тут же брать на себя какие-либо обязательства, владелец имения в Нойдеке, по
свидетельству одного из очевидцев, грохнул кулаком по столу и в ультимативном
тоне заявил: «Я прошу вас, господин рейхсканцлер фон Шляйхер – а как старый
солдат вы наверняка знаете, что просьба – это только вежливая форма приказа, –
чтобы сегодня же ночью кабинет собрался, принял бы законы в том направлении, о
котором здесь говорилось, и положил их мне завтра утром на стол на подпись».
Сначала Шляйхер, казалось, готов был уступить нажиму президента. Но всего
несколько часов спустя стала известна демагогическая резолюция имперского
земельного союза, вынудившая его принять вызов и сразу же прервать переговоры.
Когда он двумя днями позже ещё и отказался предоставить реакционеру
Гутенбергу пост министра экономики и недвусмысленно подтвердил свою
социально-политическую аргументацию, все пошатнулось; теперь против него
выступили и правые. Социал-демократия и раньше отказала «дьявольскому
генералу» в какой-либо поддержке и даже запретила профсоюзному лидеру
Ляйпарту переговоры со Шляйхером. В оценке Гитлера социал-демократы стали
пленниками собственных одномерных представлений, самодовольно
приукрашенных идеологическими стереотипами и недомыслием. Подобно
консервативным деятелям с их особым сознанием, будто они «уполномочены самой
историей», социал-демократы в своём самодовольстве, под которое они подводили
историко-философскую базу, полагались на автоматическое действие прогресса;
поэтому в Гитлере они видели всего лишь отклонение от прямого пути,
драматическое обострение ситуации перед окончательным прорывом к свободному
общественному строю. Шляйхер, конечно, своими бесчисленными интригами и
незаконными махинациями сам почти полностью подорвал доверие к себе, но этого
ещё было недостаточно, чтобы не доверять ему больше, чем Гитлеру. В том
равнодушии, с каким социал-демократическое руководство позволило свалить
генерала, сказалась в известной мере традиционная насторожённость по
отношению к самому этому государству, которое никогда полностью не
соответствовало их представлениям. Как бы то ни было, во всех этих оговорках,
диссонансах и возражениях потерялось понимание того факта, что Шляйхер был
последней остававшейся альтернативой Гитлеру, в нетерпении стоявшему перед
вратами власти. В годы после краха «большой коалиции» СДПГ не проявила,
пожалуй, ни одной значительной инициативы; теперь она снова собралась было с
силами – но только для того, чтобы уничтожить последний малый шанс республики
на спасение.
Хитроумный канцлер быстрее, чем ожидали, оказался таким образом в
безвыходной ситуации: как личность он не дорос до своей же собственной по сути
правильной концепции. Его программа создания рабочих мест настроила против
него предпринимателей, его переселенческая программа обозлила аграриев, его
происхождение – социал-демократов, а его предложения Штрассеру – национал-
социалистов. Реформа конституции оказалась настолько же неосуществимой, как
правление с парламентом, без парламента или захват власти: казалось, что
политика на нём вообще кончилась. Если Шляйхер и оставался какое-то время в
своём ведомстве, то только потому, что заговорщики пока не пришли к согласию
относительно состава нового кабинета. Именно эти вопросы стали теперь
предметом лихорадочной закулисной деятельности.
Что касается Гитлера, то он, чтобы укрепить свои позиции на переговорах и
придать большую основательность претензиям НСДАП на власть, сконцентрировал
все силы на выборах в ландтаг крохотной земли Липпе, назначенные на 15 января.
В ходе этой чрезвычайно дорогостоящей предвыборной борьбы он снова собрал
всех известных партийных ораторов в замке барона фон Ойенхаузена, и вечер за
вечером они наводняли собой эту землю. В первый день, писал Геббельс, «я
выступил трижды, частично в совсем маленьких деревушках»; сам Гитлер за
несколько дней выступил на восемнадцати митингах. То точное психологическое
чутьё, которое многими так и не было понято или высокомерно презиралось,
помогло ему распознать шанс, даваемый этими выборами. С самого начала вся
агитация была направлена на то, чтобы представить результаты выборов как
решающую репетицию в борьбе за господство, и действительно – общественность
поддалась этому внушению: она ожидала результатов этого второстепенного
события, голосования каких-то ста тысяч избирателей, так, словно это было нечто
вроде суда Божия, определявшего «политическое будущее 68-миллионного
народа».
Благодаря предпринятым усилиям Гитлер 15-го января достиг первого успеха со
времени июльских выборов. Правда, партия собрала 39, 5 процента голосов, а это
было меньше, чем в том же Липпе ранее, к тому же демократические партии,
особенно СДПГ, в целом завоевали большее количество голосов, чем гитлеровская
партия. Однако общественность во главе с президентской верхушкой увидела в
этом успехе не результат непропорционально больших усилий и не совпадение
благоприятных обстоятельств, позволивших истощённой и не способной на
крупную кампанию НСДАП использовать малые выборы; исход выборов был
воспринят как доказательство восстановления нимба неотразимости, окружавшего
гитлеровское движение.
Поэтому встретившись 18-го января в Берлине-Далеме у недавно примкнувшего к
нему виноторговца Иоахима фон Риббентропа с Францем фон Папеном, Гитлер ещё
самоувереннее потребовал для себя пост канцлера. Папен возразил, что для этого
его собственного влияния на президента недостаточно, и переговоры грозили
окончательно зайти в тупик. Только несколькими днями позже в строжайшей
тайне была осуществлена идея подключить Гинденбурга-сына, что позволило
продвинуться на переговорах. Гитлер и сопровождавшие его лица под покровом
темноты вошли в дом Риббентропа со стороны сада, а в это время Оскар фон
Гинденбург и статс-секретарь Майснер демонстративно показались в опере,
прежде чем сразу же после антракта тайно покинуть ложу. Что касается Папена,
то шофёр привёз его в машине Риббентропа.
Как только все были в сборе, Гитлер попросил сына президента выйти с ним в
соседнюю комнату, так что Оскар фон Гинденбург, специально настоявший на
участии Майснера, оказался внезапно изолированным. Предмет этого разговора с
глазу на глаз, продолжавшегося около двух часов, до сих пор достоверно
неизвестен. В соответствии со своими тактическими методами Гитлер, вероятно,
попытался обеспечить себе поддержку президентского сына с помощью
испытанной комбинации угроз и лести. К угрозам могло относиться обвинение
Гинденбурга в попытке совершить государственный переворот в Пруссии, которое
национал-социалисты не раз собирались предъявить. Не исключено также, что
Гитлер оказал на Оскара нажим, намекнув, что НСДАП разоблачит скандальную
неуплату налога семьёй Гинденбургов при передаче прав собственности на имение
Нойдек. Конечно, и присущая Гитлеру сила внушения не могла не произвести
впечатления на президентского сына, и без того склонного к оппортунизму. Как бы
то ни было, Оскар, пришедший в дом Риббентропа с большим предубеждением
против Гитлера, на обратном пути сказал Майснеру, что теперь уже нет другой
возможности, кроме как сделать Гитлера канцлером, тем более что и Папен между
тем якобы согласился на вице-канцлерство.
К тому времени и Шляйхер впервые, пожалуй, осознал всю опасность ситуации. 23-
го января он посетил Гинденбурга и откровенно признал, что его план – расколоть
НСДАП и придать кабинету парламентскую основу – провалился.
Но когда вслед за этим он испросил у президента полномочий на роспуск
рейхстага, объявление чрезвычайного положения и указ об одновременном
запрещении НСДАП и КПГ, Гинденбург напомнил ему о споре, состоявшемся 2-го
декабря. Тогда Папен предлагал похожее решение вопроса, но вынужден был
отступить, натолкнувшись на возражения Шляйхера. Канцлер указал на
изменившиеся обстоятельства, но на старика это не возымело действия, и после
консультации с Майснером он отклонил предложение Шляйхера.
Как и следовало ожидать, камарилья немедленно известила общественность о
намерениях Шляйхера. Все стороны немедленно выразили категорический
протест. Национал-социалисты с наигранным возмущением жаловались на планы
государственного переворота по типу «Примо де Шляйхерос»; понятно, что
возмущены были и коммунисты, а у демократических центристских партий
канцлер растерял последние остатки своего престижа. Такая дружная реакция
возымела своё действие на Гинденбурга и, вероятно, побудила его более
благосклонно отнестись к планам создать кабинет Гитлера. Кроме того, 27-го
января Геринг посетил в президентском дворце Майснера и попросил передать
«почтеннейшему генерал-фельдмаршалу», что в отличие от Шляйхера Гитлер не
намерен отягощать совесть президента, заставляя его нарушать право, и будет
неуклонно соблюдать конституцию.
А между тем неутомимый Папен действовал, не покладая рук. На этот раз он
старался сделать запланированный кабинет более приемлемым для Гинденбурга
путём включения в него дойч-националов и близких к президенту руководителей
«Стального шлема». Если Дюстерберг решительно возражал против якобы
«настоятельной необходимости» кабинета Гитлера, то Зельдте и Гугенберг были
согласны с планами Папена. Ничему не научившись на опыте прошлых лет,
Гугенберг заявлял, «что ничего ведь не может случиться», поскольку Гинденбург
останется президентом и верховным главнокомандующим рейхсвера, Папен станет
вице-канцлером, он сам возьмёт на себя всю экономику, а Зельдте – министерство
труда: «Следовательно, мы создадим для Гитлера определённое обрамление».
Сам же Гинденбург, уставший, запутавшийся и способный только моментами как-
то разбираться во всех этих хитросплетениях, вероятно, все ещё думал о кабинете
фон Папена, в котором Гитлер был бы вице-канцлером. Когда генерал фон
Хаммерштайн, начальник управления сухопутных войск, утром 26-го января
высказал ему свои сомнения по поводу развития политических событий,
Гинденбург «чрезвычайно обидчиво» запретил «оказывать на него какое-либо
политическое влияние, но потом – наверное, чтобы меня успокоить, – сказал что „и
не подумает сделать австрийского ефрейтора министром обороны или
рейхсканцлером“. Однако уже на следующий день у президента появился Папен,
заявивший, что в настоящий момент создать кабинет фон Папена не
представляется возможным. Теперь Гинденбург остался в одиночестве и один
возражал против назначения Гитлера.
Какие именно обстоятельства привели к перелому в ходе следующего дня, сегодня
трудно сказать. Конечно, не остались без последствий массированные попытки
камарильи повлиять на президента, так же, как и угрозы со стороны НСДАП или
вмешательство представителей групп интересов крупных аграриев или дойч-
националов. Определённую роль сыграло и то, что Шляйхер уже ни для кого не
был подходящей альтернативой; наконец, не могло не повлиять на президента и то
обстоятельство, что обещанное избалованным молодцом-Папеном новое
правительство должно было состоять исключительно из представителей правых.
Дело в том, что уже при отставке Брюнинга одним из решающих мотивов было
соображение того рода, что правительству нужно, наконец, поправеть и покончить
с порядками, которые усталый дух Гинденбурга понимал как «господство
профсоюзных бонз»; теперь тот же мотив обернулся против Шляйхера.
Руководители партий, снова привлечённые Гинденбургом для консультации, тоже
выступили против канцлера-генерала, но отклонили и возможный новый
эксперимент с Папеном. Больше того, они дали понять, что пришло, наконец,
время позвать Гитлера, обеспечив себе возможную подстраховку, и связать ему
руки возложенной на него ответственностью, чтобы подвергнуть его тому же
процессу морального износа, которому сами они так долго платили дань.
Республика действительно была при последнем издыхании.
Утром 28-го января Шляйхер предпринял последнюю попытку удержать игру в
своих руках, заявив, что будет просить Гинденбурга о полномочиях на роспуск
рейхстага – или же откажется от своего поста. Ближе к полудню он отправился в
президентский дворец, и тут окончательно выяснилось, до какой степени он
потерял влияние, поскольку его вплоть до этого времени явно никто не
информировал о планируемом канцлерстве Гитлера. Наоборот, он, кажется, до
последнего момента верил, что Гинденбург останется на его стороне и выполнит
своё обещание в любое время дать ему полномочия на роспуск парламента.
Поэтому когда президент просто отклонил его повторные требования, Шляйхер,
вероятно, почувствовав себя ещё и лично оскорблённым, насколько известно, в
резком тоне заявил: «Я признаю за вами, г-н рейхспрезидент, право быть
недовольным тем, как я исполняю свои обязанности, хоть вы всего четыре недели
назад и уверяли меня в обратном. Я признаю за вами также право сместить меня.
Но права на то, чтобы за спиной вами же призванного канцлера сговариваться с
кем-то другим, я за вами не признаю. Это вероломство». Гинденбург возразил, что
и так уж одной ногой стоит в могиле и не уверен, не придётся ли ему на небесах
раскаиваться в своём решении, на что Шляйхер холодно и возмущённо ответил:
«После того, как вы не оправдали оказанного вам доверия, я не уверен, ваше
превосходительство, что вы попадёте на небеса».
Сразу же после ухода Шляйхера
