степени. И в Берлине, как писал один из тогдашних наблюдателей, обстановка
была похожа на канун войны, но сравнение это порождали в нём скорее вид
безлюдных улиц и чрезвычайно напряжённая атмосфера в притихшем городе. По-
прежнему в конце каждой рабочей недели происходили острые столкновения и
уличные драки. На исходе 1931 года Гитлер, очень завысив цифру, объявил, что
потери партии за прошедший год составили 50 убитых и 4000 раненых.
Так же, как в жизни, теперь и в теории все более явно происходил отход от
демократической многопартийной системы. Парламент махнул на себя рукой,
будучи бессилен перед лицом кризиса, государственный авторитет отступал перед
активностью уличной толпы. Все это с неизбежностью оживляло дискуссии о
возможных новых проектах конституции. В многочисленных планах реформ
пренебрежительное отношение к ослабевшей парламентской демократии
сочеталось с опасениями перед тоталитарными концепциями правых и левых
экстремистов. Угарная смесь идей, особенно у консервативных публицистов с их
теориями «нового государства» или же «диктатуры правового государства», имела
своей целью противопоставить радикальной альтернативе Гитлера свою
собственную промежуточную альтернативу.
Те же намерения лежали в основе концепций возрождения конституции в
авторитарном варианте. Они обсуждались в окружении президента страны в связи
с растущей усталостью демократии. Самыми представительными защитниками
таких планов, имевших своей целью путём постепенного возрождения монархии
примирить демократический режим с традицией и тоской населения по прошлому,
были сам Брюнинг, министр рейхсвера Гренер, а также его доверенное лицо в
политике, начальник канцелярии министра генерал Курт фон Шляйхер, который к
этому времени благодаря своей близости к Гинденбургу выдвинулся в качестве
главной закулисной фигуры в политической игре.
Ко времени назначения Брюнинга канцлером Шляйхер уже занимал заметное
место и благодаря своей ловкости, проницательности и хитроумию настолько
расширил своё влияние, что с тех пор без его согласия не назначался и не
отзывался ни один канцлер, ни один министр. Его тяготение к сумеречной среде, в
которой смазываются контуры политического характера, а тонкие сети интриг
становятся невидимы, принесло ему вскоре репутацию «серого кардинала в
военной форме». Он был циничен, как бывают циничны впечатлительные натуры,
импульсивен, свободен от предрассудков и обладал темпераментом танцора на
канате: ему повсюду мерещились опасности. Силами контрразведки он
устанавливал слежку даже за друзьями и соседями. Своеобразное сочетание
легкомыслия, чувства ответственности и страсти к интриганству делало его одной
из самых спорных фигур последней фазы существования республики.
Шляйхер исходил из того, что такое широкое народное движение, какое удалось
мобилизовать Гитлеру, невозможно одолеть средствами государственной власти.
Шоковый урок революции, в которой против офицерского корпуса внезапно
выступила серая, бунтующая, страшная масса, заставил как раз наиболее
разумных представителей командования рейхсвером осознать: никогда более
нельзя допускать противостояния армии и народа. Даже и не принимая всерьёз
вождя НСДАП, которого он насмешливо называл «провидцем и кумиром глупцов»,
Шляйхер все же понимал побудительные причины, обеспечившие Гитлеру
гигантский приток новых членов, и считался с ними. Он отнюдь не заблуждался
относительно сомнительных сторон движения, той комбинации беззакония, обид и
идеологического фанатизма, которую один из его сослуживцев-офицеров назвал
«русским характером» партии. Но как раз эти качества и побуждали его ускорить
осуществление своих планов. Пока ещё был жив Гинденбург, а рейхсвер в общем и
целом свободен от явлений разложения, Шляйхер верил, что у него есть шанс
«воспитать» Гитлера и сковать его цепью политической ответственности; тогда
массовая армия его последователей в обстановке ограничений, налагаемых
Версальским договором, могла бы быть использована для усиления «воли к
сопротивлению». Шляйхер осторожно приступил к поискам контакта с Гитлером,
используя для этой цели посредничество Рема и Грегора Штрассера.
Теми же мотивами руководствовался Альфред Гугенберг, что свидетельствовало об
общем стремлении консервативных сил вернуть себе утраченную власть над
неотёсанным хозяином арен и залов для собраний и подчинить его своему
педагогическому влиянию. Когда летом 1931 года Гинденбург пожаловался ему на
«этих молодых подстрекателей» Гитлера и заявил, что не считает НСДАП
«надёжной национальной партией», Гугенберг самоуверенно ответил, что именно
потому-то необходим союз с ними, а кроме того он, Гугенберг, думает, что уже внёс
свою лепту в политическое воспитание национал-социалистов. Теперь и он желал
выправить испорченные отношения с Гитлером – вопреки всему неудачному опыту
прошлых лет.
Усилия разных сторон по сближению с Гитлером совпали с подобными же
попытками самого вождя НСДАП. Он был в недоумении – его успех в сентябре до
сих пор не принёс никаких результатов. Исход выборов, правда, сделал его одним
из главных актёров на политической сцене, но пока оставаясь в изоляции, он в
известном смысле играл «роль без слов». Один из наблюдателей писал: «Гитлер
потерял многие месяцы, он бездеятельно растранжирил время, которое ему теперь
не вернёт и сама вечность. Никакая власть на свете не вернёт ему это 15-е
сентября, эту дрожь побеждённых и растерянность властей. Тогда пробил час
немецкого дуче – законно ли, нет ли, кого это заботило? Но этот немецкий дуче
оказался трусливым, изнеженным пижамным существом, слишком быстро
зажиревшим мелкобуржуазным мятежником, предающимся житейским радостям
и с трудом соображающим, что судьба опускает его вместе с его лаврами в едкий
уксус. Этот барабанщик бьёт по телячьей коже только в тылу… Брут спит».
Поскольку приверженцы Гитлера были связаны между собой не столько
политическими убеждениями, сколько неустойчивыми эмоциями, меняющимися в
зависимости от момента, он действительно больше других нуждался в новых,
притом ощутимых успехах. Надо сказать, что победное шествие партии
продолжается и в 1931 году. Так, на выборах в ландтаг в Шаумбург-Липпе в начале
мая она собрала 26, 5 процентов голосов, а спустя две недели в Ольденбурге – даже
37, 2 процента, став, таким образом, впервые самой сильной фракцией в одном из
ландтагов. Но по сути, эти успехи были бледным слепком того, чего партии в
сентябре удалось достичь в более широких масштабах. К власти они её не
приблизили, и если её сторонники на площадях и узких улочках оглушительно
скандировали: «Гитлер стоит у ворот!», то это звучало так, словно они ещё только
собирались расчистить ему дорогу к этим воротам. Да и в самих земельных
парламентах, где она применяла тактику паралича, НСДАП не могла похвастаться
особыми успехами. Оставалось только на глазах выдыхающееся, все более
судорожное ликование по поводу роста рядов партии, рекордного числа
участников митингов или все новых мучеников идеи – тут уже был уместен тон
торжественно-елейный. Весной подспудное недовольство затянувшимся застоем и
нетерпение выплеснулись в бунте опять-таки берлинских СА под руководством
Вальтера Стеннеса. Руководитель штурмовиков собирался осуществить отделение
своих отрядов от партии и перетянуть на свою сторону колеблющегося Геббельса,
но Гитлер его опередил, прислав распоряжение о снятии Стеннеса, и недовольство
заговорщиков растворилось в новых заверениях и клятвах верности.
Вопреки своим обещаниям побороть «систему», нанося ей поражение за
поражением в предвыборных битвах, Гитлер, начиная с весны, явно стремился
посредством какой-то широкой акции завоевать доверие и поддержку влиятельных
сил. Яснее, чем когда-либо, он осознавал, что, опираясь только на успех в массах,
никогда не достигнет правительственной власти. Статья 48-я, сосредоточившая
власть в руках президента и его ближайшего окружения, снизила вместе с властью
парламента и значение побед на выборах: основанием для притязания на пост
канцлера было теперь не число собранных голосов, а воля президента. Поэтому
завоевать Гинденбурга было в известном смысле важнее, чем получить
большинство голосов.
Как обычно, Гитлер стал действовать на разных уровнях одновременно. Его
лейпцигская клятва верности закону и легальности уже содержала в себе скрытое
обещание благопристойного поведения и намёк на возможность союза. В начале
года он получил знак от фон Шляйхера: национал-социалистам было разрешено
служить в пограничных войсках. В качестве ответного шага Гитлер своим указом
от 20 февраля запретил штурмовикам участие в уличных схватках, и их
подразделение в Касселе, вооружившееся вопреки приказу, просто распустил. В
это же время Рему в апрельском циркуляре пришлось даже заявить, что, если
Гитлер станет канцлером, отряды СА будут «возможно, излишними». Гренер в эти
же дни писал одному из своих друзей: «Прекрасный Адольф весь сочится
лояльностью» и вообще перестал кого-либо тревожить. Когда католические
епископы в остро сформулированном заявлении заявили об опасности, исходящей
от Гитлера, он немедленно послал своего связного Германа Геринга как человека,
внушающего доверие, с посреднической миссией в Рим. В интервью, данном им
газете «Дейли экспресс», Гитлер высказался за интенсивное сотрудничество
немцев и англичан в борьбе за отмену репараций, показал себя человеком
рассудительным и зрелым и всячески подчёркивал объединяющие моменты.
Вильгельм Пик, депутат рейхстага от Коммунистической партии, сказал, что
Красная армия готова поспешить на помощь революционным освободительным
силам внутри страны. Гитлер использовал эти слова, чтобы заявить одной из
американских газет, что НСДАП – это плотина на пути надвигающегося мирового
большевизма. У одного из современников мы читаем: «Теперь он бранится гораздо
меньше, уже не ест на завтрак евреев» и вообще старается «больше не походить на
человека, который весь во власти одной мании». Его забота о добропорядочной
репутации распространялась и на чисто внешние моменты. Так, он отказался от
маленькой, скромной гостиницы «Сан-Суси», где раньше останавливался при
наездах в Берлин, и впредь – не без вызова – снимал номер в респектабельном
«Кайзерхофе» на Вильгельмсплац, почти напротив имперской канцелярии.
Представители правых сил, уже подготовившие рецепт укрощения строптивого
фюрера, уверяли друг друга, что Гитлер наконец-то стоит на пути сотрудничества с
государством.
Не оставил он и своих притязаний на благосклонность предпринимательских
кругов, которые в общем и целом все ещё проявляли сдержанность. В лице г-жи
фон Дирксен, устраивавшей регулярные приёмы в «Кайзерхофе» и обладавшей
большими связями, он снова обрёл одну из тех немолодых покровительниц,
энергичности которых он был так многим обязан. Г-жа Бехштайн тоже по-
прежнему хлопотала в его пользу. Другие контакты налаживались через Геринга, у
которого был открытый дом, и журналиста Вальтера Функа, специалиста по
экономическим вопросам. Кроме того, Вильгельм Кепплер, мелкий делец,
пострадавший от кризиса, сводил с движением симпатизировавших ему
промышленников и основал «Кружок друзей экономики»; правда, впоследствии
этот «кружок» из-за связей с Гиммлером получил чудовищную репутацию. Отто
Дитрих, располагавший обширными семейными связями в промышленных кругах и
с августа 1931 года заведовавший отделом печати НСДАП, заметил: «Летом 1931
года фюрер в Мюнхене внезапно принял решение о систематической обработке
влиятельных хозяйственников, составляющих ядро сопротивления, и
поддерживаемых ими партий центра». На собственном «мерседесе-компрессоре»
Гитлер предпринял длительную поездку по всей Германии, чтобы провести
доверительные переговоры. Секретности ради некоторые из них проводились «на
уединённых лесных опушках, на лоне матери-природы». В имении Кирдорфа
«Штрайтхоф» он провёл переговоры с более чем тридцатью ведущими
представителями тяжёлой промышленности. Грегора Штрассера и Готфрида
Федера, которые в подтверждение уже отброшенных социалистических целей
потребовали в рейхстаге экспроприации «банковских и биржевых воротил», Гитлер
демонстративно заставил снять их предложение, а когда коммунистическая
фракция со своей стороны доставила себе удовольствие внести это предложение,
не изменив в нём ни слова, он принудил депутатов голосовать против. С тех пор
Гитлер говорил о своих экономических планах только неясными намёками.
Одновременно он отмежевался от упрямца Федера и иногда просто запрещал ему
публичные выступления.
Наконец, в первые дни июля Гитлер в Берлине встретился с Гугенбергом, а вскоре
– с представителями «Стального шлема» Зельдте и Дюстербергом, которые опять
склоняли его к союзу. Затем состоялась встреча Гитлера с фон Шляйхером и
начальником главного управления сухопутных войск, генералом фон
Хаммерштайном-Эквордом. Совещался он и с Брюнингом, Тренером и снова со
Шляйхером и Брюнингом. Целью переговоров было взаимное выяснение
намерений и сближение – с тем, чтобы включить Гитлера в систему, против самого
принципа которой он боролся, поймать его в сеть тактических союзов и, как считал
генерал Гренер, «теперь уже
