с какой непоколебимостью он приступает в 1933 году к осуществлению своего
раннего плана. Для него альтернатива всегда гласила так: либо власть над миром,
либо гибель, причём в самом что ни на есть буквальном смысле. «Каждое существо
стремится к экспансии, – заявил он в 1930 году, выступая перед профессорами и
студентами в Эрлангене, – и каждый народ стремится к мировому господству».
Этот постулат, как он полагал, следовал прямиком из закона природы, желавшего
везде и повсюду, чтобы побеждал более сильный, а более слабый был уничтожен
или безоговорочно подчинился. Вот поэтому-то в самом конце, когда всё было им
проиграно и гибель была уже перед глазами, он и позволит себе сказать Альберту
Шпееру невозмутимую, столь глубоко поразившую близких ему ещё вчера людей,
но совершенно логичную по своей последовательности фразу, что «нет никакой
необходимости заботиться об основах, которые нужны (немецкому) народу для его
дальнейшей примитивнейшей жизни», ибо он «оказался более слабым, и будущее
принадлежит тогда исключительно более сильному восточному народу». Германия
проиграла куда больше, чем войну, – у него, Гитлера, не осталось больше надежды.
В последний раз склонился он перед законом природы, «этой ужасной королевой
всей мудрости» – инстанцией, которая с давней поры повелевала его жизнью и
мыслью.
Уже в конце 1924 года, через год с небольшим после заключения в крепость-
тюрьму, которую Гитлер иронически назовёт своей «высшей школой за
государственный счёт», время его отсидки подошло к концу. По запросу
прокуратуры при Первом мюнхенском земельном суде директор тюрьмы Лейбольд
выдал ему 15 сентября характеристику, которая, по сути, требовала для него
условного наказания: «Гитлер проявляет себя как человек порядка, – говорилось в
ней, – и дисциплины не только в отношении самого себя, но и в отношении других
заключённых. Он послушен, скромен и услужлив. Не предъявляет никаких
претензий, отличается спокойствием и пониманием, серьёзностью и полным
отсутствием агрессивности, со всем тщанием старается переносить наложенные
приговором ограничения. Это человек без личного тщеславия, питанием в тюрьме
доволен, не курит и не пьёт и при всём товарищеском отношении к другим
заключённым умеет обеспечить себе определённый авторитет… Гитлер будет
пытаться вновь раздувать национальное движение соответственно своему
пониманию, но не как прежде, насильственными, при необходимости (!)
направленными против правительства средствами, а в контакте с законными
правительственными инстанциями».
Образцовый стиль поведения и тактика, о чём свидетельствовала характеристика,
явились предпосылкой для применения условного наказания,
предусматривавшегося приговором суда после отбытия шестимесячного
заключения. Правда, трудно было понять, о каком условном наказании могла идти
речь в отношении фюрера национал-социалистов, уже имевшего один
испытательный срок и избежавшего затем суда благодаря личному вмешательству
идеологически коррумпированного министра, в отношении человека, уже в
течение ряда лет организовывавшего беспорядки и схватки в залах, заявившего о
смещении правительства рейха, арестовавшего министров и оставившего позади
себя трупы. Поэтому появился и протест прокуратуры, по которому это решение
суда было первоначально отменено. Однако авторитет государства проявил тут
готовность признать по отношению к нарушителю закона свою собственную
слабость. Посему власти пошли навстречу законодательно закреплённому и
подлежащему безусловному исполнению требованию о высылке Гитлера лишь
наполовину. И хотя руководство полиции Мюнхена ещё 22 сентября в письме на
имя государственного министра внутренних дел сочло эту высылку «неизбежной»,
а новый баварский премьер-министр Хельд даже зондировал почву, готовы ли
австрийские власти принять Гитлера в случае принятия решения о его высылке,
дело тем и ограничилось. Сам же Гитлер, чрезвычайно этим озабоченный, показал
себя достаточно умным, чтобы всеми мыслимыми способами доказывать, что будет
вести себя самым что ни на есть лояльным образом. И он был недоволен, когда
Грегор Штрассер назвал в ландтаге продолжавшееся тюремное заключение
Гитлера позором для Баварии и сказал, что в этой земле правит «банда свиней,
подлая банда свиней». Мешала Гитлеру и нелегальная активность Рема.
Однако обстоятельства вновь благоприятствуют ему. На проходивших 7 декабря
выборах в рейхстаг движение «фелькише» смогло получить только три процента
голосов, и из тридцати трех депутатов, которых оно имело в парламенте, сумели
сохранить свои места только четырнадцать. Представление, что правый
радикализм уже прошёл свой апогей, по всей вероятности, повлияло на решение
Верховного земельного суда от 19 декабря, которое оставило без внимания протест
прокуратуры относительно условного наказания в деле о путче и допустило все же
досрочное освобождение Гитлера. 20 декабря, когда заключённые в тюрьме
Ландсберг уже готовились к встрече рождества, пришла телеграмма из Мюнхена о
немедленном освобождении из заключения Гитлера и Крибеля.
Несколько заблаговременно проинформированных друзей и приверженцев
поджидали Гитлера у ворот тюрьмы с автомашиной. Это была разочаровывающе
маленькая кучка. Движение распалось, сторонники рассеялись либо
перессорились. В мюнхенской квартире его ждали Герман Эссер и Юлиус
Штрайхер. Никакого выступления, никакого триумфа. Располневший к тому
времени Гитлер казался беспокойным и нервным. Вечером того же дня он
появился у Эрнста Ханфштенгля и прямо с порога неожиданно патетически
попросил: «Сыграйте мне „Смерть любви“. Ещё в Ландсберге на него, бывало
нападало настроение, что всё кончено. Теперь ироничный некролог гласил, что
умер он молодым и что „наверняка германские боги любили его“.
Глава II
Кризисы и противодействия
Этот Гитлер допрыгается до того, что будет покойником.
Ха! Я покажу этим собакам, какой я покойник!
Сцена, на которую вернулся Гитлер из Ландсберга, и впрямь сильно изменилась в
негативном для него плане. Прошлогоднее возбуждение улеглось, истерия прошла,
и из рассеявшейся пыли и висящей в вышине хмари опять проступили тупые,
лишённые романтики контуры повседневности.
Эта перемена началась со стабилизацией денег, что первым делом
восстанавливало у людей ощущение твёрдой почвы под ногами и, как следствие,
лишало материальной базы прежде всего воинствующих носителей хаотической
сумятицы – добровольческие отряды и полувоенные формирования, для
содержания которых раньше было зачастую достаточно всего лишь небольших
валютных затрат. Постепенно государственная власть получала прочность и
авторитет. В конце февраля 1924 года она уже могла позволить себе отменить
чрезвычайное положение, объявленное в ночь на 9 ноября. И уже в течение того
же года политика согласия эры Штреземана принесла первые результаты. Они
нашли своё выражение не столько в каких-то отдельных конкретных успехах,
сколько в улучшившейся психологической ситуации в Германии, которой
удавалось теперь шаг за шагом рассеивать застарелые чувства вражды и
ненависти, – в плане Дауэса уже проглядывало решение проблемы репараций,
французы собирались уйти из Рурской области, рассматривалось соглашение о
безопасности, а также о приёме Германии в Лигу наций, а благодаря бурному
потоку американских кредитов во многом стало улучшаться и экономическое
положение. Безработица, чьи серые краски ещё вчера определяли картины
нищеты на углах улиц, в очередях перед кухнями для бедных и за социальными
пособиями, заметно сократилась. Перемена ситуации отражалась и на результатах
выборов. Хотя в мае 1924 года радикальные силы смогли ещё раз отпраздновать
свой успех, но уже на декабрьских выборах в том же году они потерпели весьма
ощутимое поражение; только в Баварии группы «фелькише» потеряли около
шестидесяти процентов своих сторонников. И если даже этот поворот не привёл к
моментальному усилению демократических центристских партий, то все же
создавалось впечатление, что после нескольких лет кризисов, опасностей
государственного переворота и депрессии Германия встала, наконец, на
нормальный путь.
Подобно многочисленному слою других, впервые оказавшихся на виду и лишённых
какой-либо профессии профессиональных политиков, Гитлер тоже, как будто,
достиг финиша вместе с той десятилетней фазой неупорядоченного
существования, что характеризовалась авантюрами и антигражданской
направленностью, и вновь очутился перед лицом «спокойствия и порядка»,
внушавших ему ужас ещё тогда, когда он был подростком. При трезвом
рассмотрении положение его было бесперспективным. Ведь, несмотря на свой
ораторский триумф в зале суда он за истёкшее время оказался в ситуации
потерпевшего крах политика, которого уже ни в грош не ставили и наполовину
забыли. Партия и все её организации были запрещены, равно как и «Фелькишер
беобахтер», рейхсвер и иные покровители движения – преимущественно частные
лица – от него отвернулись и, после всех волнений и игр в гражданскую войну,
вновь посвящали себя повседневным делам и обязанностям. Многие, вспоминая
1923 год, только растерянно пожимали плечами – он казался им сегодня
сумасшедшей и недоброй порой. Дитрих Эккарт и Шойбнер-Рихтер были
покойниками, Геринг находился в эмиграции, и Крибсль был уже на полпути туда
же.
Многие из ближайших сторонников Гитлера либо ещё находились в заключении,
либо перессорились между собой и их пути разошлись. Непосредственно перед
арестом Гитлеру удалось передать Альфреду Розенбергу нацарапанную второпях
карандашом записку: «Дорогой Розенберг, с этого момента Вы будете возглавлять
движение». После чего Розенберг – под весьма примечательным псевдонимом
Рольф Айдхальт, своего рода анаграммы из имени и фамилии Адольф Гитлер –
попытался объединить остатки прежних сторонников в рамках
«Великогерманского народного сообщества» (ГФГ), отряды штурмовиков СА
продолжали существовать под видом разного рода спортивных союзов, кружков
любителей пения и стрелковых гильдий. Но по причине небольшого авторитета и
надоедливого многословия Розенберга движение вскоре распалось на
антагонистические клики, враждовавшие друг с другом. Людендорф выступал за
объединение бывших членов НСДАП с Немецкой национальной партией свободы,
которой руководили фон Грефе и граф Ревентлов; Штрайхер основал в Бамберге
«Баварский блок фелькише», у которого, опять же, были свои амбиции. В ГФГ,
наконец, прорвались к руководству возвратившийся Эссер, Штрайхер и
проживавший в Тюрингии д-р Артур Динтер, автор лихо накрученных расистских
кровавых фантазий в форме романов, между тем Людендорф вместе с фон Грефе,
Грегором Штрассером и вскоре также с Эрнстом Ремом организовал Национал-
социалистическую партию свободы как своего рода сборный пункт для всех групп
«фелькише». Их бесконечные ссоры и интриги шли рука об руку с попытками,
воспользовавшись тюремным заключением Гитлера, вырваться вверх в движении
«фелькише», а то и оттеснить его с завоёванной им ведущей позиции на роль
простого барабанщика.
Однако эти удручающие обстоятельства ни в коей мере не испугали Гитлера, более
того, именно тут он увидел свой шанс и источник новых надежд. Позднее
Розенберг признается, что назначение его временным руководителем движения
чрезвычайно его поразило и он не без основания предположил, что за этим
скрывается какой-то тактический ход Гитлера, который заранее сознательно
принял в расчёт разрушение движения и даже способствовал этому, дабы тем
самым ещё убедительнее утвердить свои притязания на руководство. Нередко
такое поведение ставится ему в вину, однако тут упускается из виду сама природа
того притязания, каковое Гитлер уже выдвинул к этому времени, ибо он не мог
делегировать кому-то призвание своей судьбы – история искупительного подвига
Христа не знает фигуры вице-Спасителя.
И вот теперь он бесстрастно наблюдает за ссорами между Розенбергом,
Штрайхером, Эссером, Пенером, Ремом, Аманом, Штрассером, фон Грефе, фон
Ревентловом и Людендорфом и, как сказал один человек из его ближайшего
окружения, «даже мизинцем» не шевелит; более того, он стравливает противников
между собой и срывает так, между прочим, все попытки слияния групп
«фелькише» – пусть, пока он находится в заключении, не принимаются, насколько
это возможно, никакие решения, не образуются центры власти и не создаются
фундаменты под чьими-то претензиями на руководство. По той же причине он
критиковал и участие в парламентских выборах, хотя это и соответствовало его
новой тактике завоевания власти легальным путём, – ведь любой член партии,
обретя парламентский иммунитет и деньги на содержание, обретал тем самым и
определённую независимость. С неудовольствием отметил он, находясь в тюрьме
Ландсберг, что Национал-социалистическая партия свободы получила на выборах в
рейхстаг в мае 1924 года худо-бедно, но всё-таки тридцать два места из четырехсот
семидесяти двух. Вскоре после этого он в своём «Открытом письме» слагает с себя
руководство НСДАП, отказывается от всех полученных полномочий и запрещает
посещать себя с целью обсуждения политических вопросов. Не без оттенка
самодовольства Рудольф Гесс
