1
процента. Тем не менее, опьянённые слепой верой в историю и самодовольством,
они сочли результаты выборов исключительно своим успехом и монотонно
твердили: «Единственный победитель на сентябрьских выборах – это
коммунистическая партия!».
Современники в большинстве своём понимали историческое значение
состоявшегося события. Акценты могли быть различными, но в основном его
объясняли глубоким кризисом партий и их системы и считали выражением
растущего неверия в жизнеспособность либерально-капиталистического строя и
вместе с тем все большего стремления к радикальному изменению всех
существующих отношений. «Большинство избирателей, благодаря которым
крайние партий приобрели новые мандаты, вовсе не являются радикальными – эти
люди просто не верят в старые порядки». Не меньше трети избирателей начисто
отвергли существующий порядок, не зная, да и не спрашивая, что же будет потом.
Некоторые говорят о «выборах ожесточения».
Тут полезно вспомнить о тех тяжёлых обстоятельствах, а заодно и о той
половинчатости, которые десятью годами раньше определили облик республики и
сделали её, по сути дела «ничьим» государством. Теперь все это мстило за себя.
Собственно, ей так и не удалось добиться от нации чего-либо большего, чем
снисходительно-терпимого отношения, и в историческом сознании многих она
была всего-навсего периодом междувластия: феноменом переходного периода, не
создавшим «ничего впечатляющего», «ничего воодушевляющего», «ничего дерзко-
смелого», «ни одного запоминающегося лозунга», «ни одного великого человека»,
как говорил один из романтически настроенных критиков республики. Подобно
ему, все более широкие слои и правых, и левых ждали, что государство вспомнит о
своей функции и вернётся к своему традиционному облику. Все до того
подавляемые сомнения в партийно-демократическом режиме, все до поры до
времени дремавшее пренебрежение к парламентаризму, «чуждому немцам»,
теперь, в атмосфере порождённого кризисом отчаяния, вырвалось наружу и обрело
такую убедительность, с которой не могли справиться никакие логические доводы.
Тезис Гитлера, повторенный тысячекратно, что это государство – не что иное как
дань врагам и худшее из кабальных условий Версальского договора, не мог не
вызвать резонанса в широких кругах.
Странно, но в подобном же тоне были выдержаны и многочисленные зарубежные
отклики. Особенно английские и американские газеты расценивали результаты
выборов как реакцию на абсурдную суровость мирного договора и двуличную
практику держав-победительниц. Одна только Франция была в общем-то
возмущена, хотя втайне надеялась, что правоэкстремистские тенденции дадут и
повод, и оправдание для более жёсткой политики по отношению к её соседу за
Рейном. Вместе с тем, из общего возбуждённого хора впервые выделился один из
тех голосов, которые с этих пор в течение целого десятилетия сопровождали
политику Гитлера и прикрывали его перегибы и аморализм, поскольку видели в
нём орудие для достижения собственных целей. Лорд Ротермир писал в газете
«Дейли мейл», что в победе этого человека не следует видеть одну лишь угрозу,
надо понять, что в ней заключены и «некоторые преимущества»: «Поскольку он
возводит усиленный заслон против большевизма, он устраняет великую опасность
того, что поход Советов против европейской цивилизации достигнет Германии».
Успех НСДАП в значительной степени объяснялся удавшейся мобилизацией
молодёжи, а также аполитичных людей, прежде не голосовавших: по сравнению с
1928 г. число участвовавших в выборах возросло более чем на 4, 5 миллиона
человек и поднялось до 80, 2 процента. На те же слои опирались, хотя и в меньшем
объёме, и коммунисты; примечательно, что свою предвыборную кампанию они
вели под подчёркнуто национальными лозунгами. О том, насколько сами национал-
социалисты были ошеломлены своим успехом, говорит тот факт, что они выставили
далеко не всех полагавшихся им 107 кандидатов, да их у них по всей вероятности
сначала и не было. Гитлер сам не выставлял свою кандидатуру, поскольку у него
все ещё не было немецкого гражданства.
Результаты выборов часто называли «обвальными», но едва ли не ещё более
роковыми были их последствия. В атмосфере замешательства, царившей в ночь
после выборов, возникли дикие слухи о планах национал-социалистического путча.
Это привело к значительным изъятиям иностранного капитала и тем самым к
дальнейшему обострению и без того катастрофически тяжёлого кредитного
кризиса. В то же время общественность как бы в едином порыве внезапно с
интересом и любопытством обернулась к новой партии. Конъюнктурщики, люди,
просто озабоченные положением, и почуявшие шанс оппортунисты
приспосабливались к новому соотношению сил; в особенности целая армия вечно
бдительных журналистов спешно искала возможность подключиться к этой «волне
будущего» и своими обильными репортажами компенсировала традиционную
слабость нацистской печати. Для многих членство в НСДАП стало «модным». Ещё
весной в неё вступил один из сыновей кайзера, принц Аугуст Вильгельм («Ауви»),
заметив при этом: Туда, где руководит Гитлер, может спокойно вступать каждый;
теперь же в партию пришёл Яльмар Шахт, один из соавторов плана Юнга, прежде
защищавший этот план от критики со стороны национал-социалистов. Его примеру
последовали многие другие. За два с половиной месяца, оставшихся до конца года,
число членов НСДАП возросло почти на сто тысяч, до 389 тыс.
