провокацию“, вовсе не собирается сразу же отступать, а жёстко добивается своего
и вызывающе отвечает на это: Мы боремся сегодня! И будем бороться завтра! А
если вы сегодня считаете наше собрание провокацией, то на следующей неделе мы
соберёмся снова… И если вы говорите: „Вы не смеете выходить на улицы“, – мы все
равно выйдем на улицы! И если вы говорите нам: „Тогда мы вас побьём!“, – то
сколько бы жертв нам ни пришлось принести, эта молодая Германия будет
маршировать всегда… А если нам ставят в упрёк нашу нетерпимость, то мы гордо
признаемся – да, мы нетерпимы, мы приняли неумолимое решение искоренить
марксизм в Германии до последнего корешка. Мы приняли это решение вовсе не
из любви к дракам, и я вполне могу себе представить жизнь поспокойнее, чем эти
вечные метания по всей Германии…
(Но) сегодня мы переживаем поворотный момент немецкой судьбы. Если
теперешнее развитие событий продолжится, то Германия неизбежно погрязнет в
большевистском хаосе; если же такое развитие событий будет остановлено, то
нашему народу придётся пройти школу железной дисциплины… Либо удастся
снова переплавить весь этот конгломерат партий, союзов, объединений,
мировоззрений, сословного чванства и классового безумия в единый стальной
народный организм – либо Германия, не добившись такой внутренней
консолидации, погибнет окончательно…
Мне часто говорят: «Вы всего лишь барабанщик национальной Германии!» Ну и
что, если я только бью в барабан?! Сегодня вбить в этот немецкий народ новую
веру было бы большей заслугой государственного масштаба, чем постепенно
проматывать существующую… (Одобрительный шум в зале). Я очень хорошо знаю,
господа: если национал-социалисты маршируют по улице, а вечером внезапно
начинается суматоха и скандал, то обыватель, выглядывая из-за занавески в окно,
говорит: «Опять они нарушают мой ночной покой и мешают мне уснуть»… Но не
забывайте, что это немалая жертва для многих сотен тысяч членов СА и СС из
национал-социалистического движения, если они вынуждены день за днём
садиться в грузовики, охранять собрания, маршировать, проводить ночи без сна и
возвращаться на рассвете – либо снова в мастерские и на заводы, либо на биржу
труда, чтобы получить там нищенское пособие по безработице… Если бы сегодня
вся нация прониклась такой же верой в своё предназначение, как эти сотни тысяч,
если бы вся нация разделяла этот идеализм, то мир увидел бы ныне другую
Германию! (Оживление, аплодисменты.)»
Несмотря на все аплодисменты, прерывавшие речь Гитлера в защиту мощного
имперского государства и предпринимательских привилегий во имя «авторитета
личности», в конце мероприятия к возгласу Фрица Тиссена «Хайль, г-н Гитлер!»
присоединилось всего около трети участников. Материальная польза от этого
выступления не оправдала ожиданий, но основной выигрыш заключался в том, что
Гитлер наконец-то преодолел прежнюю изоляцию. Тем заметнее становилась
теперь изоляция государства. Растущая армия противников со всех сторон
осаждала расшатанные позиции республики. В Пруссии, где все ещё правила
коалиции под руководством социал-демократов, «Стальной шлем», Немецкая
национальная народная партия, НСДАП, Немецкая народная партия и даже
коммунисты предприняли совместную попытку изменить соотношение сил во
властных структурах и путём референдума добиться роспуска ландтага. Все вместе
они собрали не больше 37 процентов голосов, но впечатление, что существует
широкий фронт сил, желающих убрать эту власть, осталось.
Ожесточённые схватки прежде всего между полувоенными боевыми отрядами
коммунистов и национал-социалистов, а также и тех и других с полицией,
беспорядки на улицах, кровавые эксцессы в конце каждой рабочей недели тоже
были симптомом подорванного авторитета государства. В день еврейского Нового
года берлинские СА под руководством графа Хельдорфа во многих местах учинили
беспорядки, в университетах студенты устраивали шумные сходки против
непопулярных профессоров, а во время судебных процессов против членов НСДАП
случались беспримерные выходки. Да, пока ещё гражданской войны не было. Но в
ушах нации все ещё громко звучали слова Гитлера о том, что скоро покатятся
головы. Быстро ширилось убеждение, что на улицах происходит нечто большее,
чем (иногда кровавые) драки партий, конкурирующих между собой в борьбе за
симпатии избирателей и места в парламентах. «Буржуазные партии видят свою
цель не в уничтожении (противника), а всего лишь в победе на выборах», – говорил
Гитлер несколько раньше. К этому он добавил: «Мы совершенно ясно осознаем,
что будем уничтожены, если победит марксизм; но если победим мы, будет
уничтожен марксизм, и уничтожен без остатка; мы тоже не признаем никакой
терпимости. Мы не успокоимся, пока не будет уничтожена последняя газета,
ликвидирована последняя организация, устранён последний просветительный
центр и обращён в нашу веру или истреблён последний марксист. Среднего пути
тут нет». То, что происходило на улицах, было репетицией такой гражданской
войны, которая навёрстывала упущенный в 1919 году шанс расправы с прерванной
революцией и была доведена до конца лишь весной 1933 года, в «подвалах для
героев» и концлагерях СА.
В этой чрезвычайно напряжённой ситуации поведение противников Гитлера
определялось нежеланием доводить его до крайности. В конце ноября 1931 года,
спустя десять дней после выборов в ландтаг земли Гессен, на которых НСДАП,
получив 38, 5 процентов всех мандатов, стала сильнейшей фракцией, некий
перебежчик из НСДАП передал начальнику полиции Франкфурта план действий
национал-социалистов Гессена на случай попытки восстания под руководством
коммунистов. Этот «боксхаймский документ», названный так по имению вблизи
Вормса, которое было прибежищем гитлеровцев во время их заговорщических
сходок, предусматривал захват власти штурмовиками и родственными им
организациями, «беспощадные меры» с целью добиться «самой суровой
дисциплины» населения, а при любом акте сопротивления или просто
неповиновения – смертную казнь, которая при определённых условиях должна
была осуществляться «без суда, на месте». Имелось в виду также отменить на
некоторое время частную собственность и все выплаты процентов по долгам,
ввести общественное питание населения и трудовую повинность; правда, для
евреев не было запланировано ни питания, ни трудовой повинности.
По реакции Гитлера на факт публикации документа было ясно, что в своих
тактических замыслах он все более осознанно учитывал и опасения своих
конкурентов, и страхи общественности. Как бы то ни было, он, в отличие от своей
практики при нарушении принципа легальности полугодовой давности, на этот раз
не принял никаких дисциплинарных мер против авторов этой программы действий
и ограничился тем, что снял с себя ответственность за неё. Возможно, что
программа эта в мелочах отличалась от его замыслов и, прежде всего, в каких-то
полусоциалистических элементах противоречила его новому курсу. Тем не менее,
она необыкновенно точно учитывала ту идеальную исходную ситуацию для захвата
власти, к которой он всегда стремился: точно так же, как и эта концепция, он
исходил из представлений о попытке коммунистического восстания, которое
заставит государственную власть взывать о помощи; и тогда на арену выйдет он со
своими штурмовиками и сможет действовать силой от имени права и с подобием
права. Такой просьбы о помощи он безуспешно добивался в ночь с 8-го на 9-е
ноября 1923 года от г-на фон Кара. Никогда он не стремился добиться власти,
чтобы уподобиться бесчисленным другим политикам. Он желал предстать перед
нацией её избавителем от железной хватки коммунизма и, окружённый
спасительным воинством, достичь господства. Эта исходная позиция
соответствовала его драматическому и одновременно эсхатологическому
темпераменту, поскольку он всегда считал себя участником всемирной борьбы с
силами тьмы. Тут играли роль туманные и полуосознанные вагнеровские мотивы –
образ белоснежного рыцаря, Лоэнгрина, чаши святого Грааля и белокурой дамы,
которой грозит опасность. Когда впоследствии обстоятельства не сложились
именно таким желаемым образом и коммунистическая попытка путча, как писал
Геббельс, «не разгорелась», Гитлер попытался выстроить её сам, пусть даже
приблизительно.
Раскрытие боксхаймских планов не имело никаких последствий. Тот факт, что
бюрократия и судебные власти явно затягивали рассмотрение серьёзнейшего дела
об измене родине, а политические структуры, пожимая плечами, просто махнули
на него рукой и тем упустили возможность использовать его для решительных мер
в последний час, бросает яркий свет на быстрый и повсеместный упадок
лояльности. Вместо того, чтобы арестовать Гитлера, – а улик против него вполне
хватало – и поставить его перед судом, они по-прежнему проявляли готовность к
переговорам. Более того, обеспокоенные его угрозами, они старались пуще
прежнего. Теперь-то стало ясно, насколько было важно, что он успел добиться
приёма у Шляйхера и Гинденбурга, что влиятельные политики, предприниматели и
представители знати согласились видеть в нём партнёра, короче – что он снова
приблизился к окружению «господина президента». Впрочем, к этому времени
представлялось уже сомнительным, могли ли полицейские или правовые меры ещё
как-то обуздать национал-социалистическое движение и не получилось ли бы в
результате в высшей степени нежелательного психологического эффекта. Во
всяком случае, прусский министр внутренних дел Зеверинг в декабре 1931 г.
отказался от плана, заключавшегося в том, чтобы силами полиции арестовать
Гитлера прямо на одной из его пресс-конференций в отеле «Кайзерхоф» и выслать
из Пруссии. А генерал фон Шляйхер в ответ на требование энергичных мер против
национал-социалистов, прозвучавшее в ходе одного из совещаний, сказал: «Для
этого у нас уже нет достаточных сил. Если мы попытаемся это сделать, нас просто
сметут!»
Самонадеянное мнение, что гитлеровская партия – это всего-навсего кучка
мелкобуржуазных отбросов и демагогов-шарлатанов, неожиданно стало
превращаться в свою противоположность. В редких случаях, но совершенно
однозначно возникало чувство парализующей апатии, словно перед лицом
стихийного бедствия. «Это движение молодых, и остановить его невозможно» – так
резюмировал британский военный атташе настроения, овладевшие немецким
офицерским корпусом. Исследуемая нами здесь история восхождения НСДАП – это
одновременно и история истощения и упадка республики. Для сопротивления ей
не хватало не только сил, но и впечатляющей картины будущего, в то время как
Гитлер рисовал её в риторическом экстазе. Только немногие ещё верили, что
республика выживет.
«Бедная система!», – иронически записал в своём дневнике Геббельс.
Глава III
Перед вратами власти
На выборы, на выборы! Ближе к народу! Мы все очень счастливы.
Восхождение Гитлера – это результат не только его виртуозной демагогии,
ловкости и пыла радикала; казалось, что путь ему расчищали сами силы
иррационального. В течение 1932 года пять крупных избирательных кампаний
позволили ему, главным образом из-за случайного совпадения сроков, эффектно
показать своё превосходство в области, наиболее ему близкой, – в агитации.
Весной истекал срок полномочий президента страны. Чтобы избежать риска и
последствий радикализации, Брюнинг заблаговременно разработал план, согласно
которому поправкой к конституции Гинденбургу должно было быть обеспечено
пожизненное правление. Все его намерения имели одну цель – выиграть время.
Зима принесла новое, невообразимое обострение кризиса. В феврале 1932 года
число безработных превысило 6 миллионов. Но как трезвый специалист,
уверенный в том, что его принципы гораздо выше любого низменного
приспособленчества политика, Брюнинг жёстко держался своего курса: он
надеялся на окончательную отмену репараций, успех конференции по
разоружению, достижение Германией равноправного положения, а также в
значительной мере на весну и свою концепцию суровой экономии вплоть до голода.
Но люди не разделяли ни его суровости, ни его надежд. Они страдали от голода,
холода и всех унизительных условий существования. Они ненавидели бесконечные
чрезвычайные постановления с их шаблонными призывами к готовности приносить
жертвы: многие упрекали правительство в том, что оно только управляет нищетой,
вместо того, чтобы её устранить. Но если проповедуемая Брюнингом политика
неумолимой бережливости была проблематичной с точки зрения экономики, то в
политическом отношении она оказалась просто недейственной и не находила
отклика у отчаявшихся людей. В холодной деловитости Брюнинга не было того
патетического жертвенного обертона, который даже из крови, пота и слез
способен сделать восторженно встречаемый цирковой номер. Никто не склонен так
легко согласиться с тем, что нищета – это просто нищета, и больше ничего.
Растущее неприятие республики происходило и от её неспособности придать
бедственному положению и постоянным
