романтикой политического воинства, отказ от оружия – с культом оружия. Именно
на этом парадоксальном требовании, в частности, споткнулся фон Пфеффер. В
начале 1931 г. его на посту начальника штаба сменил Эрнст Рем. Он сразу же стал
вновь ориентировать СА в первую очередь на военный образец. Вся территория
страны была разделена на пять обергрупп (корпусов) и 18 групп, штандартам
(полкам) СА были присвоены номера бывших кайзеровских полков, а целая система
специальных подразделений СА – лётных, морских, инженерных, медико-
санитарных – ещё больше высвечивала армейскую структуру организации.
Одновременно Рем приказал свести все многочисленные отдельные инструкции
фон Пфеффера в единый «Устав СА». Словно подчиняясь какой-то механической
воле, он всеми своими планами стремился превратить СА в армию гражданской
войны. В отличие от 1925 года Гитлер предоставлял ему свободу действий, но не
только потому, что теперь больше уверовал в свой авторитет. Дело было в том, что
концепция Рема поддерживала его собственный неоднозначный курс. Если
посмотреть в целом на реформы в СА, начатые после снятия фон Пфеффера, то
нельзя не заметить в них все признаки фиктивных гитлеровских реформ: решение
основных вопросов подменялось сменой некоторых руководящих деятелей,
клятвами верности и созданием конкурирующей структуры. Ибо под давлением не
прекращавшихся трудностей в отношениях с СА Гитлер исподволь, все более
независимо от Рема начал расширять СС, которые до этого хоть и были элитой,
ударным кулаком и «внутренней охранкой» партии, прозябали на задворках и к
началу 1929 года насчитывали всего 280 человек. Позднейшее окончание этой
реформы походило на окончание всех остальных: тенденции, непреодолимо
ведущие к конфликту, нашли своё разрешение в диком, кровавом и внезапно
нанесённом ударе. Под руководством Рема СА впервые превращались в ту
массовую армию, которая благодаря необычайному организаторскому дару нового
начштаба к концу 1932 года насчитывала в своих рядах уже более полумиллиона
человек. Привлечённые общежитиями и кухнями СА, в коричневые отряды
потянулись бесчисленные безработные. Их ненависть к обществу и подспудные
обиды активистов-авантюристов на то же общество слились в агрессивный
потенциал беспримерной силы. Сам Рем немедленно занялся основательной
чисткой командного состава от офицеров фон Пфеффера, а на место убранных
поставил своих друзей-гомосексуалистов. За ними потянулась целая банда тёмных
личностей, и вскоре уже заговорили о том, что Рем, дескать, создаёт свою «личную
армию внутри личной армии». Ярую оппозицию этому Гитлер приструнил своим
знаменитым приказом, в котором он «решительно, со всей строгостью и
принципиальностью» отклонял донесения об уголовных делишках высшего
командования СА. Эта организация, говорилось в приказе, является
«объединением людей ради политических целей, …а не институтом благородных
девиц»; главное в ней – насколько каждый из её членов выполняет свой долг.
«Частная же жизнь может быть предметом рассмотрения только в том случае, если
она противоречит основополагающим принципам национал-социалистического
мировоззрения».
Эта охранная грамота окончательно утвердила господство беззакония внутри СА.
Наперекор всем клятвам в любви к легальности гитлеровская армия вскоре
распространила атмосферу неслыханного, парализующего страха, который в свою
очередь служил обоснованием для непрерывных требований диктатуры. По
сведениям полиции на оружейных складах СА можно было найти все типичные
виды оружия преступного мира: кистени, кастеты, резиновые шланги, а пистолеты
в случаях угрозы разоблачения носили «девочки»-оруженосцы, совсем как в
преступных шайках. Жаргон этих людей также выдавал их родство с преступным
миром. Так, в мюнхенских отрядах пистолеты называли «зажигалками», а
резиновые дубинки «ластиками для стирания». Берлинские штурмовики с
извращённой гордостью, достойной обитателей социального дна, заводили себе
клички, которые разоблачали все пропагандистские уверения о якобы
революционных устремлениях этих «боевых сообществ». Один из штурмов СА
(соответствует роте) в Веддинге так и назывался – «Разбойный штурм»; отряд в
центре Берлина именовал себя «Танцевальной гильдией», один из его членов
носил кличку «Пивной король», другой – «Мюллер-выстрел», а третий –
«Револьверная рожа». «Песня берлинских штурмовиков» точно отражает всю эту
характерную смесь пролетарского чванства, культа силы и жалкой идеологии:
«Пот на рабочих лбах, желудок же пустой – винтовку держим чёрной, мозолистой
рукой; так мы стоим в колоннах, готовые к борьбе, и только с кровью евреев
свобода придёт и к тебе».
Но эта страшная оборотная сторона картины проступала только на краткие
мгновения. Зато фасад – это были стройно марширующие колонны, униформа
штурмовиков и зычные команды, являвшиеся для нации близким и привычным
символом порядка. Впоследствии Гитлер говорил, что Германия в те годы хаоса
жаждала порядка и готова была заплатить за его восстановление любую цену. Все
чаще на странно пустынных улицах появлялись коричневые колонны, шагающие,
словно на параде, с развёрнутыми знамёнами под музыку собственных духовых
оркестров. Их организованность и дисциплина разительно отличала их от
бесцветных маршей нищеты, устраиваемых коммунистами, когда они под
раздражающе визгливые звуки волынок беспорядочной толпой тянулись по улице
и, подняв сжатые кулаки, выкрикивали: «Голод!». Это был, однако, лишь
патетический образ, вызывающий в сознании картину лишений бедняков, но не
указывающий никакого выхода. О том, сколько в подобных стычках все стороны
проявили в те годы и самоотверженности, и отчаянного бескорыстия,
свидетельствует письмо одного 34-х летнего штандартенфюрера СА Грегору
Штрассеру:
«…Во время своей работы в пользу НСДАП я больше 30 раз был судим и восемь раз
осуждён за нанесение телесных повреждений, оказание сопротивления полиции и
прочие проступки, сами собой разумеющиеся для любого наци. До сегодняшнего
дня я всё ещё выплачиваю наложенные на меня денежные штрафы, а тем
временем против меня возбуждено ещё несколько дел. Кроме того, не меньше
двадцати раз я был более или менее тяжело ранен. На затылке, левом плече, на
нижней губе и правом предплечье у меня множество шрамов от ножевых ран. Я ни
разу не просил и не получал ни пфеннига из партийных денег, но зато сам
жертвовал своим временем в пользу нашего движения, часто в ущерб своему
процветающему магазину, завещанному мне отцом. Сейчас я буквально на пороге
разорения…»
Против подобной решимости у республики средств не было, как, впрочем, после
прорыва гитлеровского движения не было у неё и сил на то, чтобы проводить курс
энергичного противодействия, не опасаясь разбудить призрак гражданской войны.
Защитники республики цеплялись за надежду, что натиск иррационализма удастся
сломить силой разумной аргументации, и полагались на воспитывающее влияние
демократических институтов, на необратимое развитие по пути к более гуманным
общественным порядкам. Но к этому времени уже стало ясно, что такие
представления, в которых прослеживались ещё следы старой веры в прогресс,
ошибочны, т. к. они предполагали присутствие разума и остроту зрения там, где
уже безраздельно царила неразбериха из страха, паники и агрессивности.
Недостаточная компетентность гитлеровских пропагандистов, их
малоубедительные ответы на ужасы кризиса, их назойливый антисемитизм мало
кого смущали, и, несмотря на самоуверенные контраргументы специалистов,
национал-социалисты по-прежнему были на подъёме. Напротив того, Брюнинг,
предпринявший весной 1931 года поездку по Восточной Пруссии и самым нищим
областям Силезии, повсюду наталкивался на прохладный, даже враждебный
приём. Толпа встречала его транспарантами со словами «диктатор голода» и
нередко освистывала.
Между тем национал-социалисты все виртуознее играли в рейхстаге свою двойную
роль разрушителей и судей «системы». В отличие от прежних времён теперь они,
будучи сильной фракцией, были в состоянии парализовать деятельность
парламента и своими криками и беспардонностью ещё и подчеркнуть его
репутацию «говорильни». Но зато они противились любым попыткам
стабилизировать положение, ссылаясь на то, что улучшение условий в конечном
итоге служит только политике выполнения договоров и что любая жертва, которой
требует правительство от народа, – это акт измены родине. Вместе с тем они
использовали технические средства обструкции: шум, бесконечные дискуссии о
порядке ведения, или же они все до одного покидали зал, как только слово получал
«марксист». Яркий свет на агрессивность фракции, презирающей все условности,
бросает то обстоятельство, что, как явствует из доклада парламентского комитета
по надзору за соблюдением процедуры, против 107 депутатов НСДАП было внесено
400 жалоб. Когда в феврале 1931 года был принят закон, ограничивавший
возможности злоупотреблений депутатским иммунитетом, национал-социалисты,
сопровождаемые депутатами от ДНФП, а также пока ещё и коммунистами, вообще
ушли из рейхстага. Теперь национал-социалисты ещё интенсивнее развернули
работу на улицах и в залах собраний, где они – не без основания – надеялись
эффективнее укрепить свою репутацию и пополнить собственные ряды.
Оставшихся в парламенте Геббельс издевательски обозвал «партиями чугунных
задниц» и похвалялся, что четырьмя днями позже он будет выступать не перед
бессильным парламентом, а перед более чем пятидесятитысячной аудиторией.
Правда, от демагогической затеи создать в Веймаре с помощью тюрингского
министра внутренних дел Фрика антипарламент национальной оппозиции
пришлось отказаться, поскольку государство пригрозило Тюрингии репрессиями.
Исход национал-социалистов из парламента был однако же решением, не
лишённым последовательности. Хотя и правда, что сами же национал-социалисты
сделали всё возможное, чтобы парализовать рейхстаг и лишить его всякого
престижа, но он и без того перестал быть центром принятия политических
решений. Ещё до сентябрьских выборов 1930 года Брюнинг, воспользовавшись
статьёй 48-й веймарской конституции о праве президента страны на введение
чрезвычайного положения, правил через голову рейхстага, погрязшего в дрязгах.
А с тех пор, как пути нормального формирования парламентского большинства
были блокированы, он вообще пользовался только методами чрезвычайного
президентского правления, как бы упражняясь в применении форм полудиктатуры.
Но тот, кто видит в этом «смертный час Веймарской республики», должен все же
принять во внимание следующее. Это перемещение центра тяжести власти стало
возможным только потому, что отвечало стремлению практически всех партий
уклониться от политической ответственности. Некоторые исследователи все ещё
склонны возлагать ответственность за поворот событий к авторитаризму на
«аполитичные массы». Но если «командные государственные структуры» как-то и
проявляли себя, то именно в той смирёной поспешности, с какой и левые, и правые
партии в момент кризиса свалили ответственность на презираемого «эрзац-
кайзера», чтобы только о них не подумали, будто они как-то связаны с
предстоящими непопулярными решениями. Покинув рейхстаг, национал-
социалисты только проявили большую последовательность, чем остальные партии.
Недовольство многопартийным государством – по сути, уже и не являвшимся
таковым – усиливалось ещё явными неудачами правительства, как во внутренней,
так и во внешней политике. Политика суровой экономии, которую Брюнинг
проводил с дальним прицелом и уверенностью, дорого стоившей ему самому, не
устранила ни финансовых трудностей, ни кризиса сбыта; не уменьшила она и
бесчисленную армию безработных, так же как не принесла плодов в вопросе
репараций и разоружения. В первую очередь Франция, встревоженная
результатами сентябрьских выборов, противилась любым уступкам и предавалась
истерическим настроениям.
В начале 1931 года застопорились и наметившиеся было попытки покончить с
всеобщей экономической войной всех против всех путём заключения торгового
соглашения и устранения таможенных границ. Когда же Германия и Австрия, уже
по собственной инициативе, заключили двустороннее таможенное соглашение, не
затрагивавшее самостоятельности обоих партнёров в области экономической
политики и открытое для присоединения к нему других стран, Франция вновь
увидела в этом попытку сорвать Версальский договор на решающем участке и даже
заявила, как позже писал один высокопоставленный дипломат страны, что «мир на
нашем древнем континенте снова находится под угрозой» Французские банки
немедленно предъявили к оплате свои краткосрочные векселя в Германии и
Австрии и втянули обе эти страны «в гигантское банкротство», заставившее их на
унизительных условиях той же осенью отказаться от своего намерения. Австрии
пришлось пойти на значительные экономические уступки, зато в Германии Гитлер
и радикальные правые буйно веселились, видя, как упал престиж правительства, и
публично издевались над его вынужденными усилиями все же достичь какого-то
взаимопонимания. Когда американский президент Гувер 20 июня предложил
отсрочку репарационных платежей на год, во французской палате депутатов
воцарилось «настроение, словно при начале войны». Поэтому Франция, которой
этот план нанёс особенно болезненный удар, оттягивала переговоры о нём до тех
пор, пока целая цепь банкротств
