воли нации свершилась».
На самом же деле унификация была той своеобразной формой, в которой
осуществлялась национал-социалистическая революция. В предшествующие годы
Гитлер постоянно выступал против старомодных и сентиментальных
революционеров, которые видели в революции «спектакль для масс», заявляя: «Мы
не балаганные революционеры, рассчитывающие на люмпен-пролетариат».
Революция, по его представлениям, была не бунтом, а управляемым беспорядком,
не произволом и не беззаконной анархией, а триумфом упорядоченного насилия.
Поэтому он с явным неудовольствием воспринимал террористические акции СА,
развернувшиеся непосредственно после выборов, дополнительно подогретые
шумными лозунгами победы, – не потому, что это было насилие, а потому, что они
были необузданными. Противники, ренегаты или посвящённые в сокровенные
тайны становились жертвами безудержной жажды мести. В округе Хемниц в
течение двух дней было убито пять коммунистов и застрелен издатель социал-
демократической газеты, в Гляйвице депутату от партии Центра бросили в окно
ручную гранату, вооружённые штурмовики ворвались на заседание
обербургомистра Дюссельдорфа д-ра Лера и избили кожаной плёткой одного из
присутствующих. В Дрездене СА сорвали концерт дирижёра Фрица Буша, в Киле
убили адвоката, который был членом СДПГ. СА бойкотировали еврейские
магазины и освобождали из тюрем своих товарищей по партии, занимали банки и
заставляли увольнять политически неугодных им чиновников. Параллельно с этим
шла волна взламывания квартир, грабежей и разбоя, в отдельных случаях отряды
СА занимались дикой торговлей людьми, отпуская политических противников на
свободу за высокий выкуп. Учитывая все подобные обстоятельства, число убитых в
течение первых месяцев оценивали в 500—600, а количество отправленных в
лагеря, о которых Фрик говорил уже 8 марта, – в 50 тысяч и более. Как всегда, при
анализе комплексных моделей поведения национал-социалистов обнаруживается
почти не распутываемый клубок политических мотивов, удовлетворения личных
инстинктов и холодного расчёта: о таком положении вещей свидетельствует
перечень имён некоторых жертв этого периода: наряду с поэтом-анархистом
Эрихом Мюзамом среди убитых были директор театра Роттер и его жена, бывший
национал-социалистический депутат Шефер, передавший властям «боксхаймские
документы», ясновидец Хануссен и баварский майор полиции Хунглингер, который
9 ноября 1923 года усмирял Гитлера в пивной «Бюргерброй»; далее бывший
командир СС Эрхард Хайден и, наконец, убивший Хорста Весселя Али Хелер. Все
жалобы своих буржуазных партнёров на растущее господство улицы Гитлер резко
и оскорблённо отметал; Папену он заявил, что просто восхищён «небывалой
дисциплиной» своих штурмовиков и эсэсовцев, он опасается, что «история
однажды упрекнёт нас, что мы, может быть, сами уже заразились слабостью и
трусостью нашего буржуазного мира, в исторический час действовали в белых
перчатках вместо того, чтобы пустить в ход стальные кулаки»; он никому не
позволит увести себя в сторону от выполнения своей миссии истребления
марксизма и «поэтому самым настоятельным образом просит в будущем не
обращаться к нему с подобными жалобами». Тем не менее уже 10 марта он
предупредил СА и СС о необходимости «вести себя так, чтобы в истории нельзя
было сравнивать национальную революцию 1933 года с революцией
спартаковского сброда в 1918 году».
Естественно, СА были глубоко разочарованы такими предупреждениями. Они
всегда понимали под захватом власти открытое применение насилия, за которое ни
перед кем отвечать не приходится, они гонялись за людьми, пытали и убивали их
не в последнюю очередь ради того, чтобы придать революции её подлинный
темперамент. И они не хотели, чтобы многолетние обещания, согласно которым
Германия после победы будет принадлежать им, теперь вдруг обернулись ни к
чему не обязывающими метафорами, они связывали с былыми посулами
совершенно конкретные притязания на офицерские патенты, должности
руководителей окружных управлений, «тёпленькие местечки», социальную
обеспеченность, в то время как гитлеровская концепция захвата власти
предусматривала, по крайней мере на первом этапе, замены лишь на ключевых
постах в процессе хорошо дозированного нажима; массу специалистов второго
эшелона надо было заставить сотрудничать при помощи обманных манёвров и
угроз. Поэтому Гитлер старался успокоить своих штурмовиков обтекаемыми
заявлениями: «Час разгрома коммунизма придёт!» – заклинал он их уже в начале
февраля.
Разочарования СА были, однако, надеждами бюргерства. Оно ожидало
восстановления порядка, а не произвола, убийств или создания диких концлагерей
коричневыми преторианцами. Тем с большим удовлетворением взирало оно теперь,
как СА призывались к порядку, как их революционный порыв к действию все
больше глушили заданиями собирать пожертвования, расхаживая с кружкой, или
даже посещением церкви по воскресеньям, куда их вели строем. Сбивающее с
толку, но работающее на повышение престижа представление о Гитлере как
умеренном деятеле, который, блюдя законность, постоянно ведёт изматывающие
схватки со своими радикально настроенными соратниками, порождено
впечатлениями этого времени.
Но по-настоящему целостной и высокоэффективной тактика «легальной
революции» становилась благодаря второму «волшебному слову», которым
оперировал Гитлер – «национальное возрождение». Оно служило революционным
оправданием не только многочисленным, отчасти неконтролируемым, а отчасти
управляемым актам насилия, но и давало все ещё оскорблённой в своём
национальном самосознании стране завораживающий лозунг, за мишурой которого
можно было спрятать все далеко идущие властные цели режима. Начиная от
консервативных «укротителей» Гитлера в кабинете вплоть до широких кругов
буржуазной общественности – на всех их сочетание запугивающего насилия и
национальной фразеологии, которая сопровождала все акты произвола потоками
патетических словоизлияний, придавая им некое возвышенное значение,
оказывало исключительно сильное парализующее действие и приводило к тому,
что беззастенчивое утверждение национал-социалистов у власти не только не
встречало никакого сопротивления, но ещё и горячо приветствовалось как
надпартийный «национальный подъем».
Такова была схема мыслей и чувств, которая теперь единообразно вбивалась в
голову нации, ориентируя её в нужном направлении. В центре её стояла в
бесчисленных и порой доходящих до гротеска вариантах фигура «народного
канцлера», который, высоко вознесшись над спором партий и мелкими
интересами, радеет только о законности и благе нации. Теперь Геббельс сам
взялся за разработку этого образа во всё более оглушительной пропаганде,
используя все давление государственных рычагов. 13 марта Гинденбург подписал
декрет о назначении его главой «имперского министерства народного
просвещения и пропаганды», создание которого планировалось с самого начала, но
откладывалось из-за партнёров по коалиции. Тем самым Гитлер впервые нарушил
все прежние обещания сохранять состав кабинета неизменным. Новый министр
урвал себе из сферы компетенции своих коллег обширные полномочия, но вёл
себя, однако, с непринуждённой корректностью, которая выгодно отличалась от
разухабистых манер большинства упивавшихся победой коричневых вождей. В
своей первой программной речи перед представителями печати он заявил:
«Создавая новое министерство, правительство преследует цель не предоставлять
народ самому себе. Нынешнее правительство – это народное правительство…
Новое министерство будет информировать народ о намерениях правительства,
чтобы достичь политического единства народа и правительства».
Создание нового министерства Гитлер не без иронии обосновал на заседании
правительственного кабинета перечнем предельно общих задач, выделив при этом,
например, необходимость подготовить население к решению вопроса о
растительном масле и жирах. Но никто из министров не задавал уточняющих
вопросов и не требовал объяснений, за считанные недели вся решимость
консерваторов не дать ему развернуться испарилась, что свидетельствует не
только о тонко продуманной сдержанности в использовании директивных
компетенций, но и о гипнотической энергии. Папен только услужливо поддакивал,
Бломберг был полностью очарован Гитлером, виртуозом по этой части, Гугенберг
позволял себе от случая к случаю пробормотать под нос выражения недовольства,
а остальные были фактически не в счёт. Задача, за которую на самом деле без
промедления взялся Геббельс, заключалась в подготовке первого мероприятия,
которым новое государство должно было заявить о своём характере и
одновременно расчистить путь в психологическом плане для запланированного
закона о чрезвычайных полномочиях. Хотя для принятия этого закона,
задуманного как «смертельный удар» по системе парламентаризма, Гитлер мог,
ссылаясь на принятые после пожара рейхстага декреты, опять прибегнуть к силе и
арестовать столько депутатов от левых партий, сколько было бы нужно для
достижения необходимого большинства в две трети; такой вариант со всеми
расчётами действительно был доложен кабинету Фриком и обсуждался
участниками заседания, но Гитлер имел возможность избрать и формально
корректный путь: попытаться заручиться поддержкой центристских партий.
Гитлер пошёл одновременно и по первому, и по второму пути, что было отнюдь не
случайным моментом, а характерной чертой тактического стиля захвата власти в
целом.
В то время как депутаты КПГ и СДПГ подвергались массивным запугиваниям, а
часть их была просто арестована, Гитлер откровенно обхаживал буржуазные
партии, напоминая, впрочем, и им в виде угрозы о неограниченных полномочиях,
которыми он располагал согласно принятому после пожара рейхстага декрету от
28 февраля. Этим стремлением были продиктованы в тот период и выпячивание
своей верности интересам нации, обращение к христианской морали,
торжественное преклонение перед традициями, да и вообще стиль сугубо
гражданского, солидного государственного деятеля. Ухаживание Гитлера за
буржуазией достигло своей кульминации, полной помпезности и беспримерного
магического воздействия на настроения людей, в День Потсдама.
Это было одновременно первой, мастерски удавшейся пробой сил нового министра
пропаганды. Если 5 марта Геббельс провозгласил «днём пробуждения нации», то
21 марта, дату первого заседания рейхстага «третьего рейха», он объявил «днём
национального возрождения». Открыть его должен был торжественный
государственный акт в потсдамской гарнизонной церкви, над могилой Фридриха
Великого. Резиденция прусских королей с её строгой красотой вызывала
разнообразные ассоциации, созвучные потребности в национальном возрождении,
равно как и дата торжества: 21 марта было не только началом весны, но и тем
днём, когда Бисмарк в 1871 году открыл первый германский рейхстаг и
окончательно закрепил тем самым исторический поворот в развитии страны.
Каждая фаза, каждое действие церемонии были расписаны Геббельсом в
«сценарии», который санкционировал Гитлер. То, что так впечатляло и трогало
душу: строгий порядок марширующих колонн, ребёнок у дороги, протягивающий
букет цветов, выстрелы из лёгких мортир, вид белобородых ветеранов войн 1864,
1866 и 1871 годов, парад и звучание органа – вся эта неотразимо действующая
комбинация точного ритма и уносящей с собой эмоциональности была плодом
холодного и уверенно распределяющего эффектные акценты планирования: «На
таких крупных государственных торжествах, – сделал себе пометку Геббельс после
предварительной инспекции „прямо на местности“, – важна мельчайшая деталь».
День открыли – весьма примечательный момент! – праздничные богослужения.
Вскоре после десяти часов из Берлина стали прибывать первые вереницы
лимузинов, прокладывая себе дорогу через запруженные народом улицы:
Гинденбург, Геринг, Папен, Фрик, депутаты рейхстага, руководство СА, генералы –
старая и новая Германия. На фасадах домов висели гирлянды и яркие ковры,
множество гирлянд, перемежающихся черно-бело-красных флажков и флажков со
свастикой, приветственно машущих пышному празднику примирения. В старом
фельдмаршальском мундире, который он все чаще предпочитал гражданскому
чёрному сюртуку, демонстрируя примечательный возврат к своему прошлому,
Гинденбург вошёл в протестантскую церковь Николаикирхе, затем он проехал по
городу. На католическое богослужение в храме св. Петра и Павла депутатов
партии Центра, проявив иронию, пустили через боковой вход. Гитлер и Геббельс
ввиду «враждебной позиции католического епископата» на службе не
присутствовали… На этом «народном празднике национального единения»
отсутствовали также не приглашённые на него коммунисты и социал-демократы,
некоторой части которых, как публично заявил Фрик 14 марта, помешала сделать
это «неотложная и более полезная работа… в концлагерях». Незадолго до
двенадцати часов Гинденбург и Гитлер встретились на ступенях гарнизонной
церкви и обменялись рукопожатием, которое было увековечено на миллионах
почтовых открыток и плакатов, символизируя всю тягу нации к внутреннему
примирению: «Старик», без которого Гитлер, по собственным его словам, не смог
бы прийти к власти, дал своё благословение. Хор и галерея церкви были заполнены
генералами кайзеровской армии и рейхсвера, дипломатами и различными
высокопоставленными лицами, за ними национал-социалистические депутаты в
коричневых рубашках, по бокам – парламентские представители центристских
партий. Традиционное место кайзера осталось не занятым, но за ним сидел в
парадном мундире кронпринц. Шагая негнущимися ногами к своему месту во
внутреннем помещении церкви, Гинденбург на мгновение замер у ложи кайзера и
поднял в приветствии фельдмаршальский жезл. Исполненный респектабельности,
в чёрной визитке, со скованностью новичка Гитлер следовал
