действительно, кажется, что у него были только видения и необычайная
способность ориентироваться в изменяющихся ситуациях, и, благодаря быстрой
мощной хватке использовать возникающие из них возможности.
Грандиозные фантасмагории, расплывшиеся в эсхатологическом тумане гибели
мира и заката рас были в такой же степени его стихией, как упорно, хитроумно,
хладнокровно инсценируемые действия в конкретной сиюминутной обстановке –
выходило странное сочетание ясновидца и тактика. Промежуточная область
всесторонне спланированной и терпеливо проводимой в жизнь политики,
пространство истории, оставались ему чужды.
И действительно не в программах было дело. Он вытеснил «реакционного»
Гугенберга из кабинета и одновременно заставил Готфрида Федера, который стал
тем временем его статс-секретарём в Министерстве экономики, смягчить свою
великую идею об уничтожении «процентного рабства», сведя её на нет: от идеи,
которая в своё время в миг озарения осенила его в бытность агентом войсковой
команды рейхсвера, он теперь отмахивался как от «одобренных прежним
партаппаратом фантазий». Мелкие лавочники, первоначальная масса сторонников
партии, уже ходили по универсальным магазинам, присматривая себе места, где
они согласно пункту 16 программы партии вскоре откроют свою торговлю, и ещё в
начале июля Гитлер устами Рудольфа Гесса заявил, что позиция партии в том, что
касается универмагов, остаётся «в принципиальных вопросах неизменной» – в
действительности же он теперь окончательно отбросил этот пункт программы, ибо
стремился сделать сильной Германию, а не обогатить маленьких людей.
Подобная участь постигла и других многочисленных старых соратников, которые,
оказавшись в идеологическом одиночестве, все более открыто становились
предметом насмешек и вытеснялись в политическое небытие: в период своего
восхождения НСДАП как партия всех недовольных и обделённых впитала в себя
большое количество мелких утопистов, людей, которые носились со своей одной
идеей, своей новой концепцией порядка, и полагали, что активнее всего их волю к
реформе выражает динамичная гитлеровская партия. Теперь же, в двух шагах от
осуществления, проявилась иррациональность и зачастую гротескная
ограниченность их прожектов, в то время как другие схемы не давали возможности
укрепить власть и поэтому не привлекали интереса Гитлера. «Сословная
структура» и планы реформы конституции и рейха, идея германского права,
огосударствления трестов, земельной реформы или идея ленного права
государства в отношении средств производства не пошли дальше отдельных шагов,
не имевших никакого резонанса. Эти взгляды часто противоречили друг другу,
вследствие чего их авторы с пылом выступали друг против друга, в то время как
Гитлер мог оставлять все в подвешенном состоянии, жалобы на
«неотрегулированность состояния» его не волновали; напротив, именно благодаря
этому его воля становилась ничем не ограниченной и по сути дела – основным
законом режима.
Однако, хотя те силы, которые национал-социализм пробудил или направил наряду
с прочими, также неспособны были установить новый порядок и ограничивались
только робкими попытками, вместе с тем они все же были достаточно сильны,
чтобы подорвать или же низвергнуть старые отношения. Уже на этой фазе
проявилась своеобразная слабость конструкции режима, который прежде со столь
необыкновенной уверенностью изобличал анахронические структуры и
неоправданные претензии; он никогда не мог легитимировать свой
разрушительный дар посредством созидательной силы, по большому
историческому счёту он выполнил только функции расчистки. По сути, он не смог
даже разработать для замыслов своей политики силы рациональных,
целесообразных форм, и даже в построении тоталитарного государства он не
пошёл дальше первых набросков: получился в гораздо большей степени Бегемот,
чем Левиафан, как это сформулировал Франц Нойман, не-государство,
манипулируемый хаос, а не террористическое государство насилия, которое всё-
таки остаётся государством.
Все импровизировалось ради быстрого достижения цели – великого
завоевательного похода, который владел фантазией Гитлера с такой исключающей
всё остальное силой, что рядом с ним ничего другого в расчёт не принималось. Как
упорядочить социальные и политические структуры и обеспечить устойчивость
после своего ухода со сцены – это его не интересовало; он размышлял расплывчато
и по-литераторски, только категориями тысячелетий. Вследствие этого «третий
рейх» пришёл к своеобразному незавершённому, временному состоянию, груде
развалин по вкривь и вкось набросанным намёткам, где фасады прошлого
скрывали вновь уложенные фундаменты, в свою очередь включившие в себя кое-
что из начатой кладки, разрушенных и незавершённых элементов, приобретавших
смысл и последовательность только под одним-единственным углом зрения:
чудовищной воли Гитлера к власти и действию.
Склонность Гитлера ориентировать каждое решение на укрепление своей власти
наиболее ярко проявилось на примере планов социализации, которые были все ещё
живы в виде «одиночных настроений» – реликтовой штрассеровской фазы.
Как вождь движения, которое возникло на основе страхов буржуазии перед
революцией и панических настроений, он должен был избегать всяких шагов
режима, напоминающих традиционные представления о революции, в особенности
стремления к огосударствлению или открыто плановому хозяйству. Но, поскольку
он, по сути дела, намеревался добиться именно этого, он провозгласил под
лозунгом «национального социализма» безусловное сотрудничество с государством
всех и на всех уровнях, а так как всякая компетенция в какой-то момент
замыкалась на нём, это означало не что иное, как отмену всякого частного
экономического права при поддержании фикции его сохранения. В виде
компенсации неограниченного права государства на вмешательство
предприниматели получали установленный приказным порядком мир в трудовых
отношениях, гарантии производства и сбыта, а позже и некоторые неопределённые
надежды на насильственную экспансию национальной экономической базы.
Гитлер не без цинизма и проницательности обосновал в кругу приближённых эту
продиктованную краткосрочными целями концепцию, при помощи которой он
обеспечил себе поддержку знающих себе цену пособников: он совсем не
собирается, заявил он, истребить, как в России, слой собственников – он заставит
их всеми мыслимыми средствами отдать свои способности строительству
экономики.
Предприниматели, бесспорно, будут рады, что щадят их жизнь и собственность, и
окажутся тем самым в подлинной зависимости. Так что ему делать – менять этот
выгодный расклад, только чтобы потом отбиваться от «старых борцов» и
сверхгорячих товарищей по партии, которые непрерывно напоминают о своих
заслугах? Формальное обладание средствами производства всего лишь
второстепенное дело:
«Да что это значит, если я твёрдо охватил людей дисциплиной, из которой они не
могут вырваться? Пусть владеют землёй и фабриками сколько им угодно.
Решающий момент – то, что государство через партию распоряжается ими
независимо от того, собственники они или рабочие. Понимаете, все это уже ничего
не значит. Наш социализм затрагивает гораздо более глубокий уровень. Он
изменяет не внешний порядок вещей, а регулирует только отношение человека к
государству. Собственность и доходы – экая важность, очень нужна нам
социализация банков и фабрик. Мы социализируем людей».
Не в последнюю очередь благодаря неидеологизированному прагматизму Гитлера
была с поразительной быстротой преодолена безработица. Он не сомневался в том,
что как судьба режима, так и его личный престиж в высокой степени зависят от
того, удастся ли улучшить положение бедствующего населения: решение этой
проблемы имеет «просто кардинальное значение для успеха нашей революции»,
заявил он.
В пропагандистском плане его положение напоминало действия акробата на
высоко подвешенном канате: свои обещания он мог выполнить не иначе, как
преодолев кризис; одновременно только таким способом можно было приглушить
недовольство «старых борцов» многочисленными компромиссами и
оппортунистическими действиями, их обиду перед лицом «предательства
революции».
Решающее значение имел тот момент, что Гитлер как ни один другой политик
Веймарской республики уловил психологическую сторону кризиса. Конечно, ему
помог медленно начавшийся подъем мировой экономической конъюнктуры, но ещё
важнее, по меньшей мере, для темпа преобразований, было понимание того, что
депрессия, угнетённость и апатия обусловлены глубоко сидящими в сознании
пессимистическими сомнениями в устройстве мира и что массы поэтому, как и
экономика, требуют прежде всего импульсов, которые возвращают смысл
происходящему. Многочисленные успокоительные высказывания в адрес
предпринимателей и неизменное стремление оградить экономику от
революционных встрясок начальной фазы были нацелены на то, чтобы создать
сперва всеобщее настроение доверия. Большинство инициатив развёртывалось в
первые месяцы не столько в силу их экономической разумности, сколько потому,
что позволяло сделать энергичный жест.
Во многих случаях Гитлер брал и разработанные раньше планы, как, например,
принятую правительством Шляйхера программу «неотложных мер» по созданию
рабочих мест, разворачивающиеся теперь с помпой проекты были вытащены из
дальних ящиков, где они пылились при Веймарской республике, тогда им не дали
осуществиться тормозящая дело демократическая процедура прохождения через
инстанции, боязнь серьёзных решений и упадок духа тех лет: так, например,
проект автострад, столь престижных для режима, уже обсуждался, но его никак не
могли начать осуществлять.
Когда президент Рейхсбанка Ханс Лютер стал настаивать на дефляционистской
политике эмиссионного банка и отказался предоставить крупные средства на
создание рабочих мест, Гитлер заставил его уйти в отставку и заменил его, опять к
недовольству многочисленных сторонников, «капиталистом» и «масоном высокой
степени» Яльмаром Шахтом, который обеспечил ему при помощи так называемых
«мефо-векселей» финансирование общественных работ, а позже – прежде всего
программ роста военного производства без ощутимой инфляции.
Беззастенчивее своих предшественников, но и более решительный, чем они,
Гитлер множеством крупномасштабных мер раскрутил маховик производства. Уже
в речи по случаю 1 мая он, обращаясь ко «всему немецкому народу», заявлял, что
«каждый в отдельности… каждый предприниматель, каждый владелец дома,
каждый деловой человек, каждое частное лицо обязаны в рамках постоянных
усилий всего сообщества заботиться об обеспечении занятости»; государство
включается в это дело при помощи программы, которую Гитлер охарактеризовал
своим любимым словом – «гигантская»: «Мы сломим все сопротивление и широким
фронтом возьмёмся за эту задачу», – заверил он. Государственные заказы в связи с
планом строительства поселений и дорог, система стимулирования
государственных и частных инвестиций, кредиты, налоговые льготы и субсидии
способствовали подъёму конъюнктуры. И вместе с тем непрерывный поток слов,
лозунгов. Они были одной из основ успеха, придавая поразительный смысл
иронической формуле Гитлера: «Великие лгуны – это также и великие
волшебники».
Компонентом психологии стимулов, разработанной Гитлером в те недели, было
также расширение поначалу добровольной трудовой службы. Последняя была не
только резервуаром для трудоустройства молодых безработных, но и наглядным
выражением созидательного оптимизма режима: в освоении заболоченных и
заливных участков, лесопосадках, строительстве автострад или же регулировании
потока рек проявлялась заразительная воля к созиданию и будущему.
Одновременно эта организация, прежде всего после её превращения в систему
обязательной трудовой повинности в 1935 году, служила преодолению классовых
барьеров и пред-армейской военной подготовке. Все эти инициативы и элементы
взаимодействовали друг с другом, и уже в 1934 году ещё при наличии трех
миллионов безработных отмечалась нехватка квалифицированных рабочих. Двумя
годами позже была достигнута полная занятость.
Начавшийся подъем позволил развернуть значительную активность в социально-
политической области, которая дала немалый эффект. Чтобы не прослыть
реакционным, режим старался уравновесить реализацию своих строгих
представлений о порядке, которые выразились, например, в отмене права на
забастовку или создании единых государственных профсоюзов, – «Германского
трудового фронта», примирительными проявлениями своего хорошего отношения к
рабочим. Были созданы многочисленные учреждения, которые организовывали
поездки во время отпуска, спортивные праздники, художественные выставки, дни
народных танцев, различные курсы, организовывая людей, и наряду со своими
очевидными задачами давать «силу через радость» или утверждать «красоту
труда», выполняя также функции контроля и успокоения. Из найденных
разрозненных сводок о результатах выборов в апреле 1935 года следует, что на
отдельных заводах в то время за единый национал-социалистический список и тем
самым за новый порядок часто голосовало не более 30—40 процентов работавших,
но в 1932 году национал-социалистические производственные организации
набирали в среднем лишь четыре процента голосов, и даже такой марксистский
историк, как Артур Розенберг должен был признать, что национал-социализм
претворил в жизнь некоторые невыполненные постулаты демократической
революции. В любом случае, со временем упорная, разноплановая обработка
рабочих со стороны режима дала эффект, тем более что многие из них видели
отличие от прошлого «сне столько в утрате прав, сколько во вновь обретённой
работе».
Это же было решающей предпосылкой успеха жёсткой социальной политики
«третьего рейха». Утрата свободы и социальной самостоятельности, контроль на
каждом шагу, заметное сокращение приходящейся на них доли в растущем
валовом национальном
